Близнецы из Пиолана - Сандрин Детомб

– Он как раз меня и прислал, капитан, – ответил лейтенант, едва успев остановиться, чтобы не столкнуться с Жаном.

– Я больше не капитан, лейтенант.

Молодой человек машинально кивнул, давая понять, что принял к сведению эту информацию, и тут же выпалил:

– Ее нашли, месье!

Жан и Виктор, одинаково пораженные, переглянулись. Поскольку лейтенант больше ничего не добавил, бывший капитан жестом побудил его сообщить подробности.

– Я не знаю, месье, могу ли я информировать вас в присутствии задержанного, – произнес тот.

– Я за него ручаюсь, лейтенант. Скажите хотя бы, она жива?

– Да, месье. Ее родители позвонили нам и сообщили, что она вернулась домой.

– Это что, была шутка? – спросил Виктор со странной смесью облегчения и разочарования в голосе.

– Пока еще не очень понятно, – отвечал лейтенант. – По словам ее родителей, она… на себя не похожа.

– То есть как «не похожа»? – спросил Жан.

– Она не сказала ни слова с тех пор, как вернулась.

– И это все? – продолжал расспрашивать Жан, поскольку видел, что лейтенант колеблется, не решаясь говорить при постороннем.

– Ее одежда, месье…

– Ну так что с ее одеждой?

– Одежда была другая. Не та, что была на ней в тот день, когда она пропала.

Лейтенант бросил быстрый взгляд на Виктора и, немного помолчав, добавил словно через силу:

– На ней было белое платье. И венок в волосах…

3

Виктор метался в четырех стенах, словно лев в клетке. Надя вернулась домой живой и здоровой, и он ожидал, что его сразу же освободят. Однако распоряжение на его счет было категоричным: он останется здесь, пока девочка не заговорит или, по крайней мере, пока не истечет законный срок задержания без предъявления обвинения – иными словами, еще тридцать два часа[12].

Напрасно Жан Вемез пытался ходатайствовать перед капитаном Фабрегасом о смягчении участи задержанного – белое платье, неизвестно каким образом оказавшееся на Наде, лишь усилило подозрения, которые и без того уже вызывал Виктор Лессаж. Эта деталь, вместо того чтобы оправдать его, вызывала неизбежные ассоциации с «Делом близнецов из Пиолана», вновь превращая его в главное действующее лицо незавершенной трагедии.

Вызванная из Авиньона детский психолог, которая обычно сотрудничала с местной полицией, в данный момент находилась возле девочки. Скудные крохи информации, которые Жану удалось раздобыть, мало чем помогли – он лишь узнал, что в течение получаса Надя так и не произнесла ни слова.

Виктор тем временем рвал и метал. Ему казалось, что если у кого и есть право расспросить Надю первым – так это у него. Он готов был отдать все что угодно за возможность оказаться сейчас рядом с ней. Отныне она представляла собой неиссякаемый источник сведений, которые он так жаждал получить.

– Жан, ты что, не понимаешь?! Она видела похитителя моих детей!

– Мы не знаем точно. Это может быть какая-то постановка.

– Что ты имеешь в виду?

– За последние тридцать лет я видел немало психов, которые убеждали меня, что это они украли твоих детей, или обвиняли в этом своих соседей. Я проверял все следы, один за другим. А знаешь, что было общего у них всех? Газетные вырезки. Каждый из этих типов, кто переступал порог моего кабинета, имел при себе коллекцию этих гребаных вырезок! А ведь их было черт знает сколько! Помнишь? Огромное количество статей, освещавших все подробности расследования. Тело Солен, где его нашли, как она была одета… Писали даже, что именно она накануне ела на обед. Все до мельчайших подробностей. Можно было подумать, что журналисты неотлучно ходят за мной по пятам. Я уж не говорю о судмедэксперте, который прочитал целый курс лекций по этому делу всего год спустя, несмотря на то что еще действовал запрет на разглашение информации… Да, с тех пор мы сильно ограничили коммуникации с прессой, научившись на ошибках… но какой ценой!

– Ты хочешь сказать, что какой-то псих разыграл похищение Нади только для того, чтобы над нами поглумиться? Да ну, брось…

– Я хочу сказать, что на данный момент ничего еще не известно, поэтому лучше не питать ложных надежд. Только и всего.

– Все, чего я хочу, – чтобы мне позволили с ней поговорить.

– Исключено.

– Тогда сам с ней поговори! Тебе-то они разрешат!

На этот счет у Жана были некоторые сомнения, но сама ситуация вызывала у него не меньшую тревогу, чем у Виктора. В конце концов, эта девочка и впрямь может оказаться ключом к разгадке. Когда-то он надеялся, что, уйдя в отставку, избавится от своих демонов, но внезапно выяснилось, что они лишь затаились на время и теперь снова преследуют его.

Пришлось выдержать нелегкий разговор с Фабрегасом, прежде чем тот сдался и уступил его просьбе. Сыграли свою роль давнее сотрудничество, законность требований Жана и – не в последнюю очередь – его воодушевление. Фабрегас в свое время поступил на службу, едва закончив школу, и Жан в меру своих сил помогал ему продвигаться по карьерной лестнице. Фабрегас, без всякого сомнения, был отличным профессионалом, но в глубине души сознавал, что без поддержки Жана его послужной список выглядел бы несколько иначе. Поскольку он был человеком чести, напоминание об этом, сделанное Жаном со всей тактичностью, возымело свое действие.

Итак, Жан получил разрешение присутствовать при разговоре психолога с Надей вместе с ее родителями, но при одном категоричном условии: ни в коем случае не вмешиваться самому. Про себя он надеялся на большее, но согласился, поскольку это был его единственный шанс оставаться в курсе событий, связанных с расследованием.

Расположившись в одном из кресел, стоявших в гостиной, Жан внимательно наблюдал за Надей. Прежде он видел ее только на школьной фотографии, которая широко разошлась за последние сорок восемь часов. Ее улыбка и чуть лукавое выражение лица растрогали всю Францию. Но сейчас Жан видел перед собой совсем другого ребенка – сумрачный взгляд, напряженно сжатые губы… Казалось, она повзрослела сразу на несколько лет. Лицо по-прежнему сохраняло полудетские черты одиннадцатилетней девочки-подростка, но что-то изменилось… Глаза. Жан пытался разгадать, что отражается в них. Печаль и в то же время… суровость? Он не мог сказать точно. Но одно было для него очевидно: последние два дня начисто стерли ту едва уловимую извечную беззаботность, что свойственна всем детям.

Жан слушал и запоминал вопросы детского психолога, хотя предпочел бы услышать ответы Нади, но девочка по-прежнему молчала. Про себя Жан поразился терпению психолога. Голос этой женщины звучал мягко и успокаивающе на протяжении всего сеанса, но уже чувствовалось, что ей не помешало бы