Воскреснуть и любить - Констанс Йорк

Она была уверена, что понимает намного больше Энтони, но в конце концов оказалось, что это не так. Он лучше нее разбирался в чудесах. И Глория, даже лежа на смертном одре, тоже разбиралась в чудесах.

Кэрол делала последние приготовления. Она изо всех сил старалась придать квартире праздничный вид. Стол был накрыт ее любимой голубой скатертью, а на ней стояла самая красивая посуда. Середину стола украшали свечи и композиция из сухих цветов. Она даже разморозила кусок мяса, который собиралась растянуть на три вечера, и опустила его мариноваться в уксусе с пряностями, чтобы потом зажарить на вертеле. Гарниром к нему должны были служить печеная картошка и салат.

А Энтони не было.

Кэрол переоделась. Ей казалось, что черное подходит лишь для такого возвышенного события, как похороны Глории. Она надела шорты, просторную с короткими рукавами рубашку кирпичного цвета, который ассоциировался с ее именем, и распустила волосы. Ожерелье ее на сей раз составляли два ряда перламутровых ракушек, а сережками были гроздья искусственного жемчуга.

Она заканчивала готовить десерт — фирменный лимонный пирог ее матери, — когда Хэкворт вошел в дверь.

— Если бы вы не были трезвенником, я бы сказала, что нам надо выпить, — сказала она.

Энтони был совершенно разбит; у него не осталось ни капли сил. Он следил за тем, как гроб Глории опускали в землю — простой сосновый гроб с останками одной из прекраснейших женщин, которых он когда-либо знал, — и чувствовал такое отчаяние, что готов был лечь с ней рядом.

Ему не хотелось возвращаться домой. Последние несколько дней в квартире царило почти такое же напряжение, какое царило сегодня в церкви. На Кэрол нельзя было не обращать внимания. Падре был уверен, что она и понятия не имеет, как возбуждает каждое ее движение — соблазнительное, чувственное движение… Ей и в голову не приходило, что он не сводит с нее глаз, что тело его предательски реагирует на ее присутствие, что ему смертельно хочется поговорить, притронуться к ней, вновь насытиться ее теплом и мудростью.

Но он и так в долгу перед ней. Кэрол не должна страдать из-за его ущербности. У него нет права приковывать ее к себе; она должна иметь право уйти, когда сочтет это нужным. Поэтому ему следует держаться от нее подальше.

Но как можно было держаться подальше сейчас, когда Кэрол смотрела на него, улыбалась, как Ева в садах Эдема, и эта улыбка освещала всю комнату? Как он мог держаться подальше, если она не хотела этого?

— Но поскольку вы трезвенник, — сказала она, — не выпить ли нам горячего глинтвейна? Все готово.

Ему хотелось повернуться и убежать. После похорон он нашел сотню поводов, чтобы не возвращаться домой. А надо было найти тысячу.

— Энтони… — Она нахмурилась и подошла ближе. — Что с вами?

— Все в порядке.

Кэрол остановилась на расстоянии вытянутой руки.

— Вы просто перегорели, — сказала она. — Это мне знакомо, дорогой священник. Сегодняшний день слишком дорого вам стоил. Сядьте. — Молодая женщина указала на ближайшее кресло. — Сядьте и дайте мне позаботиться о вас. Начнем с глинтвейна.

— Не нужно было ждать меня.

Она вскинула голову и широко улыбнулась.

— Еще как нужно! Это моя вечеринка. Мы поминаем усопшую. Только вы и я. И может быть, Глория, которая смотрит на нас с небес.

Энтони хотел запротестовать, но Кэрол уже исчезла на кухне. Он рухнул в кресло. У него не было сил уйти. Прости, Господи, ему никогда не хватало сил, чтобы поступить правильно.

Когда она вернулась, глаза Энтони были закрыты, а волосы свесились на лоб. Единственное, что он сумел, это снять галстук. Выглядел он словно воин, возвратившийся со страшной битвы, после которой невозможно стать прежним человеком. Кэрол поставила бокал с глинтвейном на стоявший рядом журнальный столик. Хэкворт не притронулся к напитку, и девушка, присев на корточки, заглянула ему в лицо и положила ладонь на руку.

— Эти похороны были самым поразительным событием в истории города. Мальчишки стояли бок о бок, не устроив драки и даже не сказав друг другу ни одного грубого слова. Я знаю, вы измучены, но надеюсь, в состоянии понять, как это важно. Значит, еще не все пропало. Может быть, завтра здесь наступит ад кромешный, но сегодня появилась надежда. А это уже немало.

Энтони открыл глаза и всмотрелся в лицо Кэрол.

— Этого недостаточно, — сказал он.

— Недостаточно? Ну что ж, мир вы не спасли, это точно. Но благодаря вам на какое-то время его малый уголок осветило солнце.

Энтони хотел отвергнуть и эту скромную похвалу, но не мог. Протянув руку, он взял бокал и под пристальным взглядом Кэрол сделал глоток. Глинтвейн был горячий, пряный, и тепло сразу же распространилось по всему телу, изгоняя из него остатки озноба, очень похожего на настоящий.

— Ваша беда, преподобный Хэкворт, что никто не научил вас радоваться достигнутому. Как вы умудрились прожить жизнь, время от времени не устраивая себе праздник? Даже церковь милосерднее вас. Вспомните хотя бы Пасху!

Он не отрывал от нее удивленных глаз.

— Простите, что я сомневалась в вас, — тихо сказала она. — Нет, не совсем так. Я никогда не сомневалась в вас лично. Я сомневалась лишь в том, что вам по силам сделать невозможное. Но вы сделали это, и я прошу прощения.

— Мне не нужны извинения.

— Очень плохо. — Она улыбнулась. — Кажется, существует масса вещей, о которых вы говорите, что они вам не нужны, но я думаю, вы лжете самому себе.

— Кэрол…

— Например, я думаю, что вам нужно сейчас отдохнуть и разогнать печаль. Кроме того, я думаю, что вам нужен хороший обед в хорошей компании. — Она начала развязывать шнурки его ботинок.

— Кэрол…

— Я думаю, больше всего вам нужно успокоиться и расслабиться. Вам нужно немножко подождать меня, послушать негромкую музыку и притушить свет, пока я пожарю мясо. Посидите и несколько раз напомните себе, что сегодня произошло нечто очень хорошее, и вы почувствуете, что на душе полегчало. — Она стянула с него ботинки.

— А вас никто не научил понимать слово «нет».

— И вы тоже не научите, так что лучше и не пытайтесь.

Энтони вовсе не хотел, чтобы на душе полегчало. Это было опасно. Он мог поверить, что жизнь действительно хороша и у него есть что предложить взамен того, что он получал. Но Кэрол вновь ускользнула, прежде чем он успел возразить. Она ушла совсем недалеко, откуда слышался ее гортанный голос, вторивший звучавшей по радио песне о любви.

Его тело реагировало на ее голос так же, как и на ее присутствие. Желания по-прежнему жили в глубине его души, исчезла лишь его способность давать им волю. Он изнывал, он сгорал от страсти. Внутри бушевал ад, и избавления от него не было. Каким-то образом он потерял связь между желанием и его исполнением и был обречен страдать до самой смерти.