Молчание Сабрины - Владимир Торин

Возможно, кому-то вы придетесь по вкусу, кому-то понравитесь, быть может, кто-то вас даже полюбит. Но я обещаю, что до конца всей этой пьески кто-то кого-то уж точно погубит.

Со следующим ударом часов я отброшу засов, и мои искусственные дети, пропахшие нафталином, пыльные, дрянные, перепачканные с головы до ног гуталином, начнут оживать…

Я буду недалеко, уж поверьте, вот здесь. Здесь, за углом! А затем я последую за вами, ну а вы… Смейтесь, смейтесь же, куклы! Уже раздаются фанфары, и ветер качает портьеры. Это день, которого вы так ждали, – день вашей премьеры! Вы – главные герои, персонажи спектакля. Вы будете чувствовать себя одиноко, я знаю, но сто́ит вам оглянуться назад, как вы тут же почувствуете мой пристальный взгляд. Будет ваш путь пуст и тревожен, грустью наполнен и нелюдим. Я же всегда буду с вами – незрим. Буду спереди – ждать вас, позади – наставлять, слева – манить, и справа – бранить. Я буду сверху и снизу, я затаюсь внутри вас. Я буду вокруг! И если когда-нибудь случится так вдруг, что вам покажется – нет меня, вы спасены, вы свободны! – уж я напомню вам о себе, ведь я всегда с вами – отныне я ваш воображаемый друг. Отныне я ваш... воображаемый... друг...

Это все прелюдия! Это открывающая часть, и предвкушение от этой замечательной драмы никому у меня не украсть. И вот она начинается!

Начинается ни со слова, ни с чего-то иного, и даже не с мысли! Пьеса начинается с убийства. Убийства меня…»

Глава 1. Пустое Место и Манера Улыбаться.

В Габене вовсю властвовала осень – премерзкая пора, которая делала этот и без того неприятный городишко просто невыносимым.

Тучи над городом были похожи на грязную вату, и кое-кто даже подумывал о том, чтобы поджечь их, представляя себе, как бы славно они горели. Правда, этот «кое-кто» ни за что не дотянулся бы до них со своей спичкой. К ночи ожидался дождь – и не нужно было сверяться со свежими метеокарточками, чтобы понять это.

Местами уже накрапывало. Холодный ветер носил по улочкам опавшие листья, пытался сорвать с прохожих шляпы. Анемометры на шпилях угловых зданий крутились, не останавливаясь, а подрагивающие флюгеры – все, как один, сообщали о том, что ветер – восточный.

Подхваченная ветром грязная, не раз побывавшая под чьими-то башмаками мятая страница газеты «Сплетня» неслась по улице Бремроук. Она кружилась, наталкивалась на прохожих, цеплялась за гидранты и водостоки, влипала в стволы деревьев и фонарные столбы, пока в какой-то момент ветер не распластал ее на боку старой афишной тумбы, стоявшей на углу Бремроук и Харт. На миг показался заголовок: «ЗУБНАЯ ФЕЯ ВЕРНУЛАСЬ?! КОГО НА САМОМ ДЕЛЕ ВИДЕЛИ НА ПЛОЩАДИ НЕМИ-ДРЁ?!» А затем страничка сорвалась и понеслась дальше, пока не прибилась к стеклу заднего окна ржавого трамвая с маршрута «Почтовая площадь – Блошиный район», который, закрыв двери-гармошки, отошел от станции и лениво пополз через Тремпл-Толл в сторону канала.

Тремпл-Толл… старый нетрезвый дядюшка Тремпл-Толл, также известный, как Саквояжный район. Именно здесь находится городской вокзал, а улицы полнятся приезжими с чемоданами и саквояжами, – отсюда и название. А еще он полнится злодеями различного пошиба.

Именно один из таких злодеев и стоял сейчас неподалеку от трамвайной станции на улице Бремроук – у фонарного столба возле входа в темный и довольно зловещий переулок Фейр.

– А ну, отвали от меня, – сквозь зубы процедил человек у столба. Рядом с ним никого не было, но обращался он ни много, ни мало к самой Осени, ведь та, словно пьяная певичка из кабаре, совсем позабыла о приличиях и настойчиво пыталась с ним обняться. Вот только ему не нравились ни холодный ветер, пробирающийся под пальто, ни мерзкая морось, впитывающаяся в шляпу и шарф.

Человек у фонарного столба был неприятным и недружелюбным. Торопящиеся мимо джентльмены и дамы не обращали на него внимания и делали это явно демонстративно – так, словно его и вовсе не существует, словно он – пустое место. Что ж, человек у фонарного столба на них зла не держал, ведь его именно так и звали – Пустое Место. Ну или, правды ради, это был сценический псевдоним, в то время как вне подмостков его имя представляло собой нечто скучное, отдающее нафталином и чердачной пылью. Имя это не привлекло бы ничье внимание, даже будь оно напечатано на афише большими буквами. Человека у фонарного столба звали Джейкоб Фортт.

Джейкоб Фортт выглядел не очень-то… Это был шут из уличного театрика-балагана, но сейчас он не очень-то походил на шута – скорее, он напоминал бродягу, которого с неуклонной периодичностью пинает то жизнь, то туфля прохожего. Кутался Джейкоб Фортт в старое коричневое пальто, на голове его сидел засаленный котелок, а вокруг шеи был обмотан выцветший полосатый шарф (полосы когда-то были красными и синими, но со временем стали – пожухло-серыми и линяло-серыми). Шарф этот, к слову, был очень длинным – его концы спускались до самой земли, а обтрепанная бахрома темнела от уличной грязи.

Как и говорилось, Джейкоб Фортт был злодеем. Или, вернее, человеком, зачем-то пытающимся казаться отъявленным злодеем, но беда в том, что выходило это у него плоховато. Он являлся обладателем открытого круглого лица, что очень редко бывает у плохих людей, слегка оттопыренных ушей, а еще больших карих глаз, заверяющих: «У этой души нет двойного дна, зато много искреннего любопытства». Все эти черты не очень-то подходили злодею, и тем не менее Джейкоб Фортт по прозвищу «Пустое Место» был угрюм, печален, сердит и зол. И все это одновременно, или, вернее, попеременно. Он ведь был шутом – и это его обязывало, а еще он жил в Габене – и это многое объясняло.

Проводив немигающим взглядом укативший вниз по улице скрежещущий трамвай, Фортт шморгнул носом.

– Где же ты ходишь? Сколько еще тебя ждать?..

Фортт простоял у входа в переулок Фейр уже довольно приличное время – должно быть, целых полчаса! Он злился на того, с кем у него была назначена встреча, потому что тот бессовестно опаздывал. При том, что он сам опоздал. Примерно на полчаса.

Шут мерз и топтался на месте, подчас согреваясь прогулкой вокруг фонарного столба и мечтами о каштановой настойке, которую он, кажется, забыл в своем ящике в гримерке.

Кажется – потому что