Свет ночных фонарей - Дмитрий Лунин

в конце и ты была со мной согласна:

Спасти наш мир — не хватит красоты,

и Аннушке не по карману масло.

Приснился сон мне: улицы пусты,от ветерка слегка шуршат кусты,и тихим обезлюдившим дворомРаскольников идет за топором.Идет он в хозтоварный магазин,минут пятнадцать до него идти.Идет, слегка волнуясь. Вдруг одинему приятель встретился в пути:поскольку тоже Гегеля учил,в пивную Родиона затащил.Пока они вдвоем в пивной сидят,чего-то выпивают и едят,минуты набегают на часах,а «хозтовары» закрывают в шесть.Раскольников, расплачиваясь сам,проверил, что еще деньжата есть.И — снова в магазин, ускорив шаг,через дворы, чтобы не делать крюк.Он успевает. Тяжело дыша,бумажник достает из мятых брюки с продавцом вступает в разговор:«Прошу, продайте мне вон тот топор».А продавец: «Послушай, топоране существует, как и нас с тобой,не существуют завтра и вчера,не существуют радость или боль,не существуют также тьма и свет.

И Бога, к сожаленью, тоже нет.Вокруг сплошная видимость и фарс,эпохи блеф, крапленый туз судьбы,не существует времени „сейчас“,не существуют „будет“ или „был“.И потому бесцелен разговоро топоре или о чем другом».Раскольников, слегка потупив взор,выходит из хозмага. А потомидет обратно, но другим двором.Задумался, поскольку был неглуп,все мысли устремив куда-то вглубь.

Вандальское

Не отплатитьза прошлое врагу,ему грозить — что плюнуть против ветра,поскольку он покоится в гробуна глубине двух с половиной метров.С могилы остается вырвать крест —что для него, гадюки, слишком мало —и, скромно озираючись окрест,нести егов приемный пункт металла.

«Нахлынет мысль…»

Моему другу, ныне покойному

Нахлынет мысль,как правило, некстати,и в черепе заляжет, недвижима,о том, что умирать в своей кроватисложней,чем в зоне строгого режима.

Старо как мир

Слова перебирая кропотливо,чтоб истинные отличитьот ложных,ты чувствуешь,что прыгаешь с трамплина,а приземлиться правильноне можешь.

Ценнее ощущение полета,в конце паденья —хоть разбейся насмерть…А некролог расскажет, сколь почетночернила расплескатьна века скатерть.

Онпочерком небрежным и неточнымстрой языкапочти что поломал.И написалтак много слов и строчек,что онемевшим кажется словарь.Из строк обратно,точно бумеранги,наружу возвращаются слова…

Но грудой перепачканной бумагився жизньпылится в ящике стола.

Издаться чтоб, обходишь кабинетыи кланяешься в ноги сволочам.Но презирает суматоху этуиздатель, что приходит по ночам.

Приходит сам — и голосом печальным,но резко ощутимым, как ожог,вам говорит, что будет вас печататьвсегда — и самым крупным тиражом.

«На договоре подпись лишь поставьте,вот здесь», — и тычет пальцем в темный лист…

С рассветом улетучился издатель,лишь запах серы в комнате повис.

Задача

Задачу вновь подкинула судьба,которой нам неведомы маршруты.Вот человек, покинувший пункт «А»,не хочет больше ни в какие пункты.

Ведь в пункте «В» кому-то задолжал,а в пункте «С» послал кого не надо.Из пункта «D» так лихо уезжал,что неудобно приезжать обратно.

Осталось лишь отправиться в пункт «Е»на катере, что дремлет у причала.Пускай там по колено все в говне,зато, глядишь, и жизнь начнешь сначала.

Время декабря

Как заблудившийся охотник,умирающий без воды,ощущает нехватку сили не может дорогу найти обратно,так и ноябрь устал,и его заметая следы,в белоекрасит декабрьрозово-желтые пятна.

Бывшей знакомой

Я еще помню тебя,но, как на испорченной фотографии,черты твоего лица размыты,да и моложе ты лет на десять.Ты не осталась со мною,должно быть, Богу мы чем-то потрафили,а потом все наперебой говорили мне:«Не расстраивайся, мир чудесен!»

Старая жизнь на тебе закончилась,потом начинать приходилось зановожизнь, где мечты о тебене должны были бы уместиться…

Прорисовывается подобие улыбкина лице ноябрязаплаканном.И время зализывает воспоминания,как зализывает раны волчица.

Прогулка утром

Как редактор известного журнала,уволенный из-за пристрастия к алкоголю,новый день, недовольный и хмурый,все ищет место, куда б приткнуться.

Неудобно сидеть без дела.

Так и я постоянно прохожим глаза мозолю —с бодрым видом, а никто не поймет,что всего полчаса как проснулся.

Отражаюсь в витринах,приятна витрин мне зеркальность,да к тому ж в них стройней яи выгляжу лет на двенадцать.С гонораров полсотнив дырявом кармане осталось,только что там полсотнипри нынешних темпах инфляций!

В одиночку гуляю —то не с кем,а может, характером нелюдимый,и второе, скорее, вернее,одиночество — моя основа.Встретив кого из знакомых,свой взгляд направляю мимо.А если спросят о чем,то, к стыду своему,очень долгов ответ выбираюцензурное слово.

Осень-2007

Звук осенипохож на голос альта,палитра — цвета ржавого гвоздя,И взгляд скользитпо плоскости асфальта,усеянной осколками дождя.Меня здесь нети, видимо, не будет.Осталась только призрачность,мираж.Другие состоявшиеся людик листу бумагитянут карандаш.

Осенний день уставшим ветераном,не помня, чем окончилась война,смиренно спит.Уже не так пространныи притягательныни виды из окна,ни циферблат часов,ни даже транспорт,в котором все по-прежнему равны,перемещаясьлишь внутри пространстваоднойнесуществующейстраны.

Часть III ЗАТВОРНИК

По твоим следам

Воздух, впитавший влагу,стоит столбом.Падает листкак тяжелый валун со скал.Мир отпечатком ложитсяв цветной альбомили как бликна поверхность кривых зеркал.

Ветер доноситхолод и лязг авто.Сумерки длятся дольше,чем можешь спать.Пейзаж заполняетнадменно-угрюмый тон,но кто-то найдется,способный противостоять

ветру, погоде,сумеркам, холодам,листве, устремляющей бегна асфальта гладь.Он за тобой идет,и к твоим годамзерна от плевел научитсяотделять.

Перекроит пространство онот и до,если успеет,поскольку к исходу днявымоет дождьотпечатки твоих следови искривится дорога,назад маня.

Вряд ли успеетнайти для ночлега дом,он позабыл, как шел,он как черт устал…

Воздух, впитавший влагу,стоит столбом.Падает листкак тяжелый валун со скал.

Прерванный сон