Стихотворения и поэмы - Борис Пастернак

Второе рождение

(1930 - 1931)

1

Волны

Здесь будет все: пережитое,И то, чем я еще живу,Мои стремленья и устои,И виденное наяву.

Передо мною волны моря.Их много. Им немыслим счет.Их тьма. Они шумят в миноре.Прибой, как вафли, их печет.

Весь берег, как скотом, исшмыган.Их тьма, их выгнал небосвод.Он их гуртом пустил на выгонИ лег за горкой на живот.

Гуртом, сворачиваясь в трубки,Во весь разгон моей тоскиКо мне бегут мои поступки,Испытанного гребешки.

Их тьма, им нет числа и сметы,Их смысл досель еще не полн,Но все их сменою одето,Как пенье моря пеной волн.

Здесь будет спор живых достоинств,И их борьба и их закат,И то, чем дарит жаркий поясИ чем умеренный богат.

И в тяжбе борющихся качествЗаймет по первенству куплетЗа сверхъестественную зрячестьОгромный берег кобулет.

Обнявший, как поэт в работе,Что в жизни порознь видно двум,Одним концом ночное поти,Другим светающий батум.

Умеющий, так он всевидящ,Унять, как временную блажь,Любое, с чем к нему не выйдешь:Огромный восьмиверстный пляж.Огромный пляж из голых галекНа все глядящий без пеленИ зоркий, как глазной хрусталик,Незастекленный небосклон.Мне хочется домой, в огромностьКвартиры, наводящей грусть.Войду, сниму пальто, опомнюсь,Огнями улиц озарюсь.Перегородок тонкоребростьПройду насквозь, пройду, как свет.Пройду, как образ входит в образИ как предмет сечет предмет.Пускай пожизненность задачи,Врастающей в заветы дней,Зовется жизнию сидячей,И по такой, грущу по ней.Опять знакомостью напеваПахнут деревья и дома.Опять направо и налевоПойдет хозяйничать зима.Опять к обеду на прогулкеНаступит темень, просто страсть.Опять научит переулкиОхулки на руки не класть.Опять повалят с неба взятки,Опять укроет к утру вихрьОсин подследственных десяткиСукном сугробов снеговых.Опять опавшей сердца мышцейУслышу и вложу в слова,Как ты ползешь и как дымишься.Встаешь и строишься, Москва.И я приму тебя, как упряжь,Тех ради будущих безумств,Что ты, как стих, меня зазубришь,Как быль, запомнишь наизусть.Здесь будет облик гор в покое.Обман безмолвья, гул во рву;Их тишь; стесненное, крутоеВолненье первых рандеву.

Светало. За ВладикавказомЧернело что-то. ТяжелоШли тучи. Рассвело не разом.Светало, но не рассвело.

Верст за шесть чувствовалась тяжестьОбвившей выси темноты,Хоть некоторые, куражась,Старались скинуть хомуты.

Каким-то сном несло оттуда.Как в печку вмазанный казан,Горшком отравленного блюдаВнутри дымился Дагестан.

Он к нам катил свои вершиныИ, черный сверху до подошв,Так и рвался принять машинуНе в лязг кинжалов, так под дождь.

В горах заваривалась каша.За исполином исполин,Один другого злей и краше,Спирали выход из долин.

Зовите это как хотите,Но все кругом одевший лесБежал, как повести развитье,И сознавал свой интерес.

Он брал не фауной фазаньей,Не сказочной осанкой скал,Он сам пленял, как описанье,Он что-то знал и сообщал.

Он сам повествовал о пленеВещей, вводимых не на час,Он плыл отчетом поколений,Служивших за сто лет до нас.

Шли дни, шли тучи, били зорю,Седлали, повскакавши с тахт,И в горы рощами предгорьяИ вон из рощ, как этот тракт.

И сотни новых вслед за теми,Тьмы крепостных и тьмы служак,Тьмы ссыльных, имена и семьи,За родом род, за шагом шаг.

За годом год, за родом племя,К горам во мгле, к горам под статьГорянкам за чадрой в гареме,За родом род, за пядью пядь.И в неизбывное насильеКолонны, шедшие извне,На той войне черту вносили,Не виданную на войне.Чем движим был поток их? Тем ли,Что кто-то посылал их в бой?Или, влюбляясь в эту землю,Он дальше влекся сам собой?Страны не знали в Петербурге,И злясь, как на сноху свекровь,Жалели сына в глупой буркеЗа чертову его любовь.Она вселяла гнев в отчизне,Как ревность в матери, но тутОвладевали ей, как жизнью,Или как женщину берут.Вот чем лесные дебри брали,Когда на рубеже их царствПредупрежденьем о дарьялеСо дна оврага вырос ларс.Все смолкло, сразу впав в немилость,Все стало гулом: сосны, мгла...Все громкой тишиной дымилось,Как звон во все колокола.Кругом толпились гор отроги,И новые отроги горВходили молча по дорогеИ уходили в коридор.А в их толпе у парапетаИз-за угла, как пешеход,Прошедший на рассвете млеты,Показывался небосвод.Он дальше шел. Он шел отселе,Как всякий шел. Он шел из мглыУдушливых ушей ущельяВерблюдом сквозь ушко иглы.Он шел с котомкой по дну балки,Где кости круч и облакаТорчат, как палки катафалка,И смотрят в клетку рудника.

На дне той клетки едким натромТравится Терек, и рудаОрет пред всем амфитеатромОт боли, страха и стыда.

Он шел породой, бьющей настежьИз преисподней на простор,А эхо, как шоссейный мастер,Сгребало в пропасть этот сор.

Уж замка тень росла из крикаОбретших слово, а в горах,Как мамкой пуганый заика,Мычал и таял девдорах.

Мы были в Грузии. ПомножимНужду на нежность, ад на рай,Теплицу льдам возьмем подножьем,И мы получим этот край.

И мы поймем в сколь тонких дозахС землей и небом входят в смесьУспех и труд, и долг, и воздух,Чтоб вышел человек, как здесь.

Чтобы, сложившись средь бескормиц,И поражений, и неволь,Он стал образчиком, оформясьВо что-то прочное, как соль.

Кавказ был весь как на ладониИ весь как смятая постель,И лед голов синел бездоннейТепла нагретых пропастей.

Туманный, не в своей тарелке,Он правильно, как автомат,Вздымал, как залпы перестрелки,Злорадство ледяных громад.

И в эту красоту уставясьГлазами бравших край бригад,Какую ощутил я завистьК наглядности таких преград!

О, если б нам подобный случай,И из времен, как сквозь туман,На нас смотрел такой же кручейНаш день, наш генеральный план!

Передо мною днем и ночьюШагала бы его пята,Он мял бы дождь моих пророчествПодошвой своего хребта.

Ни с кем не надо было б грызться.Не заподозренный никем,Я вместо жизни виршеписцаПовел бы жизнь самих поэм.Ты рядом, даль социализма.Ты скажешь близь? Средь тесноты,Во имя жизни, где сошлись мы,Переправляй, но только ты.Ты куришься сквозь дым теорий,Страна вне сплетен и клевет,Как выход в свет и выход к морю,И выход в Грузию из млет.Ты край, где женщины в ПутивлеЗегзицами не плачут впредь,И я всей правдой их счастливлю,И ей не надо прочь смотреть.Где дышат рядом эти обе,А крючья страсти не скрипятИ не дают в остатке дробиК беде родившихся ребят.Где я не получаю сдачиРазменным бытом с бытия,Но значу только то, что трачу,А трачу все, что знаю я.Где голос, посланный вдогонкуНеоборимой новизне,Весельем моего ребенкаИз будущего вторит мне.Здесь будет все: пережитоеВ предвиденьи и наяву,И те, которых я не стою,И то, за что средь них слыву.И в шуме этих категорийЗаймут по первенству куплетЛеса аджарского предгорьяУ взморья белых кобулет.Еще ты здесь, и мне сказали,Где ты сейчас и будешь в пять,Я б мог застать тебя в курзале,Чем даром языком трепать.Ты б слушала и молодела,Большая, смелая, своя,О человеке у предела,Которому не век судья.

Есть в опыте больших поэтовЧерты естественности той,Что невозможно, их изведав,Не кончить полной немотой.

В родстве со всем, что есть, уверясьИ знаясь с будущим в быту,Нельзя не впасть к концу, как в ересь,В неслыханную простоту.

Но мы пошажены не будем,Когда ее не утаим.Она всего нужнее людям,Но сложное понятней им.

Октябрь, а солнце, что твой август,И снег, ожегший первый холм,Усугубляет тугоплавкостьКатящихся как вафли волн.

Когда он платиной из тигляПросвечивает сквозь листву,Чернее лиственицы иглы,И снег ли то по существу?

Он блещет снимком лунной ночи,Рассматриваемой в обед,И сообщает пошлость сочиПрироде скромных кобулет.

И все ж, то знак: зима при дверях,Почтим же лета эпилог.Простимся с ним, пойдем на берегИ ноги окунем в белок.

Растет и крепнет ветра натиск,Растут фигуры на ветру.Растут и, кутаясь и пятясь,Идут вдоль волн, как на смотру.

Обходят линию прибоя,Уходят в пены перезвон,И с ними, выгнувшись трубою,Здоровается горизонт.

2