Гость из будущего. Том 3 (СИ) - Порошин Влад

Справедливости ради с праздничным фуршетом организаторы не подкачали. Сразу после торжественного открытия, на котором всё же после моей короткометражки были показаны фрагменты фильмов участвующих в конкурсной программе, всех творческих работников посадили на автобусы и отвезли на причал «Набережная Лейтенанта Шмидта», где уже под парами стоял трёхпалубный теплоход «Надежда Крупская». И в ресторане этого теплохода нас ждал самый настоящий сюрприз: столы, которые ломились от закусок и выпивки, и живой музыкальный оркестр с Эдуардом Хилем во главе.

«Если кораблик будет ползти до Комарово 4 часа, то не все встретят пристань в здравом уме и твёрдой памяти», — пробурчал я про себя. И тут же кто-то из толпы гостей гаркнул, увидев музыкантов:

— Давай нашу, пионерлагерную!

И сначала раздался дружный хохот повеселевших киношников, а потом Эдуард Хиль кивнул своим парням головой и те заиграли очень актуальную в данный момент вещь — «Как провожают пароходы».

— Молодой человек, можно вас на пару слов? — тронул меня за локоть интеллигентный пожилой мужчина с чётко выраженными еврейскими чертами лица.

— Можно, — рыкнул я, так как пока ехали в автобусе только ленивый не обозвал меня «выскочкой». А режиссёр Григорий Козинцев добавил, что я — «выскочка», которая далеко пойдёт, но недолго, что меня, «Сивку», быстро обломают крутые горки.

— Мне Эдик рассказал, что эту песню вы придумали чуть ли не за десять минут, — проплетал пожилой незнакомец, когда Хиль запел:

Как провожают пароходы?

Совсем не так, как поезда.

Морские медленные воды —

Не то, что рельсы в два ряда…

— Враньё, — хмыкнул я, — песня была написана за пятнадцать минут и тридцать секунд, может быт, за тридцать три. У вас ко мне всё?

— Ещё нет. Посмотрите, пожалуйста, сюда, — мужчина вытащил листок, где были напечатаны на машинке стихи Константина Ваншенкина, которые назывались «Как провожают пароходы». Правда у этих стихов не было припева, и выглядели они как стандартные шесть четверостиший. А ещё внизу стояла дата написания: «июль 1964 года». — Как вы это можете объяснить, что ещё не изданные и никому не известные стихи Кости, появились в вашей песне? Он как увидел вашу чёртову короткометражку, его чуть инфаркт не схватил.

«Что, вляпался, поэт-песенник? — обругал я сам себя. — Хотя песня-то записана раньше, чем поэт Константин Ваншенкин сочинил свой, ставший хитом стих. Тут вытанцовывается плагиат не в его пользу. Однако это всё равно меня не красит».

— А как вы можете объяснить то, что Попов и Маркони в один и тот же день изобрели радио? — уставился я на незнакомого товарища. — Идеи летают в воздухе, и кто первый встал, того и тапки, потому что в большой семье кое чем не щёлкают. И, между прочим, моя песня на месяц раньше записана в студии звукозаписи.

— Я, Косте, верю, что он не воровал чужое творчество, — прошипел незнакомец.

— А я верю своим глазам и ушам, и где в этих стихах припев? — проворчал я. — Кстати, с кем имею честь говорить?

— Композитор Аркадий Островский, — отрекомендовался пожилой мужчина.

— О как! — усмехнулся я. — А у меня к вам имеется замечательное творческое предложение, которое способно прославить на весь мир.

— С жуликами не разговариваю, — рыкнул он и пошёл в зал к своим коллегам композиторам.

— До Комарова четыре часа ходу! — кирнул я ему в спину. — У вас есть ещё время подумать — вписать своё имя в историю мировой музыки или нет?

«Ну вот, я уже не только „выскочка“, но и жулик. Какой сегодня насыщенный получается день», — тяжело вздохнул я и побрёл к своему столику, где собралась одна молодёжь, все как один — молодые да ранние гении отечественного кино. Здесь с большим аппетитом уплетали закуски Олег Видов, Лев Прыгунов, сёстры Вертинские, моя Нонночка Новосядлова и, неизвестно как проникший на фестиваль, Никита Михалков. Меня так и подмывало спросить: «Как ты, родной, сюда пролез, и где потерял старшего брательника, Андрея свет Кончаловского?». Однако первым обратился ко мне с вопросом сам Михалков:

— Поговаривают, что ты снял что-то неординарное и выдающееся? — хихикнул он, покосившись на Анастасию Вертинскую.

— Кино будет нерядовое, это сто процентов, — ответил за меня Лёва Прыгунов.

— К гадалке не ходи, — поддакнул Олег Видов.

— Что значит нерядовое? Хи-хи-хи, — затрясся Никита Михалков.

— Это значит, что очереди к кассам кинотеатров вырастут с километр, — буркнул я. — А потом его начнут крутить в странах соцлагеря и в Китае. Затем под зрительским напором рухнут кинотеатры Японии, Франции, Италии и даже Западной Германии. А при хорошем дубляже на наше кино пойдут жители Лондона, Нью-Йорка, Чикаго, Бостона и Филадельфии. Это, Никита Сергеевич, тебе не танки с парусами.

— Какие ещё танки с парусами, что за бред? — смутился Михалков.

— Придёт время, сам увидишь, — проворчал я и налил себе газировочки.

Однако газировку мне попить не дал директор киностудии «Ленфильм» Илья Киселёв. Он схватил меня за плечо и потащил к первому столику, где сидели Сергей Бондарчук, Ирина Скобцева, Екатерина Фурцева, Сергей Герасимов и высокопоставленные чиновники из Госкино.

— Потом поешь, — зашипел на ухо Илья Николаевич.

— Я так-то хотел попить, — я попытался выкрутиться и вернуться к своим друзьям.

— Ты сюда пить что ли пришёл? — гневно зыркнул на меня директор «Ленфильма», схватив меня как следует за рукав пиджака. — Запомни, от этих людей зависит твоё будущее, и моё, кстати, тоже. Сейчас представлю тебя Кате Фурцевой, поэтому, прошу тебя, не ломайся как Дунька Распердяева. И сделай морду лица попроще.

— Так сгодится? — я уставился зрачками на кончик своего носа и немного приоткрыл рот, из-за чего моя физиономия приобрела вид умственно-недоразвитой здоровенной детины, которую лишь по недоразумению одели в элегантный деловой костюм.

— Зря я тебя сразу не уволил, сволочина, — шикнул Илья Киселёв и подтолкнул меня к столику, где сидели «боссы» всего советского кинематографа.

И как полагается важным шишкам, сидящие за первым столиком гости фестиваля, не сразу обратили на нас внимание. Илья Николаевич чуть-чуть помялся, несколько раз выразительно прокашлялся и лишь затем робко обратился к товарищу Фурцевой:

— Екатерина Алексеевна, вы хотели посмотреть на нашего ленинградского Феллини, который наделал много шума своей короткометражкой…

— Я хотела? — удивилась министр Культуры, окинув меня немного затуманенным взглядом, словно капризная барыня неразумного холопа. — Не помню. Хотя… — Фурцева криво усмехнулась, взяла две стопки коньяка и, встав из-за стола, один «стопарик» протянула мне. — Выпьешь со мной, Феллини твою за ногу?

Мне доводилось слышать, что Екатерина Алексеевна любила крепкие выражения. И хоть словосочетание «твою за ногу» относилось к литературным ругательствам, мне отчего-то стало неприятно. А вот остальных товарищей, сидевших за столом, крепкое словцо министра культуры позабавило. Но громче всех заржал директор нашей киностудии Илья Киселёв, которому по должности полагалась пресмыкаться перед начальством. Почему в стране победившего социализма лизоблюдство было в таком же почёте, как и при проклятом царизме? Лично я ответов не имел.

— Мне пить нельзя, у меня алкогольная непереносимость, — буркнул я. — Могу впасть в забытьё и в неосознанном состоянии посадить наш трёхпалубный красавец-теплоход на мель.

— Не надо на мель, — хохотнула Фурцева и передала коньяк Илье Николаевичу. — Хреновый из тебя получится режиссёр, ха-ха.

— Если вообще получится, — добавил Сергей Герасимов, который сняв трилогию «Тихий Дон», навсегда вошёл в элиту советских кинорежиссёров, и его мнение резануло меня больнее всего.

— Ну, хоть в чём-то мы опередили Голливуд, хе-хе-хе, — немного зло и раздражённо захохотал я. — Определяем режиссёров по количеству выпитого алкоголя. Молодцы! — я намерено громко рявкнул, чтобы было слышно за всеми соседними столиками. — Американцы-то тупые смотрят на мировые кассовые сборы и своей кинопродукцией захватывают всю планету! А потом через кино диктуют свои ценности, создавая благоприятный имидж державы номер один! Мы же гордимся выпитым коньяком, браво министру культуры и Сергею Герасимову! — я захлопал в ладоши и в этот момент оркестр перестал играть песню «Как провожают пароходы» и весь зал уставился в нашу сторону.