Чистота — залог здоровья. Зачистка, баня и прочая гигиена. - Александр Бельский

фото это было видно, что живчик, полусидел-полустоял, опёршись задом о переднее крыло нестандартного, с надстроенным и утеплённым пассажирским салоном «Полевичка». Он улыбался, держа на руках младенца в кружевном коконе. Рядом с ним стояла не то, чтобы красивая, но очень милая, хотя на взгляд Фабия слегка полноватая, женщина с огромным букетом. Похоже, что они с живчиком только что обменялись — букет на младенца. Из-за женщины с цветами, ухватив её за ногу и явно робея, выглядывал другой ребёнок, девочка лет одиннадцати-двенадцати. Фото, не смотря на то, что было поцарапано и слегка смято, было таким непосредственным и тёплыым, что Фабий даже слегка ему улыбнулся, невзирая на вселенский разор вокруг. Что-то щёлкнуло, хрустнуло, и Рыбачок горделиво сказал, беря в руки отставленный к стене на время взлома «Таран»:

— Ну, то-то, ёптить! Пажалте бриться!

Фарберович как-то не рещился бросать фото семьи Барсегян назад на пол. Пока он искал, куда бы его пристроить, Юрец заглянул в тайник и горестно выдохнул. В ухоронке нашлась лишь аптекарского вида склянка зелёного стекла и без ярлыка. Если верить тому же сыскному амулету, от неё фонило магией, но не опасной, а, скорее, наоборот. Что это такое за зелье — так и осталось для них тайной. Ну, а сам бутылёк отправился в мешок для магических находок. Фабий машинально сунул туда же и фото четы Барсегян.

Второй тайник был в погребе, в котором остро пахло маринадами и рассолами из разбитых банок. Загашничек оказался попроще, чем первый, но был пуст. Банки же были расколочены все, со всех полок. Вот прямо все, до единой. Скорее всего, не из тупого желания растоптать и уничтожить, а в поисках заначенных сокровищ. И тоже — никого и ничего подозрительного. Просто разгром, и всё. Просто разнесли в осколки жизнь семейства, как стеклянную банку. Почему-то толстокожий Фабий из-за этого вскипел от злости, а про себя пожелал выжить всем Барсегянам.

Подворье первой скрипкой шерстила пара Юрца, а Фабий с Беловоловым их страховали. Двор был не особо-то и велик, весь участок Барсегянов был соток девять-десять. Баньку проверили быстро, и пара Рыбачка — ногами и глазами, и Фабий, вслед за ними — амулетом. Чисто. А после дома — так чисто во всех смыслах, почему-то баня не подверглась разгрому. В летней кухне тоже ничего особого не наблюдалось. Разве что неподалеку от массивного стола криво валялась огромная разделочная доска, словно не дотянувший до заветной полосы самолёт. Доска была заляпана кровью и сукровицей, к ней прилипли высохшие и уже подванивающие подсохшие клочки мяса, и над ней вились сизые и зелёные жирные мухи, забивавшие своим жужжанием даже проникновенное «Послание к Приграничникам» с башни броневика. Видимо, на ней недавно где-то в сторонке разделывали мясо, да так и бросили её в сторону стола, правда, не докинув.

Мамон, тем временем, оставил в сортире дымовую шашку и с живым любопытством ожидал рядом с дощатой будкой, а не полезет ли кто-нибудь вонючий и хитрый из выгребной ямы. Как на взгляд Фабия, так занятие вовсе бесперспективное.

Очевидно, что и Рыбачок думал так же. Хлопнув Грачёва по плечу, он показал приглашающим взглядом на всё ещё недосмотренный сарай, находящийся в метрах двадцати-двадцати пяти от них. Они гуськом, осторожно и аккуратно направились к его воротам. Теперь уже Фабий на всякий случай бдил за извергающимся Везувием дощатого нужника, а Валера страховал двойку Чингачгуков. Но, не успели те подойти к сараю, как вдруг резко остановились, жестами отчаянно зазывая Фабия и Валеру к себе. Тайников амулет поблизости не проявил, да и прятаться на подворье у Барсегяна было уже негде, во дворе, кроме сарая, не досмотрели пока разве что две цветущих яблони да сливу. Поэтому, двигаясь (и совершенно не задумываясь об этом) так, чтобы не выглядеть мишенями с соседних дворов и улицы, Фабий с Валерой заспешили к воротам сарая, гадая, что остановило Рыбачка и Грачёва.

Следы и запах. Их остановили взрытый, с бороздами и рытвинами, как будто тащили кого-то упирающегося изо всех сил, пятачок перед притворёнными воротами сарая, и запах тления. Через неделю трупный смрад Фабий почувствовал бы, даже не сходя с места и сквозь химически-кислый запах дымовой шашки, да и не гадал бы тогда, что же остановило ребят. Но и сейчас уже в трёх метрах от входа в сарай от вони протухшей, прокисшей крови оставался во рту тусклый и тоскливый вкус медяшки, а гул сотен мух заглушал все иные звуки. Возле доски мухи жужжали? Да там вились только редкие отщепенцы!

Как это ни прискорбно, но пожелание Фабия оказалось тщетным, Барсегяны не выжили. То, что некогда было Гагиком Суреновичем, висело под перемётной балкой почти у входа. Фабий рос шпаной, и навидался всякого ещё до призыва, да и прошедшие четыре года с жандармскими погонами на плечах вовсе не способствовали сентиментальности, сделав его шкуру даже, наверное, излишне толстой. Но проняло и его. Барсегян умирал долго, трудно и плохо. Сначала Игорь даже не понял, как этот обрубок не выпадает из обматывающих его под мышками вожжей. Изначально автослесарь Барсегян был подвешен к перемёту ремнями, опутывающими его запястья, но теперь его руки свисали с балки отдельно, в метре справа и слева от тела, оттяпанные топором выше локтей. Ноги тоже были отрублены, и валялись, небрежно отброшенные к стене. Но Барсегяну не дали истечь кровью, культи туго, с помощбю деревяшек, были зажгутованы сыромятными ремнями. И он мог видеть, как погибала его семья. С момента счастливого фото прошло года три, судя по останкам детей, и сначала Игорь даже не понял, что это, но потом… Мальчонка был разрублен на куски, которые были свалены на два блюда. А жена и девочка… В общем, они тоже погибали тяжело и страшно, а их принадлежность к женскому полу только добавила им мучений перед смертью.

Это было какое-то гнусное жертвоприношение. Потому что все тела, кроме тела самого Гагика, и их фрагменты были выложены перед устроенными у стены двумя мёртвыми харазцами. Их одетые в полосатые чапаны тела лежали на спине, со скрещеными на груди руками, а на лицах кровью были нарисованы косые кресты. На ногах у них были кавалерийские сапоги с мягкими подошвами. Много в таких не походишь. У одного из дохлых степняков, одетого попроще, даже была протёрта дыра на подошве. Какие-то перья, косточки и лужи крови, запёкшиеся в тёмно бурые, почти чёрные сгустки и почти что уже сухие тёмные пятна, окружали их. Судя по этим