У родного очага - Дибаш Каинчин

— Ах, ты так? Знаешь, что я тебе сейчас сделаю?

Но Салкын усмехнулся и спокойно сел на камень.

— Ты мне ничего не сделаешь. Пальцем не коснешься. Понял? Я — секретарь комячейки. Кто на меня руку поднимет — тот контра.

— Стало быть, ты — под защитой власти? Вон как... Ну что ж, веселись. Меня можно обидеть любым словом и заступиться некому. — Учар, круто повернувшись, пошел к лошади. Жалко было ему уходить от Шыранкай. Так приятно было стоять рядом о ней и ощущать живое тепло ее руки.

Учар дернул аркан, вырвав из земли колышек. Повел свою лошадь к юрте. Не успевшая вволю поесть и отдохнуть, лошадь шла за хозяином неохотно. Пять дней Учар искал труп своего брата, и все эти дни лошадь не попаслась как следует. Нынче на берегах Катуни не то что лошади, овечке не наесться. Вся трава засохла на корню. Начало лета, а трава шуршит под ногами, жестяная да и только. Такое было лютое солнце в эту весну.

Он шел и вдруг почувствовал, что на него издали смотрит Федосья, ласково смотрит, с надеждой.

— Федосья, — зашептал он, словно заклинание, — глаза твои красивее камней-самоцветов, лучистее звезд на небе. Синие-синие. Нет, зеленые, как волны Катуни. Теплые, ласковые глаза, как солнышко после дождя. Федосья, я иду к тебе. Ты видишь, как я спешу на твой зов?

Учар привязал лошадь к коновязи. Взял седло, попону и чепрак, загодя просушенные отцом, оседлал лошадь. Его белую лошадь била мелкая дрожь. «Как же ей не хочется переплывать Катунь, — подумал Учар. — Ночь стоит темная. Холодно и жутко барахтаться в ледяных волнах».

С жалостью глянул Учар на белую лошадь и вошел в юрту.

Отца с матерью дома не оказалось, но это даже и к лучшему. Не узнают, что их сын собирается в обратную дорогу по черной реке. А то начнут отговаривать. Не послушаешься — обидятся. Вот только надо сказать им, что он вернется через день и пусть отец к тому времени хорошенько просмолит лодку. Учар будет искать брата и день и неделю, пока не найдет.

Он взял свой карабин и переметнул суму, а шубу, которой укрывался ночью, медный казанок и топорик в чехле оставил на месте. Пусть родители верят, что он вернется.

После этого Учар вскочил на белую лошадь и направил ее к шумящей во тьме Катуни.

«Веселись, Салкын», — со злостью подумал он. А ведь какие они раньше с Салкыном были друзья! Дороже брата были друг другу. Всюду вместе. Вместе играли, вместе выросли. Скот пасли, капканы ставили на сусликов, рыбачили, охотились. Салкыну верил как самому себе. А может, он в чем-то и прав? Может, жизнь изменилась?

В те далекие времена было у отца Учара три десятка овечек и столько же коз. И столько же овец и коз было у отца Салкына. Учар и Салкын пасли свой скот вместе. Не знали они тогда, что бывает и другая, кроме пастьбы, работа. Не ведали, что есть на свете, кроме их родной Тулайлу — Заячьей, другие горы. Кроме Дьаан-Туу — Большой горы, есть выше горы. И есть на Земле еще реки, кроме Катуни. И вообще есть другие люди, другая жизнь. Они бы не поверили, что другие дети учатся в школах, пока они пасут своих овечек и коз. Много на свете было такого, чего они не знали.

Стояло лето. Каменное лицо горы Дьаан-Туу дышало жаром, как раскаленные камни в бане. Горячий ветер лизал землю и все, что на ней находилось, шершавым, сухим языком. От нещадной жары кружилась голова, ссыхались губы и в глазах мельтешило. От неистового звона кузнечиков ломило в ушах. Двое мальчишек, прокопченные на солнце, как головешки, копошились в песке на берегу Катуни. Строили из песка избы и юрты. А после, наломав хворостинок, принимались строить изгороди, кошары и загоняли туда «овечек и коз» — шишки лиственниц и ели. Они играли во взрослую жизнь, и мало им было такого длинного летнего дня. Они не могли представить себя без коз и овечек, им мало было пасти свою скотину, они повторяли свою работу даже в игре.

А взаправдашние козы и овцы? С ними ничего не станется, лишь бы волки не пришли. Пасется их стадо на горе Дьаан-Туу, благо, трав там всяких дополна. Наедятся, напьются из родничков, которых там много, полежат где-нибудь в тени скал или в кустах и к вечеру, сытые, спокойные, спустятся домой. Перейдут речку Ак-Суу по мостику, разобьются на два гурта, и каждый гурт направится к своей изгороди ночевать.

Еще вспомнилось. Лето в самом цветении. Катунь вся в солнечных бликах, будто позолоченная. Жара, кузнечики стрекочут. Учар и Салкын в старице. Катуни ловили головастиков, темной тучей носившихся в мелкой, прозрачной воде. До того заигрались, ничего вокруг не замечают.

И вдруг донесся крик:

— Ой, ой! Помогите!

Мальчишки со всех ног примчались на зов. На пыльной земле лежал толстенький, весь в поту человек с испуганным и, как показалось, каким-то размазанным лицом. Чуть поодаль валялась шапка и битком набитая торба — сума. А возле лежащего человека гордо стоял учаровский козел Кек-Мойын, то есть Синяя Грива. Стоит козел, караулит, не дает мужчине встать.

Бодливый был тот козел, Синяя Грива, самый вредный в селе. И нападал обычно сзади, неожиданно. Увидит жертву, подкрадется сзади, разбежится что есть силы и как саданет под коленки! Никто не мог устоять, все снопом валились. А козел свалит человека и не дает ему подняться на ноги. Тут уж лучше не шевелиться, лежать, как мертвый, и молчать. Тогда козел насладится своей победой и уйдет искать новую жертву своей подлой страсти.

Силен и крупен был козел, с теленка ростом, и рога носил на своей дурной голове, похожие на кривые сабли. Слушался он только Учара, больше никого. Даже Салкына, которого видел ежедневно, не признавал совсем. Родители Учара все собирались зарезать «драчливого черта», чтобы он кого-нибудь не изувечил, но Учар не давал. Козел, кроме драки, еще хорошо знал службу: ни одной козе или овечке не давал отбиться от стада. Бывало, всех соберет и приведет домой.

— Выручите меня, мальчики! Подержите этого дьявола! — пищал мужчина тоненьким голоском, дрожа пухлыми щеками.

Учар ловко вскочил на спину козлу, схватил его за рога.

— Ай, ай! Токто! Стой на месте!

Мужчина поднялся с земли, отряхнулся.

— Это ваш козел, мальчики?

— Наш, наш!

— Спасибо, что выручили. — Достал из кармана штанов два белых камешка. — Угощайтесь. И не отпускайте его, пока я не скроюсь. Ах, какие вы у меня молодцы! Какие воспитанные. У вас, видно, почтенные родители... — И поспешно засеменил по дороге, взвалив свою торбу на спину.

Когда мужчина ушел, Учар и Салкын стали разглядывать камешки. Зачем он их дал да еще сказал «угощайтесь»? Таких камешков на берегу Катуни сколько угодно валяется, есть и покрасивее.

Учар хотел забросить свой подарок, но неожиданно лизнул и удивленно вскрикнул:

— Салкын, он — сладкий, как солодка!

Тот попробовал и тоже удивился:

— Разве может камень быть таким сладким?

Так впервые ребята познали вкус сахара.

С этого и началось. Мальчишки уже поджидали того мужчину, мелкого торговца. Но тот два раза прошел мимо них, но даже и не взглянул на любителей сахара.

— Ты на нас еще посмотришь, — погрозил ему в спину Салкын.

На другой день мальчишки подкараулили торговца и отпустили козла, который, как сорвавшаяся с цепи собака, кинулся к нему.

— Эй, мальчики! Мальчики! Помогите!

С радостью помогли и опять получили награду — по кусочку сладкого сахару. А раз дают, значит, можно еще... Но однажды загнал Учар своих овец и коз за изгородь и приметил, что мать не в духе. А возле калитки нагороди стоит свежесломленный тальниковый прутик. Учар на всякий случай стал держаться от матери на почтительном расстоянии.

Мать распознала его осторожность.

— Подойди ко мне, балам, мой сыночек, — с ласковой улыбкой стала подходить к нему мать. — Я тебе сопли вытру, мой хороший.

Но Учара так просто не возьмешь. Отскочил, как ошпаренный. Отец его сроду не бил, а от матери доставалось частенько.

— Ты что же, боишься меня? — ласково пела мать. — Да неужели я отстегаю моего жеребеночка, моего ягненочка невинного? Подойди к своей матери. Я тебе дам твой любимый талкан со сметаной, мой сладенький...

Учар отскочил еще дальше, напрягся весь.

— Ну, подожди, пострел! — перестала таиться мать. — Все равно я тебя угощу прутом! Не хочешь добровольно подойти? Ладно... Сейчас будем коз доить. Подержи-ка Алчак-Мюс — Раскидистые Рога!

Осторожно, посверкивая глазенками, Учар приблизился к матери. Схватил козу за рога и держит. А сам настороже, в любой миг готов кинуться наутек.

Мать стала доить козу Раскидистые Рога, приговаривая:

— Вот какой крепкий у меня сыночек. Совсем вырос. Как он хорошо пасет своих коз. Вон как много у них молока...

Обмяк Учар, потерял осторожность. Вот тут-то его мать и схватила. Засвистел тальниковый гибкий Прут.

— Будешь ли ты, неслух, натравливать своего паршивого козла на почтенного гостя?

— Нет! Нет! Не буду! Не буду!

— Горе ты мое, разрешаешь ли ты зарезать Синюю Гриву?

— Ой, нет! Ой, нет! Не дам!