Капитан Быстрова - Юрий Рышков

Панов возмутился:

— В поэзии это не рифмой называется, а ассонансом!

— Да леший с ней, с рифмой! — заступился Усач. — Кто придираться будет!

— Догадаются, что не Пушкин писал! — поддакнул Горлов и повернулся к Панову: — Выдумаешь тоже: ассонанс! Это для тех, кто рифму подыскать не умеет. У одного — ассонансы, у другого — диссонансы. Эхма!.. А впереди — бой!

Панов, снисходительно улыбаясь, рассматривал Горлова.

— Ну чего уставился? — напал на него Горлов. — Мы на ученом языке в городе Одессе тоже разговаривать могли. Всякими ассонансами да диссонансами нас не возьмешь! Когда я на штурмана сдавал и проваливался, помню, оптику отвечал. Пошел я на экзамене врезывать этакие экзотические словечки — страх вспомнить! Про бинокль меня спросили. Бинокль, говорю, в своей оптической части, при повышенной стереоскопичности, имеет коррекцию, то есть свободен от дисторсии и комы, является современным анастигматом, с исправленной хроматической абберацией по оптической оси на синюю часть спектра!..

Громкоговоритель прервал неожиданное веселье. Поступил приказ занять боевые посты.

Через несколько минут корабль снялся со швартовых и ушел в поход.

Свежий ветер перекатывал невысокие волны. Порой он затихал, потом вновь усиливался и запевал песню: глухим басом — в расчехленных дулах орудий и дискантом — в антенне и рангоуте.

Басовый гул сопровождающих самолетов терялся за шумом и плеском воды. Летчики шли высоко над облаками. Они держали под контролем непогожее, с всклокоченными облаками небо над кораблями.

Шведов возился с расчетами.

— Курс? — поминутно спрашивал Сазонов.

— Триста. Остается пять миль до второй зоны и десять до границы двадцать первого квадрата.

Сазонов внимательно прислушивался, глядя на небо. Изредка до него долетал рокот истребителей, шедших за плотным слоем облаков.

Вот он уловил далекий, но хорошо знакомый дробный стук авиапушки, почти терявшейся в шуме моря.

— Слышишь что-нибудь? — спросил он Шведова.

— Нет, ничего…

— Видимо, наши летчики бой завязали.

Шведов, как ни прислушивался, ничего не слышал. Он решил пошутить:

— Того гляди, Никитину ничего не оставят. Всех посшибают к его приходу!..

— Останется и для него, — ответил Сазонов, посасывая холодную трубку.

Вскоре флагманский торпедный катер подошел к границе двадцать первого квадрата. Ветер неожиданно стих. Люди насторожились. Сазонов и Шведов вполголоса перекидывались короткими фразами.

О местонахождении вражеского каравана Сазонову все время радировали летчики. Отряд точно шел на сближение с неприятелем.

Главной заботой моряков было пустить на дно все шесть транспортов, а заодно и боевое охранение каравана противника. Хотелось во что бы то ни стало выполнить задание.

Рассчитывая на своих людей, веря в их боевой дух, Сазонов спокойно, с тихой, затаенной улыбкой встретил новый, недавно народившийся день. Моряк выглядел бодрым и, несмотря на бессонную ночь, казался свежим, отдохнувшим.

— А погода лучше, чем нам обещали! — сказал он штурману, глядя в морские дали.

— Это пока… После полудня ожидаются дождь и легкий туман.

— Тогда мы уже будем отсыпаться!

— Сюда бы парочку эсминцев, — помечтал Шведов.

— А мы бедны, что ли? — сухо проговорил Сазонов. — Ты не совсем верно оцениваешь наши силы…

— Потопить шесть вооруженных транспортов и их охрану не так-то просто…

— Понимаю: ты мечтаешь о безусловном превосходстве. В принципе мечта правильная и разумная… Но иногда превосходство на деле бывает обманчиво… Сегодня мы будем сражаться умением, смелостью, верой в свое дело. За шестью транспортами посылать эсминцы — не слишком ли почетно для врага?

Гул сопровождающих самолетов нарастал — это над кораблями Сазонова появились летчики Никитина. Взоры моряков устремились в небо, но дымный край серого бесформенного облака закрыл самолеты.

Через несколько мгновений, рокоча мотором, из разрыва в тучах показался «як». Идя круто вниз, он с неистовым ревом промелькнул над головами моряков и покачал крыльями.

— Приветствует нас Наталья Герасимовна, — повернулся Сазонов к Шведову.

Снизившись по спирали, истребитель еще раз покачал крыльями и, устремившись вверх, исчез в облаках.

— Дает жизни! — шепнул Алексеев Панову.

Радист по переговорной трубке прочитал Сазонову только что принятую радиограмму. Сазонов повторил ее штурману:

— «Над караваном барражируют одиннадцать истребителей противника. Бомбардировщики пока не обнаружены. Летчики первой группы сбили четыре «мессершмитта», сами потерь не имеют. Желаем боевых успехов. Быстрова приветствовала от всех нас. Никитин».

— Славные ребята! — сказал Шведов.

Его лицо, не в пример сазоновскому, выглядело серым.

Вскоре он доложил:

— По курсу шесть транспортов противника!

— Дистанция?

— Пятнадцать кабельтовых!

— Передать на катера, — приказал Сазонов, — пеленг на противника триста десять градусов!

Согласно плану к торпедным катерам присоединились сторожевики и «охотники», поступив под общую команду Сазонова.

Панов, стоя у орудия, взглянул на Алексеева и неизвестно почему продекламировал:

— «Поэтом можешь ты не быть, но краснофлотцем быть обязан!»

События на море развивались стремительно. Торпедный залп по двум идущим впереди транспортам всполошил караван. Враг открыл ураганный огонь по настигающим его кораблям.

Глазам Сазонова представилась живописная картина разгрома нашими катерами двух транспортов противника. Глухие взрывы торпед, посланных катерами, потрясли воздух. Передний транспорт медленно шел под воду, другой полыхал факелом, обреченный на верную и скорую гибель.

Вырвавшись вперед, сазоновский катер торпедировал третий транспорт.

Можно было порадоваться первому успеху: три транспорта из шести были уничтожены: На этом закончилось благополучие моряков. Армада немецких бомбардировщиков, появившаяся со стороны Крыма, черной стаей налетела на катера. «Яки» упорно ввязывались в бой, не давая «юнкерсам» прицельно бомбить наши корабли. В схватку с «яками» вступили вражеские истребители.

Завывание моторов слилось с грохотом пушек и треском пулеметных очередей. Три уцелевших транспорта вели ураганный огонь по кораблям, которые отвечали им беглым огнем…

Положение сазоновского отряда становилось с каждой минутой все более сложным. Один из катеров после прямого попадания авиабомбы пошел ко дну. Удалось спасти только двух человек.

Обстановка в воздухе тоже была очень тяжелой. «Мессеры» вели отчаянную борьбу с нашими истребителями, не подпуская их к «юнкерсам», а те, пользуясь моментом, заход за заходом обрушивали на корабли бомбы.

Вскоре один из «мессершмиттов», обстрелянный Никитиным, упал в море. Никитин прорвался к «юнкерсам», и через несколько минут бомбардировщик противника, прошитый меткой очередью, взорвался в воздухе.

Опасаясь больших потерь, Сазонов не теряя времени развернул корабль и полным ходом устремился к четвертому транспорту, отрезая ему путь, и с близкой дистанции послал в него торпеду. Охваченный пламенем, с развороченным бортом, транспорт стал крениться, набирая в трюмы потоки воды.

По сторожевикам открыли огонь пятый и шестой транспорты. Снаряды перелетали и рвались далеко за катерами: немцы, охваченные паникой, вели огонь беспорядочно.

«Юнкерсы», избавленные от преследования «яков», втянутых в бой «мессершмиттами», пикировали на корабли и сбрасывали бомбы. Моторы самолетов гудели на разные голоса: выли, ревели, задыхались.

Торпедные катера, по приказу Сазонова выйдя из-под атак «юнкерсов», снова ринулись в бой. Один из катеров оказался в наиболее выгодном положении для торпедирования пятого транспорта, чем он и воспользовался.

Шведов, стоя на мостике, наблюдал за боем, слегка морщился, придерживая раненную осколком снаряда руку. Он видел, как посланная катером торпеда снесла на немецком транспорте корму.

Из Крыма, с немецких аэродромов, подоспели еще шесть «юнкерсов», с ходу обрушивших новый удар по кораблям. Сазонов приказал всем катерам идти на базу. Шестой транспорт пришлось оставить в покое. Изменив курс, он пытался скрыться в мглистой дали.

«Юнкерсы» действовали почти свободно. А между «мессершмиттами» и советскими истребителями продолжались ожесточенные схватки. Пулеметные очереди сливались в сплошной треск, авиапушки рвали воздух, и казалось, что в облаках разыгралась гроза.

В эти минуты радист флагманского катера записывал последние слова Никитина: «Я — «восьмой»… Подожгли. Ранен. Иду на транспорт… Прощайте, товарищи!..»

Из облаков вывалился советский истребитель. Его левое крыло полыхало, горел бензобак. Пламя перекинулось на мотор и кабину. Самолет круто устремился вниз. С гневным ревом и свистом упал он из поднебесья и точно рассчитанным ударом врезался в немецкий транспорт. Транспорт вспыхнул, накренился. С его палубы, тяжело лязгая и грохоча, падали в море танки. А еще через минуту судно перевернулось вверх дном. Немецкие солдаты, которых Сазонов хорошо видел в бинокль, как муравьи, карабкались на киль, но водоворот навсегда затянул их в холодную пучину моря…