Гость из будущего. Том 3 (СИ) - Порошин Влад

«С паршивой овцы хоть шерсти клок, — усмехнулся я про себя. — И я большой молодец, что сразу же попросил в два раза больше времени на свой кино эксперимент. Как чувствовал, что дадут ровно половину».

И вдруг мой взгляд упал на Екатерину Фурцеву и Олега Ефремова. Министр культуры и режиссёр «Современника» уже не улыбались, так как явно болели за «Мосфильм», который, упустив гигантское преимущество, встал на грань поражения. И мне тут же подумалось, что слухи об их интимной связи — это чьи-то больные фантазии. Такие мужчины, как Олег Николаевич, намного умнее и хитрее, чтобы опускаться до постели.

Ефремову требовалось помещение для театра, вот он и пошёл на хитрость. Послал букет цветов, пригласил на персональный театральный прогон, попил коньячка с Екатериной Алексеевной в своём рабочем кабинете. Наговорил ей много красивых и умных слов, которыми богаты пьесы Вильяма, понимаете ли, нашего Шекспира. Он Фурцеву как хороший психолог просто-напросто просчитал. Муж её давно не любит, на работе авторитет с каждым годом падает и вечерами от одиночества ей хочется выть. Олег Николаевич сработал как типичный манипулятор. А через несколько лет ему в труппу потребуется красивая и популярная актриса, и он легко запудрит голову умненькой и разумненькой Анастасии Вертинской.

Я помахал рукой Нонне Новосядловой и сёстрам Вертинским, которые всю дорогу громче всех поддерживали нашу сборную «Ленфильма». И внезапно меня осенило ещё кое-что: «Но кто-то ведь Илье Киселёву насвистел про интимную связь Фурцевой и Ефремова. Кто-то ведь ему подсказал эту ахинею, что неплохо бы и мне с министром культуры залезть под одно оделяло! И этот кто-то — мой злейший враг. И он где-то здесь, среди зрителей, и возможно при встрече улыбается и жмёт мою руку».

— Будь наготове, Феллини, — шепнул я сам себе, — не ровен час, ударит в спину.

И тут, наконец, «мосфильмовцы» перестали тянуть время своим бесконечным «совещанием худсовета» и вернулись на площадку. А когда мне вернули волейбольный мяч, то я невольно улыбнулся, ибо его кто-то успел как следует перекачать. Мяч буквально звенел от дополнительного надува.

— Счёт 13:13, подача сборной «Ленфильма», — огласил всех собравшихся главный судья Иосиф Хейфиц.

— Фе-лли-ни! Фе-лли-ни! — стали скандировать Нонна и сёстры Вертинские, после чего этот клич поддержали и остальные наши болельщики.

«Хитрость удалась, товарищ Пырьев, — немного зло усмехнулся я про себя. — Таким мячом планер не подать. Прямо не игра, а кинокомедия какая-то». И тут чисто автоматически я отошёл от лицевой линии на пять шагов назад. Подкинул перекаченный мяч высоко вверх, разбежался, выпрыгнул и долбанул по сопернику мощной силовой подачей, которую в последний раз делал в далёкой юности. Для такой подачи твёрдый как дерево мяч был просто идеален. И сначала раздался смачный шлепок, который до боли обжёг мою ладонь, а затем это волейбольное ядро, на высоченной скорости просвистев по воздуху, ударилось в незащищённую область «мосфильмовской» площадки.

— Гооол! — закричали болельщики, хотя по волейбольному нужно было выкрикнуть слово «очко» или слово «эйс».

Но теперь это уже не имело никакого значения. Наши друзья-соперники растерянно переглянулись, а игроки моей команды, наоборот, кинулись меня обнимать, так как стали свидетелями первой силовой подачи в мировом волейболе. Насколько я помню, такой приём появится не раньше конца 70-х годов у сборных Японии и Бразилии.

— Ну, ты, Феллини, дал! Ну, ты даёшь! Это что сейчас такое было⁈ — кричали мои партнёры по команде, хлопая меня по плечам.

— Феллини, ты — Гамлет волейбола! — проревел актёр Смоктуновский.

— Спокойно, только спокойствие, это ещё не победа, — растерянно бормотал я, сам не понимая, как спустя десятки лет исполнил этот сложный технический элемент.

— Счёт — 14:13, матч-бол, подача команды «Ленфильма»! — радостно гаркнул судья и режиссёр Хейфиц и тут же Илья Киселёв, подмигнув Ивану Пырьеву, во всеуслышание подколол:

— Иван Александрович, грузите апельсины и коньяк бочками, наша взяла!

Однако лично мне стало не до смеха. Во-первых, силовая подача по статистике крайне редко летит в цель и второй раз с большой вероятностью зацепит сетку, что по сегодняшним правилам строго запрещено. Во-вторых, теперь вся собравшаяся публика требовала именно такую подачу. А в-третьих, если проиграем, то прощай съёмочный павильон №2, а он мне ой как нужен.

— Фе-лли-ни! Фе-лли-ни! — дружно стали скандировать наши болельщики.

«Ну, черти полосатые, будь, что будет», — подумал я. Затем отошёл на пять шагов назад. Подкинул мяч высоко в воздух, разбежался, поскользнулся и, уже падая лицом в песок, невероятным движением руки ударил по этому мячу снизу. На трибунах тут же раздался хохот. Однако волейбольное ядро чудом перелетело на сторону противника.

И естественно «мосфильмовцы», легко приняв мою кривую подачу, вывели на ответную атаку высокого и по-спортивному хорошо подготовленного Никиту Михалкова. И Никита, выпрыгнув над сеткой, жахнул, прямо скажем, от души. А дальше случилось невероятное. Мяч вместо того чтобы воткнуться в нашу площадку, врезался в голову актёра Иннокентия Смоктуновского, который никого не трогал, блаженно улыбался и смотрел куда-то в пустоту. После чего этот мяч отлетел в сетку, зацепился за трос и, перекатившись на половину сборной «Мосфильма», камнем рухнул вниз.

— Гооол! — громче всех заорал Илья Киселёв. — Наша взяла! Качай Смоктуновского! С вас ящик коньяка, товарищ Пырьев! Даааа!

«Отмучался, — подумал я, поднявшись на ноги. — Чтобы я ещё раз вышел играть с такой криворукой командой в волейбол, да ни за что на свете». А затем на меня налетела Нонна и, повиснув на моей шее, прошептала:

— Я за тебя болела, в тебя верила и ты победил. Ты — самый лучший.

Потом же началась какая-то невообразимая кутерьма, словно эта победа случилась на чемпионате мира. Меня постоянно кто-то обнимал, кто-то целовал в щёку и кто-то жал руку. Я, кстати, тоже поздравлял игроков своей команды и благодарил за игру немного взгрустнувших «мосфильмовцев», приговаривая, что главное не победа, а участие. И вдруг ко мне подбежал Илья Николаевич и с улыбкой на широком открытом лице сообщил:

— Екатерина Фурцева сейчас попросила, чтобы завтра из Ленинграда привезли твой смонтированный в черновом варианте детектив и показали его членам жюри кинофестиваля.

— Это так не делается, — проплетал я. — Там плохой звук. Пол работы того…

— Пол работы того, пол работы сего, — прошипел Илья Киселёв. — Сам завтра на электричке съездишь и привезёшь. И точка! Чувствую это не к добру.

Глава 5

— Устроили тут цыганский табор, — ворчал дядя Йося Шурухт, нервно вышагивая по просторной гостиной комнате, в центре которой на большом круглом столе стоял массивный медный русский самовар.

Дача хирурга Углова к этому моменту немного опустела, так как Видов, Миронов, Михалков, Прыгунов и сёстры Вертинские ушли на творческий вечер в «Дом творчества Союза театральных деятелей». Там сегодня были запланированы танцы, разговоры о кино и распитие ящика пятизвёздочного армянского коньяка, между прочим, выигранного в волейбол моими усилиями. Я же в ожидании Нонны, которая всё ещё колдовала над своей диковинной причёской, сидел, пил чай и слушал причитания своего очень сварливого и дальнего родственника.

— Вещи везде свои раскидали, косметику разложили, туфли разные, сумки, — бухтел он. — Вот что я скажу хозяевам, если они сюда случайно нагрянут?

— Скажешь: «здравствуйте, хозяева дорогие», — усмехнулся я, отодвинув надоевший чай в сторону. — В конце концов, мы же эту дачу пока не сожгли, поэтому пока волноваться не вижу смысла. Вот если бы…

— Не надо «если бы», — вздрогнул всем телом дядя Йося. — Был же уговор, что приедешь только ты и Нонночка.

— Мы вообще-то, товарищ Шурухт, живём в первом в мире государстве рабочих, крестьян и прослойки в виде интеллигенции, — произнёс я с совершенно серьёзным лицом.