Сень горькой звезды. Часть вторая - Иван Разбойников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Между тем доярки, пастушок Генка и подоспевший Иван Мокеев разогнали коров, а сами с помощью пустых ведер, палок и собственных голосовых связок создали такой невообразимый шум, какого никогда не бывает в природе, а встречается, по рассказам, у диких африканских племен во время погребальных обрядов при отпугивании злых духов, да еще у суперсовременных рок-музыкантов в момент группового рок-оргазма.
Немудрено, что даже «медвежье ухо» выдержать подобного испытания не в состоянии, а потому, когда после тщательной звуковой подготовки доярки, ведомые Иваном, рискнули выглянуть на берег, там попросту никого не оказалось. Как определил по следам Иван, медведь с перепугу бросился в протоку и уплыл на другой берег, откуда и появился до того и сразу из воды влез на борт лодки, где все перевернул, оборвал провод магнето, сожрал припасенный Мокеевым хлеб и выкинул весло, которое, к счастью, прибило к берегу. Вследствие этого случайного обстоятельства и попутного течения пассажиры неводника на гребях вернулись в поселок.
Вся эта медвежья история завершилась вроде бы благополучно, за исключением того, что Генка Сартаков наотрез отказался пастушить на острове и вернулся в поселок. Теперь дояркам предстояло после часового переезда самим разыскивать и сгонять коров и уж потом доить. Вместо рекомендованной райкомом трехдойки хотя бы один раз в день управиться – и то ладно. Так изложила Софья событие и под конец добавила, что, по заключению Мокеева, напугал их тот самый медведь-подранок, который на Михайловском острове мальчишек гонял: на песке три с половиной лапы отпечатались.
– Две с половиной? – с сомнением переспросил Перевалов.
– Нет. Мокейка сказал, что три с половиной, – настояла на своем Софья.
– Может быть, может быть, – задумчиво протянул Перевалов. – Похоже, подзажила одна лапа. И если вторая подживет, то худшего врага для стада и придумать нельзя. Или, не дай Бог, людям примется мстить: не спроста же он вторично на лодку напал. Нет, неспроста.
Тем не менее Яков Иванович как мог успокоил доярок, наобещав и вооруженную охрану на время дойки, и подходящего пастуха. Если для вооруженной охраны вполне мог подойти свободный весь день и вооруженный самым крупнокалиберным во всем районе ружьем Карым Аппасович Шингораев, то с пастухом дело обстояло сложнее: желающих все лето провести вдали от домашнего хозяйства на примете не было. А потому доярки выразили сомнение, что в деревне согласится кто-нибудь на такую службу подписаться, и заявили, что вечером без мужиков с ружьями и собаками они доить не поедут.
Яков Иванович самолично проводил их с крыльца конторы, а затем кликнул к себе посыльную Еремеевну:
– У кого этот беглый с буровой мужичонка остановился?
– У Марь-Иванны в бане пока поселился, а когда гости разъедутся, она его в избу пустить посулила, – бойко доложила посыльная.
– Ты бы, Еремеевна, сходила за ним. Пусть прибудет в контору с документами. Он вчера к нам на работу просился, так, кажется, по нему нашлась.
Минут через двадцать пять в распахнутой настежь двери председательского кабинета нарисовался Иван Пипкин:
– Вызывали, Яков Иванович?
– Вызывал, проходи, присаживайся, – как можно внушительнее произнес Перевалов. – Мы тут твою вчерашнюю просьбу рассмотрели, обсудили и сочли, что можем удовлетворить, поскольку мужик ты бывалый и свободный как чайка. Предлагаем тебе охрану колхозного стада, что на Телячьем острове. Коня дадим и седло тоже. Утром и вечером коров на дойку сгонишь – а в остальное время сам себе голова. Хоть уток стреляй, хоть рыбу лови. Молока вдоволь, хлеба и картошки привезем. А будет в палатке прохладно – буржуйку соорудим. И за всю эту курортную благодать еще и два с половиной трудодня в сутки – не жизнь, а малина. Ну как, согласен?
– Мое дело телячье, выбирать не приходится, – криво усмехнулся Пипкин. – Благодарю, конечно, до зимы можно покантоваться, а как потом?
– И потом найдем тебе занятие... – поспешил заверить Яков Иванович, хотя не имел ни малейшего представления, чем он сможет занять этого так кстати подвернувшегося бродягу, а может, и варнака. – Давай документы.
Пипкин стянул с головы толстого сукна кепку «с ушами», вынул из нее клеенчатый пакет и, пошуршав бумагами, выудил среди пожелтевших справок и фотографий паспорт и трудовую книжку. Перевалов раскрыл темно-зеленые корочки паспорта и убедился, что Иван не женат, не обязан к уплате алиментов, не имеет нигде прописки и из экспедиции уволен, удовлетворенно хмыкнул и тут же запер в железный ящик. Трудовую же книжку, не раскрывая, возвратил Ивану:
– Сохрани на память. У колхозников их не бывает, и мне она не нужна. А паспорт пока у меня побудет, для надежности. Вот когда насовсем в колхозе определишься, да еще и женишься, тогда, может, и отдам. Не бойся, не потеряется. – Увидев, что Пипкин не возражает, Яков Иванович поспешил свернуть беседу: – Собирай пожитки. Скоро на остров моторка пойдет, с ней и уедешь.
– Да мне собраться – только подпоясаться, – замялся с ноги на ногу Иван. – Слышно – на острове медведишко объявился, так я...
– Болтают, – перебил его Перевалов. – Бабы есть бабы, им вечно страсти мерещатся. Но на то и лес, чтоб медведям в нем быть. Погодя ружьишко мы тебе отыщем.
– На кой ляд мне его, начальник? – не согласился Пипкин. – От ружья всякая беда может случиться – не расхлебать. Я о другом
