Не гаси свет - Бернар Миньер

— Я настаиваю, Макс. Хочу больше узнать о вас, прежде чем расскажу свою историю.

Мужчина снова пожал плечами:

— Это ваша проблема. Не моя. Думаете, я выложу вам все подробности… за двадцать евро? Полагаете, я дошел до предела? Оказался на самом краю и ничего не чувствую?

Голос у него дрожал, и Кристина поняла, что оскорбила его. Сейчас он поднимется и уйдет.

— А вы полагаете, что я зову в гости всех бездомных без разбора? — парировала она. — Я впустила вас в свой дом, потому что считаю человеком, достойным доверия. Вы не обязаны выворачивать душу наизнанку и можете вообще ничего не говорить — я все равно объясню, чего хочу от вас.

Макс еще немного поколебался, но потом все-таки решился, и лицо стало серьезным, даже напряженным.

— Я был учителем французского в частной школе. — Он нахмурился и тяжело вздохнул. — Когда ученики куда-нибудь ездили на выходные, во время пасхальных каникул или на День всех святых, я их сопровождал. Мы с женой и детьми каждое воскресенье ходили на мессу. Я был уважаемым членом сообщества, меня ценили не только друзья, но и посторонние люди. Многие исследователи считают, что вера и религиозное поведение присущи только человеческим особям и имеют место во всех культурах. Они полагают, что в мозгу хомо сапиенс есть участки, отвечающие за религиозное чувство.

— Что же случилось? — спросила его собеседница.

— Научное сообщество не сходится во мнениях на сей счет, — продолжил Макс, проигнорировав вопрос Кристины. — Одни считают, что вера имеет сугубо биологическое происхождение: сторонники дарвиновской теории уверены, что естественный отбор благоприятствовал верующим, потому что их шансы на выживание были выше. Мозг человека развивался и становился более восприимчивым ко всем формам верований, и в этом причина их широкого распространения по миру. — Бывший учитель сделал долгую паузу и посмотрел прямо в глаза хозяйке дома. — Я утратил веру в тот день, когда родители одного мальчика подали на меня жалобу за неподобающее поведение по отношению к ребенку. Я якобы показывал ему мою… штучку. Слух распространился быстро. Город маленький, люди любят поговорить. Другие родители начали расспрашивать своих детей, и те напридумывали еще больше мерзостей. О нет, они ничего плохого не хотели, но вопросы им задавались настойчиво, а дети пытались удовлетворить любопытство мам и пап и давали именно те ответы, которых ждали — или опасались — родители. Меня арестовали. Устроили очную ставку с мальчиком. Детали не сходились, а кроме того, их оказалось слишком много. В конце концов он признался, что все выдумал, и меня отпустили. Но дело этим не кончилось… В Интернете появилась анонимная информация о том, что у меня в компьютере нашли детскую порнографию, что я занимался онанизмом, щупал детишек, подглядывал за ними в душе и туалете… и даже… домогался собственных детей…

Признание далось Максу нелегко. Кристина подняла голову, увидела, что у него увлажнились глаза, а на правой щеке забилась жилка, и из деликатности отвела взгляд.

— Для тех, кто распространял и передавал эти слухи, факт, что жандармерии не хватило доказательств, ничего не значил: мальчик отказался от своих слов, чтобы не иметь неприятностей, — продолжал ее гость. — Судья допрашивал его строгим тоном, на родителей надавили, и дело было закрыто…

У него на лбу выступили крупные капли пота, и Кристина вдруг подумала: «Этот человек отвык от замкнутого пространства».

— То были не подозрения. Меня «признали виновным». Каждый человек всегда в чем-то виноват, согласны? — усмехнулся Макс. — Слишком много слухов, слишком много псевдосвидетельств, понимаете? И вот уже поборники справедливости — заурядные мерзавцы, убежденные в своем праве, ждущие малейшей возможности, чтобы дать волю жестокости, — решили вершить суд самостоятельно. Моя семья жила в красивом доме — на окраине города, рядом с лесом: даже этот факт обернули против меня. Пошли разговоры: мол, он специально поселился на отшибе, чтобы творить всякие мерзости. Однажды вечером, когда мы смотрели телевизор, в окно гостиной влетел камень. Два дня спустя побили стекла в других комнатах. Потом — снова и снова. Негодяи не показывались, только выкрикивали из темноты грязные ругательства… Мы стали закрывать ставни, как только наступал вечер, а они все равно швырялись чем попало, устраивали нам побудку в три часа ночи… Бам, бам, бам, бам! Грохот, оскорбления, жуткие вопли… Сами понимаете, как были напуганы дети.

Собеседник Кристины кивнул на свой стакан, она налила ему еще сока, и он выпил залпом, но языком не прищелкнул — настроение было не то.

— Происшествия множились. Отравили нашего кота, регулярно прокалывали шины нашего автомобиля; моя жена отправилась в аптеку за сиропом от кашля для малыша, и ее отказались обслуживать и попросили больше не приходить; друзья переставали с нами общаться. Один за другим… — перечислял он свои несчастья. — Моя жена кому-нибудь звонила — и не могла дозвониться. Никто не хотел приходить к нам в гости. Иногда она возвращалась с работы в слезах, но не желала объяснять почему, закрывалась в своей комнате и плакала, а я делал вид, что ничего не происходит. Не задавал вопросов — слишком боялся услышать ответ. Моих детей подвергли остракизму, обращались с ними, как с прокаженными. Сын и дочь, мои семилетние близнецы, играли только друг с другом. Их подлавливали на выходе из школы и задавали лицемерно-сочувственные вопросы насчет самочувствия. Дети не понимали, что происходит. Жена не осмеливалась подъезжать к входу в школу, забирая их после уроков, и останавливала машину в конце улицы. — Он печально улыбнулся. — А потом как-то раз она посмотрела мне в глаза и спросила: «Ты ведь это сделал, да?» Даже она поверила. Разве возможно, чтобы все ошибались? Дыма без огня не бывает… Она бросила меня. Забрала детей и уехала. Я начал пить. Директор школы тоже считал меня виноватым и воспользовался первой же возможностью, чтобы уволить. Я потерял дом, некоторое время жил у друга, но и он не выдержал — попросил меня съехать. Я не держу зла: жена не оставила ему выбора, заявила: «Или я, или он». Он дал мне денег, сказал: «Звони в любое время…» Больше мы не виделись — ни я, ни он не пытались связаться друг с другом. Он был хорошим другом, лучшим из всех.

Макс крепко зажмурился, а когда открыл глаза, они были сухими и внимательно смотрели на Штайнмайер.

— Ладно, довольно обо мне, — произнес он небрежным тоном, как будто только что рассказал смешной анекдот или забавную историйку. — Так что вам от меня нужно, Кристина?

Сколько ему лет? На вид — около шестидесяти, но ведь он живет на улице, значит, может быть, на десять, а то и на двадцать лет меньше. Он рассказал ей чудовищную историю, но от него исходило ощущение спокойной силы, внушающей собеседнику умиротворение. Женщина не знала, сказал ли он правду, был ли невиновен или «переписал историю», чтобы обелить себя, в том числе в собственных глазах. Как знать… Она решила играть в открытую:

— Я произвожу на вас впечатление человека с неустойчивой психикой, невротички, психопатки?

— Нет, — ответил ее гость.

— Вы очень проницательный человек. Вы подмечаете все, что происходит на улице. Я когда-нибудь казалась вам истеричкой или женщиной, склонной к паранойе?

— Нет. Вы куда нормальней некоторых ваших соседей.

Журналистка улыбнулась:

— А если я скажу, что за мною кто-то следит, что есть человек, нанявший этого «кого-то»…

— Я поверю.

— Что он наблюдает за домом…

— Похоже, дело серьезное.

— Так и есть.

— Вы все время сидите напротив моего подъезда. Я хочу, чтобы вы рассказывали мне о каждом, кто будет слишком часто проходить мимо и проявлять интерес к этому дому, ясно?

— Я не идиот, — добродушно произнес мужчина. — С чего вы взяли, что за вами установили слежку?

— Это вас не касается.

— Еще как касается; я ведь сказал, что даже за деньги готов делать не всякую работу.

Штайнмайер заколебалась. В каком-то смысле такая прямота ее успокаивала. Если бродягой движет не только желание заработать, возможно, он не продастся первому, кто предложит больше.

— Ладно, я объясню, — согласилась она. — Все началось с анонимного письма. Его бросили в почтовый ящик шесть дней назад…

Собеседник слушал, не перебивая, время от времени кивал и вообще был очень внимателен и терпелив. Человеку, который живет на улице и зависит от щедрости прохожих, терпения не занимать. Кристина видела, что рассказ его явно заинтересовал: иногда он недоверчиво щурился, отдельные детали вызывали у него удивление, но, в конце концов, чего только не бывает в этой жизни…

Потом он вынес короткий вердикт: