Плексус - Генри Миллер

– Ваше имя, а не фамилия? – переспросил Осецки, на этот раз с ударением.

– Просто Шелдон, – ответил последний.

– Но вы же поляк, правда? – сказал Осецки, все более и более воодушевляясь.

– Я родился в Польше, – сказал Шелдон. Дабы не возникало недопонимания, он странно растягивал слова. – Но я горжусь тем, что я не поляк.

– Я тоже поляк только наполовину, – дружелюбно продолжал Осецки, – но черт меня побери, если я знаю, горжусь я этим или нет.

Шелдон мгновенно отвернулся, плотно закрыв рот, словно боялся произнести неуместное в это время проклятие. Поймав мой взгляд, он мучительно улыбнулся. Его улыбка говорила: «Я стараюсь как могу держать себя в рамках среди твоих друзей, но я уже почуял свежий запах крови поляка».

– Он тебя не тронет, – заверил я Шелдона.

– В чем дело?.. – воскликнул Осецки. – Что я такого сделал?

Шелдон проворно вскочил на ноги, расправил грудь, нахмурился и затем принял одну из своих самых живописных театральных поз.

– Шелдон не боится, – сказал он, вдыхая воздух с каждым произнесенным шепотом словом. – Шелдон с поляком не разговаривает. – Он сделал паузу и, не сдвинувшись с места, до отказа повернул голову вбок, а затем в прежнее положение, – жест его напоминал механическое движение куклы. Вращая головой, он опустил на глаза веки, выпятил нижнюю губу и, уставившись прямо перед собой, медленно поднял указательный палец – в точности как доктор Муньон, рекламирующий свои таблетки от печени.

– Ш-ш-ш! – прошипел О’Мара.

– Ш-ш-ш! – И Шелдон опустил руку, наложив указательный палец на губы.

– Что происходит? – воскликнул Осецки, вконец выведенный происходящим из оцепенения.

– Сейчас говорить будет Шелдон. Потом будет позволено высказаться поляку. Это не место для хулиганов! Правильно я говорю, мистер Миллер? Пожалуйста, тише! – Он снова стал вращать головой из стороны в сторону, как механическая кукла. – Произошло нечто ужасное. Извините, что приходится говорить об этом в присутствии леди и джентльменов. Но этот человек, – и Шелдон свирепо уставился на Осецки, – спросил меня, не поляк ли я. Тьфу! – Он плюнул на пол. – Это я-то поляк – тьфу! – Он плюнул снова. – Извините меня, мадам миссис Миллер, – он отвесил иронический поклон, – дело в том, что, услышав слово «поляк», я должен обязательно сплюнуть. Тьфу! – И он плюнул в третий раз.

Шелдон умолк, делая глубокий вдох, чтобы снова надлежащим образом расправить грудь. Но одновременно он набирался яду, который сейчас лихорадочно вырабатывали его железы. Нижняя челюсть его дрожала, из глаз струились черные лучи ненависти. А туловище, словно каркас из стальных пружин, подобралось, готовое в любую секунду разжаться и отлететь на другую сторону улицы.

– Да с ним сейчас будет припадок! – в неподдельной тревоге воскликнул Осецки.

О’Мара вскочил на ноги, протягивая Шелдону стакан шерри. Тот одним движением руки, будто отгоняя муху, выбил стакан из его рук, шерри выплеснулось на прекрасную, цвета нильской воды юбку Луэллы. Та на это ни малейшего внимания не обратила. Осецки все больше и больше волновался. В отчаянии он умоляюще обратился ко мне.

– Скажите ему, что я не имел в виду ничего дурного, – попросил он.

– Поляк не извиняется, – сказал Шелдон, глядя прямо перед собой. – Поляк убивает, пытает, насилует, сжигает женщин и детей – но «извините» он не говорит и никогда никому не скажет. Он пьет кровь, человеческую кровь, и молится на коленях, как животное. Каждое слово, слетающее с его уст, – это либо ложь, либо ругательство. Поляк жрет, как пес, он делает в штаны, он утирается грязным тряпьем, он блюет вам в лицо. Шелдон каждую ночь взывает к Господу, чтобы Он покарал поляков. Пока жив хоть один из них, слезам и несчастьям не будет конца. У Шелдона к ним жалости нет. Они все сдохнут как свиньи… мужчины, женщины, дети. Шелдон говорит так… потому что он знает поляков.

Полуопущенные в начале тирады веки теперь были плотно стиснуты. Слова исторгались изо рта, словно выдуваемые наружу кузнечными мехами. В уголках рта собралась слюна, придавая Шелдону вид эпилептика.

– Останови его, Генри, пожалуйста! – взмолился Осецки.

– Да, Вэл, сделай же что-нибудь! – воскликнула Мона. – Это зашло слишком далеко.

– Шелдон! – заорал я, стремясь вывести его из транса.

Шелдон остался невозмутим, глаза по-прежнему устремлены прямо перед собой, словно крика моего он не слышал.

Я поднялся, взял его за обе руки и осторожно встряхнул.

– Ну, Шелдон, – тихо попросил я, – приди в себя! – И я встряхнул его еще несколько раз, чуть энергичнее.

Веки на глазах Шелдона медленно, подрагивая, поползли вверх; выходя из транса, он оглянулся вокруг.

По лицу его ползла болезненная улыбка, – наверное, он чувствовал себя как больной, которому удалось-таки засунуть пальцы далеко в горло и выблевать ядовитую дозу.

– С тобой все в порядке, правда? – спросил я, звонко хлопнув его рукой по спине.

– Извините меня! – сказал Шелдон, моргая и откашливаясь. – Это все поляки. Меня от них мутит.

– Но здесь нет никаких поляков, Шелдон. Этот человек, – указывая на Осецки, – канадец. Он хочет пожать тебе руку.

Шелдон протянул руку вперед, словно никогда прежде Осецки не видал, и, низко кланяясь, представился:

– Шелдон!

– Рад с вами познакомиться, – сказал Осецки, также отвешивая легкий поклон. – Не хотите выпить? – И он потянулся за стаканом.

Шелдон поднес стакан к губам. Он цедил шерри медленно и осторожно, словно не вполне доверяя безобидности напитка.

– Ну как? – Осецки просто сиял.

– Ausgezeichnet![56] – Шелдон причмокнул губами. Но причмокивал он не от удовольствия, а чтобы показать свои хорошие манеры.

– Вы – старый друг Генри? – спросил Осецки, делая неуклюжую попытку снискать себе расположение Шелдона.

С ответом тот не замедлил:

– Мистер Миллер – друг каждого.

– Он у меня работал, – объяснил я.

– Ах так! Теперь я понимаю, – сказал Осецки.

Казалось, у него гора с плеч свалилась.

– А сейчас он обзавелся своим бизнесом, – добавил я.

Шелдон засиял от удовольствия и стал теребить бриллиантовые кольца на пальцах.

– Своим законным бизнесом, – дополнил он, потирая, как ростовщик, руки.

Он снял одно из колец и сунул его под нос Осецки. Кольцо было с большим рубином. Осецки с одобрением его рассмотрел и передал Луэлле. Тем временем Шелдон снял еще одно кольцо и протянул его на рассмотрение Моне. На этот раз с огромным изумрудом. Шелдон обождал несколько минут, наблюдая за произведенным эффектом, и снял с руки еще два кольца, оба с алмазами. Их он положил на руку мне. Затем, прикрывая губы пальцами, зашептал:

– Ш-ш-ш!

Пока мы громко восхищались камнями, Шелдон залез в карман своего жилета и извлек оттуда пакет, завернутый в папиросную бумагу. Он развернул пакет над столом, а затем продемонстрировал его содержимое у себя на ладони. Нас ослепило сверкание пяти или шести камней, небольших, но чистой воды и отличной огранки. Осторожно выложив камни на стол, Шелдон полез в другой карман жилета. На этот раз он извлек наружу нить тонкого жемчуга, чрезвычайно изящную; равной ей по красоте я вообще не видел.

Сокровища Шелдона торжественно взирали на нас, а сам он, приняв одну из своих загадочных поз, долго красовался перед нами, а затем нырнул во внутренний карман пальто и вынул из него продолговатый бумажник марокканской выделки. Он раскрыл бумажник, держа его на вытянутых руках в воздухе, словно заправский иллюзионист, а затем принялся извлекать из него одну за другой банкноты самого разного достоинства в валюте не менее дюжины стран. Если деньги были настоящие (а у меня не было оснований думать иначе), вместе они должны были составлять не менее нескольких тысяч долларов.

Кто-то спросил:

– И вы не боитесь ходить по улицам со всем этим в кармане?

Перебирая пальцами в воздухе, словно он играл маленькими колокольчиками, с важностью в голосе Шелдон ответил:

– Шелдон может за себя постоять.

– Я же говорил вам, он – совсем чокнутый, – хихикнул О’Мара.

Пропустив мимо ушей бестактную реплику, Шелдон продолжал:

– В этой стране никто Шелдона не обидит. Эта страна – цивилизованная. Шелдон занимается своим делом и никому не мешает… Не правда ли, мистер Миллер? – Он сделал паузу, чтобы наполнить грудь, а затем добавил: – Шелдон вежлив со всеми, даже с ниггерами.

– Но Шелдон…

– Подождите! – воскликнул он. – Пожалуйста, тише!

И затем, таинственно поблескивая глазами-буравчиками, расстегнул рубашку, быстро отступил на несколько шагов, пока не коснулся спиной окна, выпростал из-под рубашки черную ленту, свисавшую с шеи, и не успели мы оглянуться, как он уже оглушительно свистел в полицейский свисток, на ней мотавшийся. Острый звук впился в наши барабанные перепонки. Все это напоминало галлюцинацию.