Жатва (сборник) - Ирина Лазаренко

– Каталожники?

– Не слыхал, что ли? Они описывают другомирцев, чтобы люди знали, как с кем вести себя, понял? Кого где селить не можна, кто чего жрет, у кого чего болит… Они чуток пришибленные, каталожники, но полезные, потому как знают много. Вот по осени была история – послал я к ним одного мужичка. Его поселок русалки одолели, понял? И какая штука выходила: вроде как дело ясное и надо было там всё вершить по закону, потому как люди-то в реке топли! Не было никаких разночтениев, виноватые другомирцы!

– И что же? – заинтересовался Адыр.

– А то, что не получалось по закону спасти поселок! Чтоб мужику прошение состряпать, нужно было дождаться конца года да подсчитать, сколько народу за это время перетопнет. Потом приложить бумагу по перетопшим за прошлый год, и тогда уже нести прошение, понял? Во как придумали крутолобые, на все им бумаги подавай! Поглядел я на того мужика и подумал: ну что с тобой делать, когда только половина года прошла? Да и присоветовал ему до каталожников сходить. А те в свои записи поглядели и тут же говорят: у русалок к рябине невыносимость, представляешь? И ежели разложить по бережку рябиновые гроздья, так русалки из воды и носа не высунут! Ну и побежал мужик довольный, рябину собирать. Так я с тех пор всем и говорю: ежели я не могу подсказать, как справиться быстро да по закону – идите до каталожников, вдруг чего присоветуют? Если кто-нибудь знает, как суккубцев одолеть – так только они! Понял?

Адыр торопливо закивал, а Крючкотвор добавил:

– Я так мыслю, что каталожники помалу и разведают, как отбивать у другомирцев охоту селиться в наших краях. Только дождаться надобно – уж вы продержитесь, страдалища! А там как-то будет, – Крючкотвор поскреб затылок, – все верно говоришь: не мы их – так они нас!

К ратуше староста отправился в растерянности и тревоге. Уж если приходится хитрить в тех случаях, когда дело совершенно ясное, так на что рассчитывать его родной Сливке, которой не чинят неоспоримого, видного чужому глазу вреда?

Это что выходит такое, а? Совсем не у кого искать защиты? Не то чтобы Адыр к закату жизни сохранил слепую веру в честность закона и непременное торжество правды, но и не совсем разуверился в высшей справедливости. А получается что – нет ее? Или спит она? Или смотрит в другую сторону?

Попасть к каталожникам было еще сложнее, чем к Крючкотвору. В очереди вокруг ратуши толпились десятки просителей ничуть не счастливее Адыра, а писари принимали неохотно: досадовали, что их постоянно отвлекают от работы, требующей внимательности и аккуратности. Но к следующему вечеру староста все же пробился в большую пыльную комнату, уставленную столами и заваленную грудами свитков.

– Суккубы, – повторил за Адыром седой бородач и безошибочно цапнул нужный свиток из кучи под стенкой. – Зело до мужеской ласки жадные, ну да, ну да… Приручение единорогов, да-да-да, котируются, еще про эльфов что-то непонятное…

– Какое? – переспросил староста.

– Непонятное, – непонятно повторил каталожник. – Сла… Слаб… Слабительное? Слабость? Слабоумие? Чего-то на полях поначеркано.

Адыр фыркнул: тоже еще, описатели! Сами в своей писанине не разберутся!

– Имеют врожденную защиту к горячечным заболеваниям, – продолжал каталожник, – что там еще?.. не способны завлекать своими чарами гномов, не погружаются в спячку.

Адыр мысленно плюнул ведуну прямо в невидимый под капюшоном глаз.

– Ну и все, – каталожник тем же безошибочным движением, не глядя, вернул свиток в стопку. – Про суккубов пока мало известно, редкие они. Через годик-другой больше напишется!

Староста охнул.

– Не могу я столько ждать!

Каталожник почесал затылок – совсем как Крючкотвор.

– Скоро только кролики плодятся. А чтобы научиться соуживанию, времени нужно больше. Вот бумаги, что мы составляем – они для того и нужны, чтоб понять их, другомирцев, чтобы суметь жить вместе ладно и дружно. Конечно, поначалу трудно – ну так чего можно было ожидать? Даже муж с женой не всегда сразу гладко уживаются, а тут шутка ли – другомирцы! Устроены иначе, думают по-другому, да и несут в себе подчас такое, чего мы и понять-то не в силах – мудрено ли, что нынче искры летят да пена идет? Но с годами, вот увидишь, научимся жить бок о бок, приспособимся, приладимся друг к другу. В чем-то наш мир поменяется – так ведь это нормальное дело! Главное что? Что со временем все непременно сладится, мы поймем их, они – нас, научимся уважению, замиримся, подружимся – вот поглядишь!

Староста смотрел на каталожника досадливо и все не мог взять в толк, о чем тот говорит. Какое стерпится-сладится? Какое еще понимание? Когда стоит перед тобой чужая и наглая тварь, что пришла на твою землю, хочет порушить ее уклад и всю твою жизнь, а ты и сделать ничего не можешь – о, Боги, да про какое соуживание говорит этот безумец?

– Приходи через год, – благодушно докончил тот, словно не видя отчаянья и злобы в глазах стоящего перед ним человека, – сам удивишься, сколько нового к тому времени напишется про твоих суккубов!

– Да через год в моей деревне останутся одни старики в пустых хатах!

Каталожник только руками развел. Было ясно, что судьба деревни Сливки интересна ему куда меньше, чем отдаленная надежда на мирную жизнь бок о бок с другомирцами. Интересно, если бы пришлые расселились вокруг ратуши, если бы каталожник сам должен быть «учиться соуживанию» со всеми его прелестями – как бы запел этот болван?

За дверью староста влился в толпу таких же обескураженных людей и ощутил никакими словами не выразимую, безнадежную тоску.

За три дня отсутствия Адыра что-то в деревне изменилось. Староста не мог понять, в чем дело и не в силах был подобрать нужное слово. Казалось, что со Сливки колдовской тряпицей стерли часть красок.

Воздух был сухим и горячим, с огородов на Адыра грустно смотрела иссохшая картофельная ботва, со дворов доносилась сладко-пьяная вонь гниющей паданки. И староста – разбитый, пропахший дорожной пылью, припадающий сразу на обе растертые ноги, был так же уныл и жалок, как его родная, когда-то цветущая и сытая деревня.

Изредка на улицах встречались люди. При виде своего старосты они вскидывались, но вопросы тут же замирали у них на губах при виде грустного лица Адыра, его широких сгорбившихся плеч и шаркающей походки.

Староста закрылся в хате и, если по правде, желал одного – заснуть и проспать долго-долго, пока все как-нибудь закончится само. Не видеть, во что превращается его любимая Сливка. Не видеть полных отчаянной надежды глаз людей, которым он не смог помочь.

А люди понимали, что дело плохо, и тревожить Адыра не спешили. Какой толк? Лишь один человек решился да пришел к нему в дом.

Дочь. Тень дочери. Когда успела статная румяная хохотушка превратиться в тощее, землисто-бледное пугало?

Подошла – сутулясь, комкая передник, повязанный поверх мятого платья. Опустилась на тканый коврик подле стула, на котором сидел, свесив руки, отец. Посмотрела заплаканными серыми глазами, вздохнула и уткнулась головой в его бок.

– Мужчины стали возвращаться еще позже, – произнесла она тихо, словно через силу. – Теперь они приходят после рассвета.

Адыр молчал.

– Кузнец говорит, они будут идти домой все неохотней, а в один день не вернутся вовсе, как Корий. Тоже останутся там, останутся жить с этими… Некоторые мужики говорят, что лучше повеситься. Всерьез говорят. А бабы…

Староста вздохнул.

– Папа, что теперь будет?

Она подняла голову, смотрела на него потухшим взглядом, а он не знал, что ей ответить.

– Папа?

– Я не знаю, ясочка, – устало выговорил Адыр. – Я видел в городе много людей, у которых похожие беды, и никто не может сказать, как мы должны поступать. Этот мирный уговор, эти другомирцы – они всюду губят наше Соизмерение. По-разному. Иногда и не желая чинить зла. Они такими созданы, ясочка. А мы – нам не дают защищаться. Нам говорят, что защита – это война.

Дочь смотрела на него, хмурилась, и было видно, что она понимает едва ли половину сказанного: слишком сильно гложет ее собственное горе.

– Значит, ничего нельзя поделать?

Адыр потер лоб.

– Я не знаю. Никто не знает. Быть может, позднее отыщется способ, но как нам дожить до того дня? Все одно говорят: мирный уговор обрек нас на смерть. Медленную, как задушье. Не лучше ль нам было сгинуть, сражаясь за свой дом, ясочка?

Дочь долго молчала.

– Ты ведь не можешь спасти весь мир.

Староста кивнул и опустил глаза. Но тут же поднял голову, почуяв ее взгляд.

– А одну деревню?

«Прошу без всякого промедления выстроить вблизи Сливки и Новой еще одну деревню и передать ее для переселения эльфам».

Дочь недоверчиво смотрела на появляющиеся из-под пера буквы.

– Папа, что ты делаешь?

Адыр сердито подул на бумагу. Это была плохая бумага, тонкая и серая, и дубовые чернила немного расплывались на ней.