Карьера подпольщика (Повесть из революционного прошлого) - Семён Филиппович Васильченко

Но вот он добрался до заваленных горами железного старья миниатюрных лавченок.

Что это за странные коммерческие предприятия были эти лавки для тех, кто их ни разу не видел! Сами лавки состояли из каких-то деревянных будочек. Но перед этими будочками и на этих будочках и за этими будочками пирамида на пирамиде лежало, валялось, торчало столько железного хлама, что казалось будто никакая в мире сортировка не могла бы привести этот хлам в порядок. Тут были и железнодорожные рельсы, и, откуда-то взявшийся, пушечный снаряд, и десятки кузнечных клещей, и какие-то допотопные инструменты, и корабельные цепи, и воровские отмычки, и поломанные трубы, торчали даже остовы двигателей. Если ко всему этому прибавить еще, что будочки, растянувшиеся на два квартала, так слились одна с другой, что очутившийся возле них Мотька не мог даже разобрать, где начинается хлам одного лавочника и кончается склад другого, то картина этих рядов, поставщиком которых сделался Мотька, станет ясной.

Увидев в раме дверей, увешанных гирляндами ключей, старыми косами и самоварными остатками, одного лавочника, Мотька остановился.

— Старое железо вы... и... и.. принимаете?

Мотька только теперь потерял уверенность в том, что ему легко удастся сбыть железо. А вдруг не возьмет лавочник? А вдруг никаких таких покупок никто никогда и не делал, а просто он Мотька, что-нибудь перепутал из рассказов мальчишек?

Лавочник, ростовщического вида еврей, искоса взглянул на Мотьку и поведя напильником по ножу, который он усердно полировал, превращая его из старого в новый, кивнул головой.

— Давай сюда, посмотрим! Давай сюда!

Мотька воспрянул духом и живо очутился возле лавочника.

— Высыпай!

Мотька вывернул содержимое своего мешка на каменную мостовую возле десятичных весов, стоявших у порога будочки. Лавочник скептически оглянул железо, как-будто жалея о том, что Мотька хорошие когда-то вещи превратил в такую перержавевшую дрянь и, собрав ржавые остатки железных предметов на весы, поставил гири.

— Полтора пуда! — сказал он, вынимая из кармана кошелек.

— Почем же пуд? — отважился Мотька узнать цену своих трудов.

— Сорок копеек, — ответил лавочник.

«Ух ты, богатство какое! Выходит шесть гривен. Это почище мойки, это выгодней чистки котлов. Ну и открыл же Мотька клад! »

Сам себе не веря, Мотька дождался пока лавочник отсчитал ему мелочь. Предприимчивый сын стрелочницы, ничего неведавшей о том, где пребывает ее проходимец, получил три двугривенных и, прикинув в уме доход, сообразил, что если его дела и завтра так пойдут, то через несколько дней у него будут не только учебники, а заведется и ранец, да еще матери и мяса можно будет купить на его доходы.

Ура! По этому поводу можно было и покутить.

Мотька купил на пятак сальников и мороженого, сходил домой, чтобы оповестить мать о заработке, успел еще раз прийти в город, купить первые книжки по своему списку, и с нетерпением стал ждать следующего дня, чтобы продолжать свой промысел.

С этого времени Мотька обеспечил себе учение. Он ни в ком больше, как ему казалось, не нуждался, чтобы выйти лучшим грамотеем во всей Кавалерке. Во всяком случае, удивленный его предприимчивостью отец не только уже не отклонял мысли о школе, а наоборот, выпросив у начальника станции досок и красок, пообещал одному из учителей сделать лодку для катания и заручился его согласием заниматься по часу в день с сыном, чтобы подготовить мальчугана прямо во второй класс.

III. ШКОЛА И УЛИЦА.

Когда Мотька начал ходить в училище, он оказался сидящим за одними партами не только с двумя-тремя мальчиками, проживавшими, как и он, в славящейся бедностью Кавалерке, но тут же были и дети более обеспеченных горожан и жителей окрестного населения.

Тут учился дуропляс, сынишка атамана Гниловской станицы, расположенной по берегу Дона почти в непосредственной близости от Кавалерки — Ванька Гапонов.

Было несколько казачат — сыновей урядников с более отдаленных станиц, которых родители устроили на пансионное довольствие у своих родственников в Гниловской станице или в городе. Учился тут же кавалерский закадыка Мотьки — Толька Сабинин. Кавалерская артель, обособившаяся под руководством Мотьки, включала, кроме того, сына станционного сторожа Петьку-музыканта, прозванного так за свою знаменитую игру на гармонии, которой он увеселял все кавалерские пирушки.

Вся эта артель детей бедноты, внедрившись в школу, не только не падала духом среди своих, более уверенных в прочности своего положения сверстников, а наоборот налево и направо откалывала дерзости, воевала с детьми коренных горожан, глумилась над черноземной степной неотесанностью и наивностью казачат и училась так легко, как-будто учеба для этой компании, частью исхудалых, частью жульнически-продувных голодранческих физиономий, была не менее аппетитным кушаньем, чем порции тех сластей, которые они выманивали у более сытых своих товарищей.

Но все они всегда действовали сообща, подчиняясь авторитету своего верховода, который вошел скоро во вкус заправского атамана настолько, что даже начал всегда носить с собой за пазухой знак бандитской неустрашимости, большой азиатский нож, которым до того его мать резала рыбу в заводе.

Однажды Мотьку оставил без обеда отец Глеб, ненавидимый учениками священник Троицкой церкви, преподававший в школе закон божий.

Мотька, уже наметивший было себе шикарную программу дня на послеурочное время, должен был остаться в училище и, проклиная все на свете, отдежурить несколько часов в классном помещении.

— Что тебе нужно? —спросил Мотьку костистый хулиганченок Толька Сабинин перед тем, как уйти из училища. — Есть хочешь?

Мотька уныло оглянул классное помещение. Это было помещение училища с инвентарем, собранным путем случайных пожертвований. Вероятно поэтому здесь стоял не только столик для преподавателя, большой глобус на тумбочке, пестрели карты на стенах и стояла школьная доска рядом со столиком, но тут же, немного поодаль от столика, стоял на деревянном основании хорошо собранный человеческий скелет.

Как только взгляд Мотьки остановился на этом скелете, все нутро мальчишки вдруг передернулось от скрытого смеха. Он быстро обернулся к Сабинину.

— Вот что, Толька: у тебя брат мастерит, а мне очень— очень нужно принести суровых ниток побольше, маленьких колес четыре штуки с какой-нибудь старой кровати, и четыре небольших винта. Принеси-ка, пожалуйста, это мне, брось в окно. Мы нашему батюшке отколем одну штуку.

— А есть не хочешь?

— Не хочу.

— Все, что надо принесу, — кивнул головой Сабинин.

И действительно, не прошло часа после роспуска учеников, как Мотька через открытое окно увидел приближавшегося к училищу товарища со свертком в руке.

Оглянувшись вокруг,