КГБ в смокинге-2: Женщина из отеля «Мэриотт» Книга 2 - Валентина Мальцева

Как-то безучастно подумав о том, что если Мишин позвонит, скажем, в двенадцать часов ночи, отходной маневр сразу же превратится в капкан, Колесников по нескольку раз нажал кнопки «воспроизведение» и «стоп» на всех пяти магнитофонах, убедился, что добросовестно смазанные машинным маслом клавиши не издают ни малейшего звука, широко зевнул, с хрустом в затекших суставах потянулся и буквально через пару минут уже спал мертвецким сном в одежде на жесткой кушетке, неведомо кем втиснутой в проем подоконника под узким, похожим на средневековую бойницу, окном с откинутой вовнутрь фрамугой.

Ровно в 8.30 телефон на чертежном столе издал пронзительную трель. Открыв глаза на третий звонок, Колесников с секунду соображал, что происходит, после чего коротким рывком поднял свое сухощавое, тренированное тело, в несколько шагов преодолел десять метров, отделявших кушетку от телефона, и недовольно бросил в трубку по-английски:

— Да, слушаю!

— Простите, сэр, — прожурчал в мембране приятный женский голос. — Мы проверяем исправность телефонных линий во всем Ист-сайде. Есть несколько жалоб на неисправность именно вашего номера. Вы не будете так любезны сообщить, когда именно вы намерены быть дома — мы направим к вам нашего техника для исправления помех…

— Сегодня я дома весь день, — недовольно проворчал Стас. — Я как-то не привык работать по субботам!..

— Да, конечно, сэр! Ждите нашего техника, он может прибыть в любую минуту. Заранее приношу извинения за беспокойство — наша компания работает только в интересах абонентов!..

Это был условный сигнал: Колесникову сообщали, что все телефонные звонки на домашний номер Стаса Волкова будут синхронно продублированы на телефон конспиративной квартиры. Организаторы операции «Бомж» логично предположили, что даже если к Стасу будут звонить его реальные клиенты, вряд ли они решатся потревожить своего маклера в субботнее утро, в часы заслуженного отдыха. Следовательно, раньше воскресенья никто Волкова не хватится. А до этого времени, по расчетам генерала Никифорова, все должно было окончательно решиться.

Колесников с облегчением вздохнул и медленно направился в ванную. «Кажется, все обошлось без проблем», — подумал он, намыливая щеки и вставляя в бритвенный станок новое лезвие. Вчерашнее внезапное появление в холле собственного пансиона почтенной леди Амалии Грехэм и мгновенная реакция на это появление со стороны Ванюхиной, которая с оперативной точки зрения действовала безупречно, тем не менее чуть было не поставили под срыв всю операцию. Первоначально планировалось, что Колесников, оставив труп лондонского резидента в душевой кабинке, будет дожидаться звонка Мишина именно на квартире Волкова. Однако после того как выяснилось, что проникнуть в расположенный напротив пансион и незаметно вывезти оттуда труп семидесятилетней мисс Грехэм практически невозможно, стало совершенно очевидно, что утром весь квартал будет кишеть дотошными британскими «бобби», которые, в поисках свидетелей убийства, вполне могли нагрянуть и в квартиру напротив, где обнаружили бы еще один труп, а заодно — Вадима Колесникова. И тогда было принято решение переходить на запасной вариант. Приказ, который передал Колесникову кодовой фразой тот самый мужской голос, ранее информировавший его, что звонок Мишина был сделан из Копенгагена, был сформулирован по-военному сжато: в пансион Амалии Грехэм не соваться, от трупа Волкова избавиться как можно быстрее, а всю подготовку к предстоящему телефонному звонку Мишина, равно как и сам разговор, провести на конспиративной квартире в другом конце Лондона.

…Походные часы-будильник со светящимся циферблатом показывали 18.24, когда телефон ожил. На невыразительном лице Колесникова не дрогнул ни один мускул. Он медленно снял трубку и включил клавишу на одном из портативных магнитофонов:

— Бакстон слушает…

— Доброе утро, мистер Бакстон… — Колесников, прижимавший плечом к уху трубку спаренного телефона, узнал голос Мишина сразу же и потому даже не стал переключать магнитофоны. Вторая «заготовка» пока подходила идеально. Буквально через долю секунды последовал ответ Волкова:

— Доброе утро, сэр! Как самочувствие?

—  Все нормально… — В трубке помолчали. — Так как, я могу посмотреть свой дом?

Колесников подключил к работе третий магнитофон:

— Конечно, сэр! Когда бы вы хотели встретиться?

— Я только что прилетел в Лондон… — голос Мишина звучал буднично, без выражения. — Еще даже распаковаться не успел. Давайте сделаем так, мистер Бакстон: часика через полтора-два, как только приду в себя после дороги, я вам позвоню и мы договоримся уже окончательно. Согласны?

Колесников уже знал конец фразы Мишина, а потому еще в середине фразы Мишина уже положил палец на клавишу второго магнитофона. Как только прозвучал вопрос, он тут же ее вдавил:

— Как вам будет угодно, сэр…

Выждав долю секунды, Колесников положил трубку на рычаги и с шумом выдохнул воздух. Только сейчас Колесников почувствовал, что весь взмок от напряжения.

— Вот сволочь! — прошипел специальный курьер ГРУ, сбрасывая с себя всю одежду и голышом направляясь в ванну. — Играется. Ладно, гаденыш, играйся, пока на воле. Все равно гулять тебе, друг, осталось недолго…

11. МОСКВА. ЗДАНИЕ КГБ СССР

Апрель 1978 года

Генерал Никифоров еще раз взглянул на время отправления шифровки из Амстердама, взглянул на настенные часы, которые показывали 21.15, убедился, что время передачи важного донесения в Центр составило традиционные четыре с половиной часа, удовлетворенно хмыкнул и откинулся в кресле.

Он понимал, что операция «Бомж» вступает в завершающую фазу: все фигуры были расставлены по своим местам, основные вопросы прояснились, вся подготовительная работа выполнена…

Теперь наступил самый неприятный период — время окончательного РЕШЕНИЯ, приняв которое, уже ничего нельзя будет изменить. Никифоров не любил бросаться в атаку очертя голову, всей сути его сложного, многопланового характера был абсолютно неприемлем бой без резерва, без разумной альтернативы отхода на заранее подготовленные позиции. Никифоров очень не хотел брать на себя все бремя возможной неудачи, но, как и раньше, видел только одного человека, с которым можно было поделиться этим тяжким бременем. И после минутного колебания генерал потянулся к аппарату городского телефона:

— Алло! — прожурчал в трубке молодой женский голос. — Я вас слушаю!..

— Добрый вечер… — Никифоров откашлялся. — Простите за поздний звонок, но мне очень нужен Семен Кузьмич. Он уже вернулся с работы?

— А кто его спрашивает?

— Передайте, что его старый приятель по академии Генштаба.

— Минуточку…

В трубке послышался треск, потом кто-то крикнул: «Сеня, это тебя!..», а еще через несколько секунд прорезался хриплый бас:

— Цвигун у телефона!..

— Добрый вечер, Семен Кузьмич. Генерал Никифоров беспокоит. Я не слишком поздно?

—  В самый раз, — буркнул Цвигун. — Что-то случилось?

— Чай с малиной любите? — дружелюбно поинтересовался Никифоров.

— Только при высокой температуре.

— А если профилактически? — усмехнулся в трубку Никифоров. — Так сказать, чтобы не допустить возникновение оной?

— Где? — коротко бросил Цвигун.

— До Барвихи без своего водителя добраться сможете?

— Адрес?

— Да я вас сам встречу на шестнадцатом километре. Скажем, через час. Успеете?

— Добро! — пробасил Цвигун и, не прощаясь, положил трубку.

…Домик Никифорова в Барвихе разительно отличался от его «казенной» дачи: шаткая, покосившаяся от времени изба, бревенчатые стены которой, казалось бы, навечно сохранили запах ладана и сырости. В домике этом, который достался Никифорову от родителей покойной жены, он бывал исключительно редко. Старший сын Никифорова, доктор наук, работавший на «оборонку» и имевший собственный дом на Истринском водохранилище, не раз предлагал отцу избавиться от этого убожества, однако в память о жене генерал никак не мог заставить себя продать убогое строеньице. Да и кому, собственно, он мешал?..

…После того как Никифоров под чай с малиной обрисовал Цвигуну ситуацию, первый зампред КГБ СССР надолго умолк. Его насупленные брови выдавали напряженную работу мысли, и Никифоров, верный корпоративным традициям своей службы, в соответствии с которыми желтый дом на Лубянке воспринимался как некая синекура, облагодетельствованная могущественным Политбюро, сытная кормушка для детей партийных бонз, впервые подумал, что перед ним, наверное, сидит профессионал ничуть не хуже, чем он сам. Мысль была неожиданной, по-своему неприятной, и Никифоров даже устыдился ее…