Ключи от Москвы. Как чай помог получить дворянство, из-за чего поссорились Капулетти и Монтекки старой Москвы, где искать особняк, скрывающий подводное царство - Яна Сорока
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот Алексей Толстой расхаживает по комнате и представляет, что переселяется в персонажей. Он пародирует их голоса и жесты, а потом подходит к конторке и набрасывает черновик, обязательно с помарками, ведь не черкают только графоманы. Сверху поглядывает с портрета Петр Первый, будто нашептывая писателю свои фразы, а с другой стены подмигивает Екатерина Первая. Голландские парусники над камином вот-вот окатят нас соленой волной, а старинные корабельные часы на столе перенесут в необъятное море. Они попали к Толстому с разбитым стеклом, механизм полностью разрушился, и, по словам музейщиков, часы восстанавливал гениальный ученый Петр Капица. Писатель окружал себя вещами петровской эпохи – эти предметы помогали вживаться в прошлое.
Затем с черновиком в руках Алексей Толстой идет к ломберному столу с пишущей машинкой «Ундервуд» и набирает текст, чтобы почерк не мешал видеть ошибки. После он опускается в одно из кресел у камина, наливает черный кофе из пузатого фарфорового чайника и проверяет фразы на слух. Писатель кладет руки на подлокотники с крылатыми сфинксами и львиными мордами и случайно задевает ножку кресла, похожую на звериную лапу. Толстой предполагал, что этот мебельный гарнитур из красного дерева принадлежал императору Павлу Первому, и разыскивал его по антикварным магазинам.
Корней Чуковский вспоминал, что в таких лавчонках Алексей Толстой копался в грудах, казалось бы, никчемных вещей, извлекал оттуда никем не замеченный предмет, и когда приносил находку домой, она вызывала восхищение у знатоков. И вот теперь писатель набивает трубку и рассматривает свои сокровища на каминной доске: китайские курильницы с небесными львами Будды и бронзовые жирандоли – подсвечники. После Толстой опять перевоплощается в героев, направляется к конторке и повторяет ритуалы по кругу. Если призраки переставали разговаривать, как он сам выражался, писатель переключался на другую работу – садился за письменный стол, отвечал на почту, изучал исторические книги.
«Стоит съездить к Толстому, вероятно, это единственный в стране реликт московского барского быта», – писал в дневнике Михаил Пришвин, подмечая, что на стенах он увидел не дурные копии, а подлинники мастеров. Толстой гордился картинами и хвалился, что ему удалось собрать коллекцию европейского значения. Он сам развешивал драгоценные полотна в комнатах и вбивал гвозди. За роскошную жизнь писателя нередко осуждали, обвиняя в продажности. Его прозвали красным графом за то, что он, имея дворянский титул, вернулся из эмиграции в советскую Россию. «Может быть, я идеализирую Толстого, но мне и поныне верится, что его возвращение было не только браком по расчету с большевиками, но и браком по любви с Россией», – говорил философ Федор Степун.
«К этому можно как угодно относиться, но Толстой был прежде всего литературным работником, готовым взяться за любое дело, чтоб заработать. Героем труда. Хоть капиталистического, хоть социалистического», – так объясняет позицию писателя биограф Алексей Варламов. Красный граф всегда смотрел на свою профессию как на источник благосостояния семьи и руководствовался принципом: не продается вдохновение, но можно рукопись продать. Еще в эмиграции, в Берлине, он выпрашивал у издателя гонорар наперед, потому что, пока не будет лакированных туфель, невозможно извлечь ни одной строчки из своего серого вещества.
После возвращения в Советский Союз Алексей Толстой поселился в Ленинграде, а затем в Детском Селе, бывшем Царском. Но ему часто приходилось наведываться в столицу по служебным делам, и поездки отвлекали от творческой работы, а поэтому в 1938 году он переехал в Москву. Писателю выделили дачу в Барвихе, а также квартиру недалеко от Белорусского вокзала, но она оказалась неудобной. Надежда Пешкова, невестка Максима Горького, узнав об этом, предложила Толстому посмотреть флигель во дворе бывшего дома Степана Рябушинского. Она жила в особняке, а флигель пустовал – оттуда выехали редакции журналов.
До революции на первом этаже размещались дворницкая и прачечная, а на втором – комнаты прислуги. Там писатель и обустроил свою квартиру, хотя большую часть времени проводил на даче. Алексей Толстой был влюблен в Тимошу – так домашние называли Надежду Пешкову. Когда в 1934 году умер Максим Пешков, красный граф принялся серьезно и настойчиво ухаживать за вдовой, но не добился взаимности. Его жена, поэтесса Наталья Крандиевская, видела, как он страдал из-за Тимоши, чувствовала его холодность после двадцати лет брака, а поэтому ушла от мужа в 1935 году. Тот не пытался ее вернуть, говорил, что у них порвалась нить понимания и разбилось то хрупкое, что нельзя склеить никаким клеем.
Через два месяца Толстой снова женился, в четвертый раз – Людмила Крестинская устроилась работать его секретарем, но стала обожаемой музой и наследницей. Она была моложе писателя на двадцать три года, пережила его на тридцать семь лет и завещала квартиру литературному музею. Когда поднимаемся по узкой лестнице в комнаты Алексея Толстого, мы будто попадаем в те самые антикварные магазины, по которым он так любил бродить. Кажется, вот-вот хлопнет дверь, и на пороге появится писатель, обязательно с какой-нибудь старинной находкой в руках, с мраморной чернильницей или китайской вазой. В его глазах заискрится восторг, и это чувство передастся и нам.
Квартира Алексея Толстого: ул. Спиридоновка, д. 2, стр. 1
История третья. Особняк Петра Смирнова
Петр Смирнов, водочный король России, шел по улице, заложив руки за спину. Купцы уже закрыли лавки, в окнах не горели огни, и он прогуливался в одиночестве. Навстречу из темноты шагнули грабители. Они отобрали бумажник, сняли часы и собрались скрыться, но вдруг из-за кустов выпрыгнули две фигуры, набросились на воров и повалили с криками: «На кого напали? Это же наш Петр Арсеньевич… не признали, что ли?» Грабители извинились, вернули вещи и проводили Смирнова домой, а по дороге поделились, что уважают его за щедрость и заступничество – он спас их невиновного приятеля, откупив от тюрьмы.
Эту историю рассказывал его третий сын Владимир. Она звучит как легенда, но, может быть, потому
