Письма из Канавии. Рассказы - Лана Гайсина

Вернулась домой и позвонила зятю в лес. Нет, Александра к ним не приходила. Мочютэ вновь обошла всех близлежащих соседей, и уже соседи подключились к поиску. На машине объездили всю деревню, заходя в дома, спрашивая, не встречали ли девочку в красной шубке. Александры нигде не было. Мочютэ металась по деревне, с побелевшим от страха лицом, пугая и вызывая жалость. Потом вспомнила про голубцы, что надо кормить людей, вернулась домой. Зазвенел мобильник. Зять и сообщил, что Александра пришла к ним.

Когда за окном зарокотал трактор с дровами, стол уже был накрыт. Первыми зашли Александра с отцом. Зять, стоя на пороге, просительно заглядывая в лицо Мочютэ, сказал:

– Ну, вот смотрю – стоит. Пришла – говорит…

От этого покорного, жалобного взгляда зятя, совсем у бабули разум помутился, кинулась она к Александре, нащупала ее ноги – так и есть! До колен совершенно мокрые! Темные следы на большой луже у околицы деревни не обманули: Александра разбила ботинками лед, как Ричка учил, провалилась под лед и пошла к отцу с мокрыми ногами за четыре километра в лес. Чтобы свирепую Мочютэ не видеть.

Схватив резиновый шланг, Мочютэ потащила Александру лупить. Пытаясь вытряхнуть её из шубки, бросила шланг. Когда шубка полетела в угол, шланг исчез – это Ричка пришел на помощь сестре. Мочюте в ярости набросилась на Александру, стащила ее с дивана и кинула на пол. Александра крутилась на полу, изворачиваясь от тумаков Мочютэ. Неизвестно, сколько бы еще лупила бабушка внучку, если бы вдруг из соседней комнаты не выскочил Ричка и не заслонил собою сестру. Он стоял как маленький львенок, слезы не капали, а текли ручьем по щекам, подбородок дрожал и весь он трясся от ярости, сжав маленькие кулачки, крича Мочютэ обидные и злые слова:

– Динкит иш ча! Аш ужмущу юс!

И словно Мочютэ стегнули по лицу. Она отступила от Александры в бессилии, задыхаясь от гнева, пыталась объяснить Ричке, как он плохо поступает. И, что «маленькая бродяжка» должна получить по заслугам. Путая литовские и русские слова, на какой-то невероятной тарабарщине, плача и ругаясь, Мочютэ еще долго кричала, «какие плохие внуки» у нее растут.

Потом, когда всё улеглось, когда все отплакались и помирились, Мочютэ подошла к Александре, взяла ее за маленькие ручки и спросила:

– Так, почему же ты ушла в лес?

– Ман людна буво…**

С литовского на русский язык слово «людна» переводится как «печально». Наверное, это не совсем правильно, само звучание этого слова заключает в себе глубокую печаль и тоску.

– Почему тебе стало тоскливо?

– Габия и Каролина не захотели со мной играть, и я захотела к папочке…

И представила себе мочютэ, как шла маленькая девочка в красной шубке, коротких штанишках, из-под которых выглядывали голые ножки, в стареньких Ричкиных ботинках через снежное поле. Не пропуская замерзших луж, каблуком раскалывая лед и проваливаясь в ледяную воду. Шла напрямик, не привычной дорогой, по которой поехал Ричка на велосипеде. Повстречалась ей белочка в своей сизовато-коричневой драгоценной шубке. Перелезла через мелиорационный ров. Много видела кабаньих следов. Нет, живого не встретила. И косуль тоже не встречала, а вот следы собаки, а может и волка, видела.

Вспомнила Александра, как обманула однажды Мочютэ с мамой. Наставила пальчиками следы посередине дороги, похожие на волчьи, а потом мама вместе с Мочютэ долго изучали: как это, волк на крыльях что-ли приземлился – ни начала, ни конца…

Закончилась эта история весьма странно: Александра почти не заболела. Ребенок, который когда-то, по мнению врачей вообще не должен был выжить, столь тяжелы были роды и так она болела после рождения. Её и мыли по возможности, как можно реже – она имела обыкновение болеть после каждого купания. Ричка перестал лупить сестру, отец впервые не прикоснулся к купленному в тот вечер пиву. Мочютэ повезло больше всех: благодаря легкому недомоганию внучки ей не пришлось ехать в гости, куда ей вовсе не хотелось.

* Динкит иж ча! Аш ужмущу юс! – Убирайтесь вон! Я убью вас! (лит.).

**Ман людна буво – Мне стало тоскливо (лит.).

Одиночество

– Смотрите, опять этот старик сидит, – продавщица Вильма, отдернув занавеску, посмотрела на крыльцо.

Заведующая вышла из магазина и вскоре вернулась. Не вышло у нее прогнать старика. Он как сидел, уставившись в одну точку, так и продолжал сидеть. Никого и ничего не видя. Не видя, как мальчишка ухватил один из трех кульков с ягодами из его сумки. Не видел, как рассыпались ягоды из второго кулька. Старик приходил вместе с первыми посетителями и уходил, когда магазин уже запирался.

Проходил сезон клубники – в сумке у старика появлялись семечки. Похоже, покупатели не очень интересовали старика. Смотрел он сквозь них покрасневшими слезливыми глазами, плохо слыша, что говорят. Воробьи таскали у него семечки, жестокие мальчишки, поднимаясь по ступенькам, старались, как бы ненароком, задеть ногой его сумку. Старик не шумел на воробьев, не ругал мальчишек. Сидел дотемна.

Жил он через две улочки и жил не в какой-нибудь халупе, а в большом двухэтажном доме. Когда-то в доме кипела жизнь. Вырастили вдвоем с женой двух дочерей, выдали их замуж. Со смертью жены жизнь затихла в доме. Дочери приезжали редко: семья, дети малые. А он еще реже навещал дочерей, чувствовал себя там чужим и ненужным. Забросил совсем свой огород. Только укоризненные взгляды соседей заставляли его браться за газонокосилку, сажать вокруг дома ненужные ему цветы. Торчали эти цветы-сиротки потом как попало и где попало.

…Пустил он Лайму с сыновьями на квартиру не потому, что нуждался в деньгах. Пустил на второй этаж, за небольшую плату. Что возьмешь с вдовы с двумя детьми. Лайма быстро нашла работу на рынке, мальчики-погодки пошли учиться в школу.

Когда Лайма, стуча каблучками, возвращалась с работы, у старика сильнее начинало биться сердце. Какая-то неведомая сила поднимала его, заставляла суетиться, хвататься за домашние дела. Затеял он ремонт в доме. Помогала ему и Лайма с мальчишками. В доме стало светлее, запахло краской и жильем.

Как-то вечером, после работы Лайма красила у себя в комнате. Старик, наварив кастрюлю супа, решил пригласить на ужин Лайму с детьми. Поднявшись на второй этаж, он едва успел подхватить на руки падающую с лестницы Лайму. Кровь бросилась в голову, горячей волной побежала по телу. Старик только и смог выдохнуть:

– Пожалей! Не могу…

Лайма аккуратно освободилась от рук старика. Тихо, почти неслышно сказала:

– Не сейчас, не теперь… Только после свадьбы.

Приехала дочь старика. Просила, упрашивала:

– Только не расписывайтесь! Не Лайма* она, а Лауме**! У меня соседка из деревни, где жила Лайма, рассказывала: муж ее сидит в тюрьме из-за нее!

Отец, словно не слыша ее:

– Она у меня денег попросила, 50 лит. Я ей дал – она так обрадовалась!

– Вот видишь! Деньгам она твоим радуется, а не тебе!

Старик, мечтательно куда-то сквозь нее глядя, продолжал:

– Я так рад, что сделал ей приятное…

– Памятью матери умоляю – не женись!

Потом, поняв бесполезность всех уговоров, сказала на прощание:

– Приезжай ко мне жить, когда прогонит…

Свадьба была скромной, с его стороны не было никого, с ее – две подружки-торговки с рынка, на котором устроилась работать Лайма. После свадьбы поторопился старик оформить Лайме «дарственную» на дом. И Лайму как подменили. Вместо скромной молодой женщины поздно вечерами приходила пьяная накрашенная ведьма. Пьяные крики разгоняли тишину в доме, будили мальчишек и загоняли старика на мансарду. Туда, где – потише, где раньше жила Лайма. Где жило его разбитое «Счастье».

Возвращалась Лайма иногда с шумной компанией. Дом тогда гудел и сиял всеми окнами до утра. Иногда не возвращалась совсем – пропадала на несколько дней. Мальчишки жили сами по себе. Когда Лаймы не было, старик им готовил. Утешался, что не один. Не чужие вроде…

Мальчишки подрастали. Подрастали и проблемы, связанные с ними. Угодил старший в тюрьму – пришлось потратиться на адвоката.

Потворствовал старик капризам молодой жены: ни один праздник не обходился без дорогого подарка Лайме. Быстро иссякли его сбережения, пенсии едва хватало на еду и самое необходимое.

Купил старик большое зеркало в роскошной раме, чтобы молодая красивая жена могла на себя любоваться. Стыдно было занимать у соседей деньги, но разве хватит его пенсии на такую дорогую вещь.

Осень. Семечки уже никто не покупает – их продают в магазине. Старик сидит на ступеньках магазина, в руках у него тальянка. Тянет он свою тальянку и тихонько поёт. Поет не за деньги. От одиночества.

* Лайма – счастье (лит.)

** Лауме – ведьма (лит.)

Ссылка