Ниневия - Андрей Евгеньевич Корбут

о Закуту привело Нимрода в скверное настроение. Только она открыто выражала свое недовольство выбором Хавы.

— Ну скажи, разве она не умна? И как мне теперь с ней ссориться и отстаивать свою правоту, — покачал головой Син-аххе-риб.

Царица Закуту выехала навстречу повелителю в колеснице, но вместо возничего лошадьми управлял ее десятилетний внук Ашшур-бан-апал.

— Он хорошо держится, — одобрительно заметил Нимрод.

— Ашшур всегда уверен в себе. Ума и ловкости ему не занимать. Единственное, чего не дали ему боги, это крепкого здоровья. Поэтому она и сдувает с него пылинки.

Как только колесницы поравнялась, Закуту сошла с повозки, держа за руку Ашшур-бан-апала. Син-аххе-риб троекратно расцеловал жену под одобрительный гул толпы, взял внука и, подбрасывая над собой, приговаривал:

— Как он подрос, как он подрос!

— Осторожней! У него закружится голова, — забеспокоилась царица и, потянувшись на цыпочках к уху мужа, едва слышно произнесла: — Утром у него шла кровь из носа.

«Знает ведь, что мне нравится», — не без удовольствия подумал о жене Син-аххе-риб, почувствовав, как от горячего шепота в нем просыпается страсть. Закуту знала все его слабости, капризы и желания. Она долго, очень долго оставалась его единственной женой, но и теперь, много лет спустя, он нередко приходил в ее покои, чтобы разделить с ней ложе.

Закуту и в сорок пять выглядела еще очень молодо. Единственные роды нисколько не испортили ее стройную миниатюрную фигуру, ее смуглой бархатистой коже могли бы позавидовать и шестнадцатилетние красотки, большие смоляные глаза по-прежнему горели, а алые губы благодаря каким-то женским ухищрениям всегда оставались влажными и зовущими. Черные завитые волосы были аккуратно уложены в несколько рядов и перехвачены бриллиантовыми нитями. Голову покрывал венец с индийскими изумрудами. Длинное прямое ярко-синее платье с узкими рукавами из тончайшей финикийской ткани с богатым орнаментом в талии стягивал широкий пояс, усыпанный бусинами из красного сердолика, агата, яшмы, нефрита и афганского лазурита. Царица надела величественно-красивые тяжелые серьги из горного хрусталя, поднесенные ей царем на двадцатилетие их свадьбы, и дивное по красоте жемчужное ожерелье, которое появилось у нее после рождения Ашшур-аха-иддина, на обе руки — серебряные браслеты с дорогими алмазами, подарок на ее последний день рождения.

— Я скучал без тебя, — тихо прорычал царь, ставя внука на землю.

Царица ласково улыбнулась.

— Я рада это слышать. Могу ли я просить тебя о небольшом подарке, мой господин?

Син-аххе-риб не успел ни нахмуриться, ни рассердиться: Закуту кокетливо коснулась пальчиком его губ и снова зашептала на ухо.

— Да, да, да. . . — охотно согласился с ее просьбой повелитель Ассирии, сдаваясь перед женскими чарами.

Он дал ей слово, что до окончания пира не будет встречаться ни со своими сановниками, ни с министрами, ни со жрецами и не станет обсуждать ни с ней, ни с кем другим дела государственные.

После короткой остановки царская процессия снова двинулась ко дворцу, но теперь уже стражникам пришлось расчищать дорогу от напирающей, ревущей в исступлении толпы, пришлось поработать щитами и копьями, напомнить жалким людишкам, что они есть пыль под ногами великого владыки, что не пристало им вставать на пути царя всех царей, что имя его свято, а помыслы чисты.

— Назад! Грязный раб! — кричал один из воинов, отталкивая к обочине молодого долговязого раба, попытавшегося поднять с брусчатки серебряное украшение, в сутолоке обороненное его хозяйкой на землю.

— Нет, нет! Не бейте его! — заступилась за раба девушка в богатом хитоне[17]. — Хатрас, оставь его. Оно того не стоит.

Она была невысокого роста, бледная, болезненного вида, худенькая, с неправильными и совсем мелкими чертами лица, и только лучистый свет ее черных глаз мог привлечь внимание мужчины.

Ее звали Элишва. Элишва, дочь учителя Атры, сестра царского писца Мар-Зайи.

Раб же, сопровождавший ее, был скифом, о котором ее брат рассказывал Арад-бел-иту.

3

За два года до падения Тиль-Гаримму.

Урарту. Окрестности города Эребуни[18]

Гор и Асатур, сыновья достопочтимого Киракоса, наместника Эребуни, восемнадцати и семнадцати лет, тонкие и невысокие, будто девушки, безусые наглецы в дорогих одеждах с коротко стриженными черными волосами, возвращались домой из царской столицы без охраны, во всем полагаясь на резвость своих прекрасных несейских скакунов[19] вороной масти.

Обычно дорога из Тушпы[20]в Эребуни занимала восемь суток. Братья вознамерились сократить ее вдвое: пробирались горными тропами, переправлялись через водные преграды, не тратя время на поиск брода или моста, и совсем мало спали. На третий день, едва рассвело, они оказались у реки, за которой начинались земли их отца.

Белесый туман пятился в низины, воздух наполнился звонкими перепевами птиц, но небо все еще оставалось серым, неторопливо встречая день. Братья ехали в полудреме, позабыв об осторожности, мечтая о мягких перинах и сытном обеде. Гору даже приснился сон. Приятный, цветистый, такой осязаемый… Он гнался за девушкой, которую повстречал на свадьбе друга, но черноокая красавица все время ускользала, смеялась над ним и, вбегая в речку, обдала его брызгами. Он бесстрашно бросился за ней в ледяную купель, провалился с головой в омут, а вынырнув, вдруг услышал тревожный и тихий голос брата:

— О боги!

Одновременно до него донеслось ржание лошади — чужой лошади! — и то, как его Ворон ей призывно ответил. Чувство опасности можно было сравнить лишь с той же ледяной купелью.

Гор сразу открыл глаза и увидел впереди, по ту сторону брода, не меньше десяти рыжебородых косматых воинов в кожаных доспехах, на низкорослых пегих лошадях. Остановившись, чужаки жадно присматривались к нежданно-негаданно свалившейся им легкой добыче и о чем-то переговаривались.

— Скифы, — протолкнув комок в горле, сказал Асатур. — Думаешь, не пропустят?

— Ты предлагаешь сунуться им в лапы? Поворачиваем. Не торопись. Переправимся выше по течению. А погонятся — без труда оторвемся. Ни Ворона, ни Задиру им не догнать.

— Глянь-ка.

Один из скифов подняв руку, двинулся им навстречу, знаками призывая не бояться его.

— Может они заблудились? Или от нас едут? У царя Руса с ними мир. Подождем?

— Ох и не нравится мне это, братец…

Кочевник ехал, выпустив поводья, положив руки на бедра, словно показывая, что не собирается браться за оружие. Он был ненамного старше братьев, но долгие походы, частые схватки с врагом, невзгоды, да и вся кочевая жизнь гораздо раньше превратили его во взрослого мужчину.

Лицо у него было почти квадратное, лоб высокий,