Молчание Сабрины - Владимир Торин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Превосходное место для различных неприятных типов, – прошептал Фортт.
– Эй! – вспомнил вдруг Гуффин. – Мы ведь тоже неприятные типы, забыл? Хватит трястись от страха!
– Это холод, а не страх, – дрожащим голосом ответил приятель. – Что, не видно?
– Как скажешь, – безразлично ответил Гуффин. – Ну что, пойдем?
– Уйдем? – с надеждой «недослышав», уточнил Фортт.
– Нет, пойдем.
И они пошли…
Фортт хорошо знал Гуффина и понимал, что его решимость была столь же искусственной и напускной, как румянец на щеках танцовщицы из кабаре «Тутти-Бланш». Румянец девушки мгновенно покрылся грязью с подошвы башмака Манеры Улыбаться, когда тот наступил ей на лицо. Наполовину утонувший в луже старый плакат погрузился глубже.
В самом переулке Фейр было еще более мерзко, чем казалось с улицы Бремроук.
Пустое Место и Манера Улыбаться попали на задворки некогда популярного, но уже давно стоявшего покинутым кабаре «Тутти-Бланш». Ныне здесь все окна были задрапированы вовсе не бархатом, а гнилыми досками. Над дверью черного хода висел старый фонарь – пурпурные стекла плафона были разбиты и остатки их торчали кривыми зубами. Когда-то у этой двери дежурил черный (как и сам ход) великан Грог, привезенный хозяевами заведения из жарких стран. Рядом располагалась ниша, заклеенная выцветшими афишами, – в ней между своими номерами некогда курили танцовщицы и певицы, но теперь, прислонившись к стене, в грязи сидел сломанный деревянный манекен.
Землю в переулке покрывал толстый ковер опавших листьев, в котором проглядывал сметенный сюда с Бремроук мусор: ржавые консервные банки, клочки газет, труп кошки.
Пустое Место стучал зубами от… холода, а Манера Улыбаться что-то легкомысленно насвистывал, пытаясь не выдать, что ему также не по себе. Как говорил тот, кто послал их сюда: «Шут трусоват, трус шутоват»…
Фортт и Гуффин, вроде как, были в переулке одни, но при этом в кучах листьев у стен то и дело что-то шевелилось.
– Мне здесь не нравится, – негромко сказал Фортт, стараясь не обращать внимания на это шевеление и насильно приписывая его проделкам ветра.
– Да уж, дыра дырой, – согласился Гуффин. – Наш тупичок поуютнее будет. А здесь все насквозь провоняло дурными временами. Когда-то переулок Фейр был полон жизни: в нем звучал смех красоток из «Тутти-Бланш», вон за той дверью располагалась винная лавка, в которой продавался чудесный «Искринн», а вон там, – он ткнул пальцем в сторону темнеющей вывески над очередной заколоченной дверью, – книжный магазинчик «Лисица в очках». А эти огоньки, – Гуффин дернул головой, указывая на развешанные над переулком и раскачивающиеся на ветру разбитые лампочки на тонкой проволоке, – вели к… – он вдруг замолчал и сплюнул в грязь. – А теперь здесь сыро, как в колодце, развелись крысы и гремлины. Еще и лужи прячутся под листьями – чтобы уж точно промочить пятки, подхватить простуду и умереть. Да и коряги какие-то под ногами… Да чтоб тебя!
Едва упомянув коряги, Гуффин споткнулся и, едва не растянувшись на земле, лишь чудом удержал равновесие.
Выругавшись и наделив корягу парочкой проклятий, Манера Улыбаться спохватился и, испуганно оглядевшись по сторонам, продолжил путь, не оборачиваясь. А зря. Куча листьев, которую он зацепил, немного поредела, и то, что оголилось под ней, определенно, не было корягой…
– Он нас ждет? – спросил Фортт.
– Надеюсь, не ждет, – пробурчал Манера Улыбаться, – иначе может что-нибудь придумать, чтобы вывернуться. С его-то четырьмя мерзкими ручонками проделать это будет проще простого. Нет уж, мы застанем его врасплох и возьмем на горячем… гм… в смысле, тепленьким.
– Но если он все же вывернется, – уточнил Фортт осторожно, – что мы скажем Брекенбоку?
И мысленно добавил: «Что я скажу Брекенбоку?»
– Он не вывернется, Пустое Место, поэтому мы ничего не скажем Брекенбоку. Мы просто вернемся в «Балаганчик», отдадим Брекенбоку выбитый у этого хмыря четырехрукого долг, получим дополнительную порцию похлебки за труды и отправимся спать.
Фортт покивал, но все же уточнил:
– Ты вообще уверен, что он там? – Манера Улыбаться пожевал губами – так он выказывал абсолютную уверенность, и Пустое Место продолжил: – Должно быть, после закрытия «Тутти-Бланш» дела у него основательно ухудшились.
– Именно поэтому он и наделал долгов, полагаю, – сказал Гуффин. – Именно поэтому мы здесь.
– Именно поэтому мы здесь, – повторил Фортт, словно эхо.
– Эй, ты словно эхо, Пустое Место! – воскликнул Гуффин. – А ну, прекрати, и без тебя здесь хватает мерзостей. Мерзость!
– И без тебя здесь хватает мерзостей… – раздался сбоку голос-эхо, но на этот раз говорил вовсе не Фортт.
– Ты что, меня не понял?! – Гуффин был уже в ярости – он просто ненавидел эхо.
– Это не я! – возмущенно ответил Фортт. – Это оттуда раздалось! – он ткнул рукой, указывая на дверной проем.
Пустое место и Манера Улыбаться заглянули в темный подъезд и увидели высокую фигуру, прислонившуюся к лестничным перилам, огонек папиретки и облако красно-желтого дыма.
«“Осенний табак”, – подумал Фортт. – Его курят самые отъявленные негодяи, а еще Брекенбок. Или вернее такие же отъявленные негодяи, как Брекенбок…»
Гуффин между тем сжал кулаки в глубоких карманах пальто – открыто сжать кулаки он не решался. Шут действительно был трусоват, а дерзко и вызывающе он себя вел далеко не со всеми, да и то временами.
Что происходило сейчас в его голове, Фортт не знал, но предполагал, что там в эти самые мгновения копошатся какие-нибудь исключительно гаденькие мысли. Что ж, он был прав.
Прижимая локтем к боку любимый зонт, Манера Улыбаться жалел, что у него при себе нет ничего лучше этого зонта, чтобы защититься, вздумай незнакомец докурить, выпрыгнуть из подворотни и напасть. При Гуффине была лишь неудачная шутка… вот только подобное оружие, к его глубочайшему сожалению, брало не всех – лишь людей с утонченным чувством юмора. В принципе еще можно было бы прикрыться Пустым Местом и дать деру, ну, или грязно обругать незнакомца. Хотя грязные ругательства и так присутствовали во всех сценариях развития событий.
