Дворец и лачуга - Болеслав Прус

И сказал господь сатане: обратил ли ты внимание твое на раба моего Иова? Ибо нет такого, как он, на земле: человек непорочный, справедливый, богобоязненный и удаляющийся от зла.

И отвечал сатана господу и сказал: разве даром богобоязнен Иов?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И сказал господь сатане: вот все, что у него - в руке твоей..."

Старик читал, а между тем настала глубокая тишина. Птицы разлетелись, молящаяся женщина склонила голову к земле, а больное дитя широко раскрыло глаза, словно с изумлением всматриваясь в таинственное сияние, которое наполнило нищую конуру. И казалось, что быстрое течение времени вдруг остановлено и из тысячелетней дали доносится эхо мрачного диалога, окончившегося приговором: "Вот все, что у него - в руке твоей".

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

В это мгновение какая-то тень тихо скользнула за заборами одичавшего сада, и одновременно скрипнула дверь.

В сени кто-то вошел.

Глава третья

Сатана и семейство Иова

Услышав шум, Констанция вскочила на ноги и машинально оправила складки потертого платья. Гофф поднял голову, и на лице его блеснула радость. Между тем в сенях послышался шорох шагов и, казалось, даже чей-то разговор.

- Это, верно, тот господин!.. - шепнула дочь.

- Из дворца... - прибавил Гофф.

- Ах, боже мой! На вас, батюшка, даже рубашки нет...

- Тьфу! - сплюнул старик и поднял воротник сюртука.

В этот миг двери медленно приоткрылись, и беспокойно ожидающие бедняки увидели в них худую руку, которая протянулась к прибитой у косяка кропильнице. Казалось, эта рука хочет заслонить изображение распятого спасителя, последнего прибежища тех, кого оставили люди. Одновременно сухой голос произнес:

- Слава Иисусу Христу.

Вслед за рукой появилось бритое лицо, темно-синие очки и коротко остриженные волосы, а затем и весь человек, худощавый и низенький. Этот призрак в длинном пальто, с круглой шляпой и палкой в руке продолжал:

- Мир дому честного еретика, который все же боится святой воды. Хи-хи-хи!

- Пан Лаврентий, - пробормотал Гофф, беспокойно глядя на дочь.

- Но долг набожной дочери исправлять пути отца... О да, таков ее долг! - продолжал гость.

- Я только забыла налить... - ответила Констанция, умоляюще складывая руки.

- "Я забыла налить святой воды", - говорил пришелец, - хотя ежедневно повторяю слова псалмопевца: "Окропишь мя, господи, иисопом, и очищен буду, обмоешь мя, и паче снега убелюся". Хи-хи-хи! Добрый вечер, дорогой пан Гофф.

- Ваш слуга, - отвечал старик, лишь теперь поднимаясь со стула.

- Добрый вечер, дорогая пани Голембёвская! Ну, как здоровье ваше и нашей дорогой Элюни?

- Очень благодарна за внимание. Ничего себе. Но будьте любезны присесть.

Однако гость не садился, а, стоя посреди комнаты и опершись на палку, продолжал:

- Вот уж подлинное доказательство милости божьей, раз ничего себе! Как здесь свежо... ху-ху!.. Чуть ли не даже пар виден при дыхании. Так что кровотечение, видимо, не повторялось?

- Что? Кровотечение?.. Какое кровотечение? - крикнул Гофф, делая шаг вперед.

Побледневшая женщина заломила руки и бросила умоляющий взгляд на деревянное лицо гостя, который все тем же спокойным голосом говорил:

- Наш дорогой пан Фридерик ничего не знает? В самом деле? Боже мой!.. И зачем только я заговорил!

- У Костуси было кровотечение? Когда? - спрашивал Гофф в страшном беспокойстве.

- Да вот уж дня четыре... - ответил гость. - Ну, да ничего, легкие очистились... и если бы доктор...

- Дитя мое, несчастное дитя! - шептал старик, с болезненным упреком глядя на дочь, которая молчала, прислонясь головой к стене. - О, моя машина! Сколько она уже стоит! - прибавил он.

- И все еще до конца далеко! - ввернул пришедший.

- Что мне делать? Откуда мне взять? Что мне делать? Откуда мне взять?.. - повторял Гофф и принялся ходить по комнате. - Ни гроша нет... Никакого заработка!..

- Так у дочери все еще нет работы? - спросил гость, стоя посреди комнаты.

- Машина испорчена! - ответил Гофф. - Швейная машина испорчена! повторил он несколько раз.

- В самом деле? Так вы ее еще не починили?

- Что не починил?

- Да швейную машину.

Гофф остановился и, глядя безумными глазами в угол комнаты, бессмысленно повторил:

- Не починил... не починил!..

- В самом деле? - удивился гость. - Такое простое дело!

- А?

- Разумеется! Несколько раз ковырнуть напильником - и все. А все же несколько рублей бы сэкономили.

Гофф стал было усиленно искать что-то в карманах, как вдруг хлопнул себя по лбу и, обратившись к дочери, изменившимся голосом сказал:

- Отдай челнок!

- Батюшка! - простонала Констанция.

- Слышишь? Отдай челнок!

Гость слегка коснулся его плеча.

- Пан Гофф! Одно словечко. Мне пришло в голову, что, может, лучше бы отдать это слесарю? Тут нужен очень тонкий напильник.

- У меня есть такой.

- Нет!.. Тут надо еще тоньше.

- Сейчас куплю.

- Жалко денег...

- Слесарь больше возьмет. Давай челнок.

- Успокойтесь, батюшка, - умоляла дочь, вставая со скамьи и приближаясь к старику. - Сударь, - обратилась она к гостю, - успокойте же отца... Элюня!..

- Вы же видите, что я его успокаиваю, - ответил гость, делая за спиной Гоффа жест, означающий сомнение.

- Отдай челнок! - крикнул Гофф, с выражением бешенства глядя на дочь.

- Пан Гофф, дорогой пан Гофф, - говорил гость, хватая его за плечи. Ну на что вам нужен челнок, раз нет подходящего напильника?

- Напильник я сейчас куплю. Давай! - крикнул он, топнув ногой.

- Батюшка! - умоляла дочь, протягивая к нему руки, - в доме последний рубль... и неужели вы хотите, чтобы на завтра у Элюни даже кусочка хлеба не было?

- Я этого хочу?.. - воскликнул несчастный безумец. - Я? Ты этого хочешь, ты ее губишь... ты... дурная мать и дурная дочь!

- Успокойтесь, дорогой пан Гофф! - снова ввернул гость.

Глаза Констанции сверкнули.

- Так я дурная мать и дурная дочь потому, что не хочу выбрасывать деньги за окно?..

- Успокойтесь, дорогая пани Голембёвская, - сдерживал ее гость.

Гофф схватил ее за руку и, глядя ей в глаза, сдавленным голосом спросил:

- Отдашь или нет?

- Не отдам! - решительно ответила она.

Старик стиснул ее пальцы.

- Не отдам! - крикнула она, рыдая. - Пустите меня, батюшка!

- Не пущу, тигрица! Не пущу, пока не отдашь челнок, - шептал старик, усмехаясь и приближая лицо к лицу дочери.

Бедная женщина попятилась. Гофф шел за ней, продолжая сдавливать ее руку. В этот миг заплакал ребенок.

- Пустите меня, отец!

- Не пущу!

- Ну, возьми! - молвила она, доставая челнок из кармана. - На, сожри нас всех!..

Старик схватил челнок и прибавил:

- Где деньги?

Минуту спустя и последний рубль очутился в его руках.

Взяв, что хотел, Гофф кинулся к дверям.

- Пан Фридерик, а шапка? - напомнил гость.

Шапка висела на гвозде, Гофф нахлобучил ее на голову и сел на стул.

- А! Дурная дочь! - пробормотал он, дико глядя на женщину. Констанция, казалось, не замечала этого, занятая убаюкиванием ребенка.

Когда безумец ушел, гость несколько оживился, выглянул в окно, послушал у двери и, наконец, усаживаясь к столу, сказал:

- Странный темперамент. Иной раз спокоен, как каменный, а сегодня вдруг так вышел из себя. Необыкновенный человек!

И принялся кусать ногти.

- О боже! За что ты так караешь нас? - говорила, рыдая, бедная женщина.

- Не так! Не так, дорогая пани Голембёвская! Надо говорить: "Боже, да будет воля твоя! Я, грешная, с избытком заслужила кару и гонения". Все мы грешны, дорогая моя пани Голембёвская.

- Уж, кажется, нет людей несчастней нас.

- Никому не живется на свете без какого-нибудь горя или огорчений, будь он хоть король, хоть папа римский.

- Все точно сговорилось: нищета, болезни, да теперь еще такое беспокойство в доме.

- Это хорошо, что мы хоть иногда испытываем горе и лишения. Да и разве одни мы страдаем?.. Взять, к примеру, хоть этого беднягу Ендруся...

- Что? - крикнула Констанция, всматриваясь в гостя.

Глаза ее мгновенно высохли.

Гость спокойно достал табакерку, обернул ее несколько раз в пальцах, щелкнул по крышке и прибавил:

- Несчастный парень! Мало того что такой больной, голодный, беспокойный, приходится еще скрываться от человеческой суровости.

- Значит, его выпустили? - спросила Констанция, отодвигая от себя ребенка.

Гость флегматично понюхал табак.

- Хуже, дорогая панн Голембёвская, хуже: сам сбежал.

Губы Констанции побелели.

- Ищут его добрые люди, как евангельская жена потерянный динар, а он тем временем, бедняжка, ночует на берегу Вислы, живет в глиняных ямах, а что ест - уж и не знаю, потому что у нас, в нашей дорогой Варшаве, нет даже акридов и дикого меда.

Констанция оперлась спиной о подоконник, руки ее опустились, голова склонилась к плечу.

- Был, бедняга, у меня вчера ночью, маленько меня даже, по правде сказать, напугал, и вот дал письмецо к вам, сударыня.