Стихотворения и поэмы - Борис Пастернак

3

"Для бодрости ты б малость подхлестнул.Похоже, жаркий будет день, разведрясь".Чихает цинк, ручьи сочат весну,Шуруя снег, бушует левый подрез.

Струится грязь, ручьи на все лады,Хваля весну, разворковались в голос,И, выдирая полость из воды,Стучит, скача по камню, правый полоз.

При въезде в переулок он на мигПрипомнит утро въезда к генеральше,Приятно будет, показав языкСвоей норе, проехать фертом дальше.

Но что за притча! Пред его дверьмиСлезает с санок дама с чемоданом.И эта дама - "стой же, черт возьми!Наташа, ты?...Негаданно, нежданно?..

Вот радость! Здравствуй. Просто стыд и срам.Ну, что б черкнуть? Как ехалось? Надолго?Оставь, пустое, взволоку и сам.Толкай смелей, она у нас заволгла.

Да резонанс ужасный. Это в сад.А хоть и спят? Ну что ж, давай потише.Как не писать, писал дня три назад.Признаться, и они не чаще пишут.Вот мы и дома. Ставь хоть на рояль.Чего ты смотришь? " - "Боже, сколько пыли!Разгром! Что где! На всех вещах вуаль.Скажи, тут, верно, год полов не мыли? "Когда он в сумерки открыл глаза,Не сразу он узнал свою берлогу.Она была светлей, чем бирюзаПо выкупе из долгого залога.Но где ж сестра? Куда она ушла?Откуда эта пара цинерарий?Тележный гул колеблет гладь стекла,И слышен каждый шаг на тротуаре.Горит закат. На переплетах книг,Как угли, тлеют переплеты окон.К нему несут по лестнице сенник,Внизу на кухне громыхнули блоком.Не спите днем. Пластается в длинуДыханье парового отопленья.Очнувшись, вы очутитесь в пленуГнетущей грусти и смертельной лени.Несдобровать забывшемуся сномПри жизни солнца, до его захода.Хоть этот день - хотя бы этим днемБыл вешний день тринадцатого года.Не спите днем. Как временный трактат,Скрепит ваш сон с минувшим мировую.Но это перемирье прекратят!И дернуло ж вас днем на боковую.Вас упоил огонь кирпичных стен,Свалила пренебрегнутая прелестьВ урочный час неоцененных сцен,Вы на огне своих ошибок грелись.Вам дико все. Призванье, год, число.Вы угорели. Вас качала жалость.Вы поняли, что время бы не шло,Когда б оно на нас не обижалось.

4

Стояло утро, летнего теплей,И ознаменовалось первой крупнойГоловомойкой в жизни тополей,Которым сутки стукнуло невступно.Прошедшей ночью свет увидел дерн.Дорожки просыхали, как дерюга.Клубясь бульварным рокотом валторн,По ним мячом катился ветер с юга.

И той же ночью с часа за второй,Вооружась "громокипящим кубком",Последний сон проспорил брат с сестрой.Теперь они носились по покупкам.

Хвосты у касс, расчеты и чаиВлияли мало на Наташин норов,И в шуме предотъездной толчеиНе обошлось у них без разговоров.

Слова лились, внезапно становясьБессвязней сна. Когда ж еще вдобавокПриказчик расстилал пред ними бязь,Остаток связи спарывал прилавок.

От недосыпу брат молчал и кис,Сестра ж трещала под дыханьем бриза,Как языки опущенных маркизИ сквозняки и лифты мерилиза.

"Ты спрашиваешь, отчего я злюсь?Садись удобней, дай и я подвинусь.Вот видишь ли, ты - молод, это плюс,А твой отрыв от поколенья - минус.

Ты вне исканий, к моему стыду.В каком ты стане? Кстати, как неловко,Что за отъездом я не попадуС товарищами паши на маевку.

Ты возразишь, что я не глубока?По-твоему, ты мне простишь поспешность,Я что-то вроде синего чулка,И только всех обманывает внешность? "

"Оставим спор, Наташа. Я неправ?Ты праведница? Ну и на здоровье.Я сыт молчаньем без твоих приправ.Прости, я б мог отбрить еще суровей".

Таким-то родом оба провелиПоследний день, случайно не повздорив.Он начался, как сказано, в пыли,Попал под дождь и к ночи стал лазорев.На земляном валу из-за углаВстает цветник, живой цветник из Фета.Что и земля, как клумба, и кругла,Поют судки вокзального буфета.Бокалы, карты кушаний и вин.Пивные сетки. Пальмовые ветки.Пары борща. Процессии корзин.Свистки, звонки. Крахмальные салфетки.Кондуктора. Ковши из серебра.Литые бра. Людских роев метанье.И гулкие удары в буфераТарелками со щавелем в сметане.Стеклянные воздушные шары.Наклонность сводов к лошадиным дозам.Прибытье огнедышащей горы,Несомой с громом потным паровозом.Потом перрон и град шагов и фраз,И чей-то крик: "Так, значит, завтра в Нижнем?"И у окна: "Итак, в последний раз.Ступай. Мы больше ничего не выжмем."И вот, залившись тонкой фистулой,Чугунный смерч уносится за ЯузуИ осыпает просеки золойИ пилит лес сипеньем вестингауза.И дочищает вырубки сплеча,И, разлетаясь все неизреченней,Несет жену фабричного врачаВ чехле из гари к месту назначенья.С вокзала возвращаются с трудом,Брезгливую улыбку пересиля.О город, город, жалкий скопидом,Что ты собрал на льне и керосине?Что перенял ты от былых господ?Большой ли капитал тобою нажит?Бегущий к паровозу небосводСодержит все, что сказано и скажут.

Ты каторгой купил себе уютИ путаешься в собственных расчетах,А по предместьям это сознаютИ в пригородах вечно ждут чего-то.

Догадки эти вовсе не кивокВ твой огород, ревнивый теоретик.Предвестий политических тревогДовольно мало в ожиданьях этих.

Но эти вещи в нравах слобожан,Где кругозор свободнее гораздо,

И городской рубеж перебежав,Гуляет рощ зеленая зараза.

Природа ж - ненадежный элемент.Ее вовек оседло не поселишь.Она всем телом алчет переменИ вся цветет из дружной жажды зрелищ.

Все это постигаешь у застав,Где с фонарями в выкаченном чревеЗа зданья задевают поездаИ рельсами беременны деревья;

Где нет мотивов и перипетий,Но, аппетитно выпятив цилиндры,Паровичок на стрелке кипятитТуман лугов, как молоко с селитрой.

Все это постигаешь у застав,Где вещи рыщут в растворенном виде.В таком флюиде встретил их составИ мой герой, из тьмы вокзальной выйдя.

Заря вела его на поводуИ, жаркой лайкой стягивая тело,На деле подтверждала правотуЕго судьбы, сложенья и удела.

Он жмурился и чувствовал на лбуИгру той самой замши и шагрени,Которой небо кутало толпуИ сутолоку мостовой игреней.

Затянутый все в тот же желтый жарГорячей кожи, надушенной амброй,Пылил и плыл заштатный тротуар,Раздувши ставни, парные, как жабры.

Но по садам тягучий матерьялПреображался, породнясь с листвою,И одухотворялся и терялВсе, что на гулкой мостовой усвоил.

Где средь травы, тайком, наедине,Дорожку к дому огненно наохрив,Вечерний сплав смертельно леденел,Как будто солнце ставили на погреб.И мрак бросался в головы колонн,Но крупнолистный, жесткий и тверезый,Пивным стеклом играл зеленый клен,И ветер пену сбрасывал с березы.

5

Едва вагона выгнутая дверьЗахлопнулась за сестриной персоной,Действительность, как выспавшийся зверь,Потягиваясь, поднялась спросонок.Она не выносила пустомель,И только ей вернули старый навык, -Вздохнула вслух, как дышит карамельВ крохмальной тьме колониальных лавок.Учуяв нюхом эту москатиль,Голодный город вышел из берлоги,Мотнул хвостом, зевнул и раскатилТележный гул семи холмов отлогих.Тоска убийств, насилий и бессудствУдарила песком по рту фортуныИ сжала крик, теснившийся из устКрасноречивой некогда вертуньи.И так как ей ничто не шло в башку,То не судьба, а первое пустоеНесчастье приготовилось к прыжку,Запасшись склянкой с серной кислотою.Вот тут с разбега он и налетелНа Сашку Бальца. Всей сквозной округой.Всей тьмой. На полусон. На полутень,На что-то вроде рока. Вроде друга.Всей световой натугой - на портал,Всей лайкою упругой - на деревья,Где Бальц как перст перчаточный торчал.А говорили, - болен и в Женеве.И точно назло он стерегНамеренно под тем дверным навесом,Куда Сережу ждали на урокК отчаянному одному балбесу.

Но выяснилось им в один подъезд,Где наверху в придачу к прошлым тещамУ Бальца оказался новый тесть,Одной из жен пресимпатичный отчим.

Там помещался новый Бальцев штаб.Но у порога кончилась морока,И, пятясь из приятелевых лап,Сергей поклялся забежать с урока.

Смешная частность. Сашка был мастакПо части записного словоблудья.Он ждал гостей и о своих гостяхТаинственно заметил: "Будут люди".

Услыша сей внушительный посул,Сергей представил некоторой МеккойЭффектный дом, где каждый венский стулГотов к пришествию сверхчеловека.

Смеясь в душе, "Приступим, - возгласил,Входя, Сережа. - Как делишки, Миша?"И, сдерживаясь из последних сил,Уселся в кресло у оконной ниши.

"Не странно ли, что все еще висит,И дуется, и сесть не может солнце?"Обдумывая будущий визит,Не вслушивался он в слова питомца.

Из окон открывался чудный вид,Обитый темно-золотистой кожей.Диван был тоже кожею обит."Какая чушь!" - Подумалось Сереже.

Он не любил семьи ученика.Их здравый смысл был тяжелей увечья,А путь прямей и проще тупика.Читали "Кнут", выписывали "Вече".

Кобылкины старались корчить злюк,Но даже голосов свирепый холодВсегда сбивался на плаксивый звук,Как если кто задет или уколот.

Особенно заметно у самойСтрадальчества растравленная ранаИзобличалась музыкой прямойБогатого гаремного сопрано.

Не меньшею загадкой был и он,Невежда с правоведческим дипломом,Холоп с апломбом и хамелеон,Но лучших дней оплеванный обломок.

В чаду мытарств угасшая душа,Соединял он в духе дел тогдашнихОбразованье с маской ингушаИ умудрялся рассуждать, как стражник.Но в целом мире не было людейЗабитее при всей наружной спесиИ участи забытей и лютей,Чем в этой цитадели мракобесья.Урчали краны порчею аорт,Ругалась, фартук подвернув, кухарка,И весь в рассрочку созданный комфортГрозил сумой и кровью сердца харкал.По вечерам висячие часыАнализом докучных тем касались,И, как с цепей сорвавшиеся псы,Клопы со стен на встречного бросались.Урок кончался. Дом, как корифей,Топтал деревьев ветхий муравейникИ кровли, к ночи ставшие кривейИ точно потерявшие равненье.Сергей прощался. Что-то в нем росло,Как у детей средь суесловья взрослых,Как будто что-то плавно и без словНавстречу дому близилось на веслах.Как будто это приближался вскрик,С которым, позабыв о личной шкуре,Снимают с ближних бремя их вериг,Чтоб разбросать их по клавиатуре.В таких мечтах: "Ты видишь, - возгласил,Входя, Сергей, - я не обманщик, Сашка", -И, сдерживаясь из последних сил,Присел к столу и пододвинул чашку.И осмотрелся. Симпатичный тестьОтсутствовал, но жил нельзя шикарней.Картины, бронзу все хотелось съесть,Все как бы в рот просилось, как в пекарне.И вдруг в мозгу мелькнуло: "И съедят.Не только дом, но раньше или позжеИ эту ночь, и тех, что тут сидят.Какая чушь!" - Подумалось Сереже.Но мысль осталась, завязав дуэтС тоской, что гложет поедом поэтов,И неизвестность, точно людоед,Окинула глазами сцену эту.

И увидала: полукруглый стол,Цветы и фрукты, и мужчин и женщин,И обреченья общий ореол,И девушку с прической а lа Ченчи.

И абажур, что как бы клал запретВовне, откуда робкий гимназистикСмотрел, как прочь отставленный портрет,На дружный круг живых характеристик.

На Сашку, на Сережу, - иногдаНа старшего уверенного брата,Который сдуру взял его сюда,Но, вероятно, уведет обратно.

Их назвали, но как-то невдомек.Запало что-то вроде "мох" иль "лемех".Переспросить Сережа их не мог,Затем что тон был взят, как в близких семьях.

Он наблюдал их, трогаясь игройДвух крайностей, но из того же теста.Во младшем крылся будущий герой.А старший был мятежник, то есть деспот.

6