Капитан Быстрова - Юрий Рышков

Истребители стояли каждый на своем определенном месте у лесных опушек летного поля, под маскировочными сетками, густо обшитыми лоскутами буро-зеленого цвета. Эти лоскуты напоминали диковинные листья не известных ботанике растений — величиной в добрый лопух. Сверху обнаружить аэродром было невозможно, и до сих пор ни одна вражеская бомба не упала на его территорию.

Около своего самолета Быстрова увидела группу механиков, техников, мотористов. Не успела Наташа подойти, как все они двинулись прочь от самолета, о чем-то горячо рассуждая, очевидно о повреждениях; кто-то размахивал руками, что-то объясняя. Наташа не сомневалась, что речь шла о ее самолете.

Из-под машины вылез еще один человек. Это был старший сержант Кузьмин, механик Наташиного «яка».

Теперь Наташа была убеждена, что весь этот народ занимался ее истребителем. Хвост «яка» был приподнят с земли трехногим домкратом. «Неужели выявились новые повреждения?» — озабоченно подумала Быстрова и заторопилась к машине.

Остановившись в десяти шагах, она вопросительно посмотрела на Кузьмина и двух оружейников. Ей хотелось по их лицам угадать — большая ли беда стряслась с ее самолетом? Что еще обнаружили в нем?

Первым Быстрову заметил Кузьмин и, бодро взяв под козырек, расплылся в улыбке:

— Здравия желаю, Наталья Герасимовна!

— Здравствуй, Тиша… Как дела-то? — спросила она.

— Дела идут! — ответил механик и снова улыбнулся.

О чем бы Кузьмин ни говорил, улыбка не сходила с его обветренного, коричневого лица. Наташе всегда казалось, что улыбаются не только губы Кузьмина, но и глаза, нос, лоб и даже уши. От механика веяло какой-то завидной легкостью и уверенностью.

Его большие выразительные глаза, опушенные длинными черными ресницами, вызывающе смотрели на все и вся. На самом же деле Кузьмин был на редкость скромным, выдержанным. Эта черта его характера особенно нравилась Наташе, и потому она была дружески расположена к своему механику, безоговорочно доверяла ему.

Веселая физиономия Кузьмина, однако, не успокоила летчицу. Осторожно, словно боясь услышать что-то страшное и роковое для себя, она спросила:

— Идти-то идут, а может быть, плохо?

— Что вы, товарищ гвардии капитан! — с упреком воскликнул Кузьмин. — Я же обещал вам за тридцать шесть часов управиться, да и командиру полка об этом заявил. Значит — порядок!..

— Но где он, порядок твой? — спросила Наташа, комкая в кармане реглана перчатки, свернутые клубочком.

— Мотор уже здоров, Наталья Герасимовна. Стало быть, машина в строю, — пояснил Кузьмин.

Ободряющий тон механика несколько успокоил Быстрову. Она подошла ближе. Под крылом самолета два оружейника чистили замковые части пулеметов. Наташа поздоровались с ними.

— Садитесь, ребята, продолжайте…

Кузьмин, вытирая ветошью замасленные руки, снова заговорил:

— Вчера дотемна, а сегодня с рассвета паримся… Больно здорово вас чесанули! Одна пуля над затылком сантиметра за три прошла, а то и поменьше… Остальные восемь — по фюзеляжу к хвосту.

— А я и не заметила…

— То-то, что не заметили! А надо бы, товарищ капитан, примечать, когда на волосок от смерти…

— Три сантиметра — не волосок.

— Еще с другого направления одна по прибору стукнула, две по мотору и четыре по левой плоскости, недалеко от бака… Словом, дали как полагается! — улыбнулся в заключение Кузьмин, будто был всем этим очень доволен. — Краем крыла не черканули по земле при посадке? — спросил он.

— Нет. Немца задела. Шла в лоб. Сам знаешь, отворачивать первому нельзя. А он тоже чего-то замешкался…

— Значит, горячо было?

— Ничего, нормально… В общем, наладите? — Наташа заглянула в глаза Кузьмину.

— Что ж вы сомневаетесь, Наталья Герасимовна?! Акт у меня в кармане. Самолет принят.

Черными, лоснящимися пальцами Кузьмин полез в нагрудный карман комбинезона и вытянул оттуда сложенный вчетверо лист бумаги.

— Не надо, — остановила его Наташа, — испачкаешь. Я и так верю.

— Будьте покойны! — просиял Кузьмин. — Мы, бывало, и не такой ремонт сами делали.

— Ну, ну! Очень рада. Спасибо, Тиша… Беспокоилась, думала, задержка будет.

На стоянку прибежал запыхавшийся старшина и, щелкнув каблуками, доложил Быстровой, что ей приказано явиться в штаб полка к четырнадцати часам.

До назначенного часа оставалось минут сорок, и Наташа решила «пострадать» возле «яка», тем более что Кузьмин собирался еще раз опробовать мотор.

5

В одной из просторных комнат штаба авиаполка, разместившегося в левом крыле длинного одноэтажного здания цитрусового совхоза, сидел за столом заместитель начальника штаба старший лейтенант Борис Иванович Горюнов, молодой, рано полысевший, румяный блондин. Две обитые коричневой клеенкой двери вели из его комнаты в кабинеты командира полка и начальника штаба. По левую руку от Горюнова стоял столик с несколькими телефонами; справа, у стены, возвышался несгораемый шкаф, а у широкого окна — из зеленого бочонка большими резными листьями тянулся к свету филодендрон. Рядом с ним — круглый стол и пять дачных плетеных стульев. Вдоль другой стены — два легких дачных дивана и несколько бамбуковых кресел.

На стене, против стола Горюнова, висели круглые часы, а под ними, на специальном гвоздике, чернел овалом ушка ключ для завода часов, напоминавший своей формой ключ для коньков. Этим ключом лейтенант очень дорожил, так как при взгляде на него всегда вспоминал свое вологодское деревенское детство и каток на реке Сухони.

В кабинете командира полка полковника Николая Николаевича Смирнова одну из стен занимала огромная карта Черного моря. Шелковый занавес, сшитый из трех оконных штор, отодвигался обыкновенным кием, стоявшим тут же, в углу. Без нужды карта не открывалась, и занавес помимо своего прямого назначения придавал комнате, как шутили летчики, «уют и солидность».

Сегодня с самого утра в кабинете Смирнова за широким столом, сплошь застланным картами, сидели четыре человека. По одну сторону — командир полка Смирнов и замполит майор Станицын; по другую — два моряка: контр-адмирал Славин и капитан третьего ранга Сазонов.

Офицеры заканчивали разработку боевой операции.

По данным разведки, шесть немецких транспортов под охраной авиации выходили в четыре часа утра из Новороссийска в Ялту. Представлялась возможность уничтожить караван. Моряки снаряжали для этого торпедные и сторожевые катера. Прикрывать их с воздуха должны были летчики Смирнова, о чем был получек приказ командира дивизии генерал-майора Головина.

Полковник Смирнов, человек завидного здоровья, жизнерадостный крепыш, со светлыми выгоревшими бровями и темно-серыми выпуклыми глазами, шагая циркулем по карте, рассчитывал полеты авиагрупп сопровождения, зная, что вся операция с момента выхода кораблей и до их возвращения на базу займет около девяти часов.

Первую группу летчиков вызвали в штаб на тринадцать тридцать. За несколько минут до ее прихода Горюнов доложил Смирнову, что в полк прилетел командир дивизии. Генерал-майор Головин решил присутствовать при постановке летчикам боевой задачи, так как операция предстояла серьезная.

Смирнов хорошо знал и любил генерала. И Головин ценил Смирнова за его организаторские способности и высокое мастерство личного состава. Полк Смирнова одним из первых был удостоен звания гвардейского. Он отлично дрался с врагом в первые, самые трудные месяцы войны, а теперь, в начале тысяча девятьсот сорок третьего, переброшенный на Кавказ, помогал морякам уничтожать транспорты противника, который морем подбрасывал к фронту резервы и вывозил добро, награбленное в захваченных советских городах и селах…

Не успел командир полка встать, чтобы встретить генерала, как он сам появился на пороге комнаты. Высокий, молодцевато подтянутый, с приметной сединой на висках и строгим холодным взглядом генерал дружески поздоровался со всеми. Затем подошел к столу и склонился над картами.

Смирнов вкратце доложил план операции, только что разработанный совместно с моряками.

Генерал слушал внимательно, не перебивая, лишь изредка одобрительно кивал головой. После доклада Смирнова он пристально взглянул на него и, сдерживая улыбку, спросил:

— Ну как, старина? Заело на новой работенке?..

— Дело действительно новое, Сергей Сергеевич, — уклончиво ответил Смирнов, не желая высказываться первым о не совсем обычной для истребительной авиации обстановке боев.

Оба они понимали, что в решающих боях война может поставить перед ними всякие задачи и их надо выполнять так, как велит воинский долг.

— А все же? — настаивал Головин.

— Не знаю, Сергей Сергеевич… Как по-вашему? Начальство вы, вы и судите… А нам что? Воздух везде одинаков: и над морем, и над сушей.