Капитан Быстрова - Юрий Рышков

— А все же? — настаивал Головин.

— Не знаю, Сергей Сергеевич… Как по-вашему? Начальство вы, вы и судите… А нам что? Воздух везде одинаков: и над морем, и над сушей.

— Мне кажется, ваш полк справляется с делом отлично! — Головин повернулся к Славину: — Вы как думаете, товарищ адмирал?

Моряк охотно подтвердил:

— Сработались мы хорошо, и результаты налицо…

Славин подошел к Головину и, взяв его под руку, увел в дальний угол комнаты:

— Хочу сказать вам, Сергей Сергеевич, нечто, на мой взгляд, любопытное…

— Слушаю…

— Практика последних боев выявила ряд интересных деталей. Их стоит учесть и сделать кое-какие выводы.

— Основной вывод ясен, — забасил Головин. — Сильный воздух обеспечил вам оперативный простор на воде!

— Предприятие, слов нет, рентабельное… Наши потери от вражеской авиации сократились до минимума. Сейчас мы все на ходу и много топим, так сказать, помогаем авиации…

— Это вы бросьте! — хитро сощурился Головин. — Еще не известно, кто кому больше помогает!

Посмотрев друг на друга, генерал и контр-адмирал дружески обнялись и добродушно рассмеялись.

— Бог с вами, не настаиваю! — согласился Славин. — Вы нам здорово руки развязали! Признаюсь…

Контр-адмирал закурил трубку, затянулся, пустил облачко дыма.

— Мне докладывали: летчица у Смирнова есть, — заговорил он негромко. — Ходит с отрядом кораблей, которым командует Сазонов.

— Капитан Быстрова?

— Кажется. Не помню точно… Моряки рассказывают о ее внимании к ним. Здоровается, прощается ли — покачает машину. Разве не забавно?

Контр-адмирал умолк, зажег потухшую трубку. Услышав последние слова Головина, к беседующим подошел Смирнов.

— Она хороший летчик, — сказал он.

— Отличный! — поправил Головин. — Вчерашние «юнкерс» и «мессершмитт» — восьмой и девятый самолеты на ее боевом счету. Растет… В бою чертовски ловка. Капитан Никитин блестящую характеристику дал для представления ее к очередной награде.

— Сегодня она будет на задании? — полюбопытствовал Славин и покосился на Сазонова, что-то подсчитывавшего на листке блокнота.

Смирнов кивнул:

— Обязательно.

— Интересно взглянуть!..

— Почему она вызвана на задание, если ее машина вчера вышла из строя? — спросил Головин.

— Машина в строю, товарищ генерал. Сводку о материальной части вам передадут через час. Повреждения оказались под силу нашим механикам. Справились…

— Кстати, полковник, надо представить к награде ваших механиков. Когда они успевают с ремонтом, я, честно говоря, не понимаю!

— Представлю… Люди действительно золотые, — согласился Смирнов.

— Кто механик быстровской машины?

— Сержант Кузьмин.

— Тот, что вечно улыбается?

— Он самый…

— Представьте его к «Красной Звезде». Он ее давно заслужил.

6

Подложив тормозные колодки под колеса самолета, Кузьмин опробовал мотор на предельных оборотах. Мотор был в полном порядке. Затем вместе с оружейниками сержант развернул истребитель в направлении моря и помог отрегулировать пулеметы.

Внимательно проследив за подготовкой самолета, Быстрова отправилась в штаб, успокоенная и довольная. Машина снова была в строю. Кузьмин проводил летчицу до часового. Вернувшись к самолету, подтянул маскировочную сеть, потом неторопливо зашагал в каптерку. Он принес оттуда в консервной банке быстросохнущую красно-коричневую нитрокраску, сел на крыло машины, вытащил из бумажника небольшую кисть с отрезанной на две трети ручкой и, мурлыкая песню, стал освежать под линией выхлопных труб семь закопченных звездочек. Подновив их, старательно вывел еще две — по числу сбитых Наташей самолетов.

Кузьмин так увлекся работой, что не заметил, как подошел механик никитинского «яка» старшина Дубенко, веселый, задорный украинец.

Решив подшутить над товарищем, Дубенко нарочито громко и отрывисто чихнул.

Кузьмин вздрогнул:

— Тьфу ты, пропасть! Чего заявился?

— Пришел подывиться, як ты малюешь, — засмеялся Дубенко. — Бачу, настоящим живописьцем стал!

— А как же! Приходится… Видишь, семейство у Натальи Герасимовны прибавилось. Зорюшка звездочку родила…

Он снова углубился в работу. Дубенко молча наблюдал за ним. Так прошло минут пять. Наконец Кузьмин дорисовал последний уголок девятой звездочки и, разглядывая ее, громко вздохнул.

— Упарился? — спросил Дубенко.

— Нет, не то. Делаю, а боюсь…

— Чего боишься? Дело доброе.

— Кроет меня Наталья Герасимовна за это доброе дело. Не соглашается в открытую счет вести.

— А ты не слухай! Ведь намалювал все же?

Кузьмин о чем-то подумал и тихо предложил:

— Ты бы и своему вывел…

— Да, надо бы, — согласился старшина. — Ему двадцать три положено!

— Вот и сделай!

Дубенко нерешительно посмотрел на трафарет звездочки, аккуратно вырезанный в куске промасленного картона.

— Хиба по ней просто малювать?

— Конечно просто. Расчерти так же и ножиком вырежь.

Старшина взглянул на друга ясными, наивными глазами:

— А зачем? На что мэни цэ дило робыть, коли твоей одолжиться можно? Разве не одолжишь?

— Ох и ленив ты, зажирел совсем! — покачал головой Кузьмин. — Тебя бы на корде погонять, как застоявшегося коня.

— Щось тэбэ моя личность беспокоит?

— Личность! Не личность, а… Я бы сказал тебе… — Кузьмин махнул рукой. — Бери трафарет, кисть и краску! Тут ее на сто звездочек хватит… Только густо не мажь, а то потечет с нижних уголков.

Дубенко осторожно взял из рук товарища все живописное «хозяйство», показавшееся ему сложным и каверзным. Хмуро глядя внутрь банки, он наклонял ее в разные стороны, проверяя густоту краски, которая, по словам Кузьмина, могла потечь с нижних уголков звездочек. Постояв так с минуту и не сказав ни слова, старшина нерешительно поплелся к машине Никитина, будучи не в силах оторвать озадаченный взгляд от банки с краской: она почему-то смущала его больше всего.

— Не накриви, смотри! — крикнул ему вслед Кузьмин.

Дубенко остановился. Сознание новой опасности заставило его съежиться и вобрать голову в плечи. Наконец он повернулся к товарищу:

— Слухай, ты иди сам разметь. Начало хоть покажи: я же цэ дило сгублю!

Кузьмин добродушно сплюнул:

— Ну и родила ж тебя мама, косолапого такого!

Он отправился вслед за другом, с улыбкой разглядывая здоровенного, но такого беспомощного Дубенко, а тот шел вперед и, не оглядываясь на Кузьмина, исподтишка довольно посмеивался: «Ух, и добрый же и уступчивый ты хлопец!»

Подойдя к никитинскому самолету, Кузьмин забрался на крыло и, не найдя в карманах карандаша, потребовал его у Дубенко.

— Погоди, я ж буду помогать. Очень ты быстрый… Недаром у Быстровой…

Дубенко снял пояс, расстегнул воротник, по-хозяйски, не спеша засучил рукава, словно готовился пахать землю или колоть дрова. Капли пота выступили на его толстом, добродушном лице. Он сопел, тяжело дышал.

— Что тебя в жар бросает?.. Январь на дворе! — улыбнулся Кузьмин.

— Цэ не двор, цэ Кавказ. Январь здесь не шибко дюжий. Як апрель… То меня страх берет, что хочешь ты гвардии старшину Дубенко в маляры обучить. Ну, нехай, забавляйся! И я доберусь до тебя когда-нибудь.

Вытянув из кармана огрызок тупого карандаша, Дубенко подал его Кузьмину.

— Двадцать три, говоришь? — спросил тот.

— Точно!

— Тогда давай быстрей в каптерку за бечевкой. И кусок мела прихвати. Отобьем строчки — так вернее будет…

Не желая попасть одетым не по форме на глаза кому-нибудь из начальства, Дубенко начал приводить себя в порядок. Застегивая пояс, он напевал «Ой, у лузи» и глядел исподлобья на Кузьмина. Идея отбить линии шнуром ему понравилась. Только поэтому он не спорил.

Одернув гимнастерку, старшина вразвалку зашагал к маячившей вдали каптерке. А Кузьмин, сидя по-турецки на плоскости истребителя, укоризненно покачивал головой, глядя на друга через лохмы маскировочной сетки.

7

Время близилось к двум часам дня.

В комнате Горюнова собрались восемь офицеров-летчиков. Они сидели на диванах и у столика под филодендроном и по привычке подшучивали друг над другом. Летчики держались с завидной легкостью и простотой, словно ничто их не угнетало, не заботило. Порой в тишине горюновского кабинета вспыхивал сдержанный смех. Это капитан Никитин, теребя волнистый чуб, свисающий до самых глаз, рассказывал какую-то забавную историю, а слушатели, опершись локтями о колени и подавшись вперед, внимательно следили за рассказом, стараясь не пропустить ни одного слова.

Наташа вошла, когда круглые часы на стене показывали без трех минут два. В кабинете Смирнова все еще находились летчики первой группы, вызванной на тринадцать тридцать.