Экзотики - Евгений Салиас

«Ваша — Лина Вертгеймъ».

«Р. S. Навѣстите насъ. Мама очень взволнована».

И, складывая листокъ, Кисъ-Кисъ какъ-то ласково и мягко, по-кошачьи, проводила по немъ пальчиками, а сама сіяла и улыбалась. Только глаза ея сверкали не радостью, а злорадствомъ.

— А ты, ma chère comtesse, знаешь, что я вашего Загурскаго терпѣть не могу. Стало быть, это «все-таки» имѣетъ великое значеніе послѣ того, что «мама взволнована». Да. Le mot vaut son pesant d'or! Ну, вотъ посмотримъ, свернетъ тебя это въ постель хоть на одинъ день, или нѣтъ.

Черезъ полчаса, записка Кисъ-Кисъ была уже въ рукахъ графини, но злое ухищреніе дѣвочки-подростка не удалось. За часъ передъ тѣмъ Кора уже имѣла шутливую депешу.

«Sain et sauf. Pauvre adversaire dans les champs Elysées, mais pas ceux de Paris. Zahoursky».

Вслѣдствіе этого графиня даже не замѣтила коварнаго двусмыслія въ словахъ Кисъ-Кисъ. Приди эта записка ранѣе, она, конечно, достигла бы своей жестокой цѣли.

Получивъ депешу Загурскаго, графиня почувствовала однако слезы на глазахъ.

«Да, — подумала она. — Я его странно люблю. А все-таки люблю».

И вдругъ ей пришло на умъ.

«Что, если онъ теперь, вернувшись, пріударитъ за миссъ Скай… и въ самомъ дѣлѣ женится на ней? Что же тогда?! Что же бы было лучше… Потерять „такъ“? Или потерять женитьбой?

И, взволновавшись, Кора встала, прошлась изъ угла въ уголъ и опять сѣла на другое кресло. Внутреннее чувство, которое всколыхнулось въ ней, говорило громко:

— Если подобное возможно и случится… то, конечно, лучше, еслибы онъ былъ убитъ теперь… Оплакивать я могу, но уступить… насильно уступить! Никогда не смогу. Бросить его — могу! Но быть брошенной имъ — никогда! Стало быть, самолюбіе… Да нечего объяснять, что и почему. Не я одна на свѣтѣ такъ сужу… Вѣроятно, всѣ связи — таковы. Кто это говорилъ мнѣ, опредѣляя связи въ большомъ свѣтѣ… Une livre d'amour contient un quart de oisiveté, un quart d'amour-propre, un quart d'habitude et un quart de nécessité…

Между тѣмъ, не успѣла Кисъ-Кисъ послать свою лукавую жестокую записку графинѣ, какъ лакей доложилъ баронессѣ, что явился отъ имени барона Герцлиха г. Ферштендлихъ. Это былъ factotum барона.

Такое посѣщеніе случалось изрѣдка и всегда ради довольно важныхъ причинъ. Баронесса приказала просить повѣреннаго барона и немного снова взволновалась, такъ какъ нервы ея все еще не успокоились отъ перенесеннаго.

Ферштендлихъ явился улыбающійся и поднесъ баронессѣ большой футляръ-шкатулку, обитую голубымъ бархатомъ.

— Что такое? — удивилась она.

— Извольте открыть и изслѣдовать все тщательно и подробно, а затѣмъ дать мнѣ росписку въ полученіи, — улыбнулся Ферштендлихъ.

— Росписку?

— Ну, вашу визитную карточку съ надписью: „получила“.

Баронесса открыла футляръ и въ немъ оказалось нѣчто въ родѣ бонбоньерки изъ севрскаго фарфора съ бронзой. На крышкѣ была въ овалѣ прелестная тонкая живопись по фарфору, копія съ одной изъ извѣстныхъ картинъ Буше, изображающей влюбленную чету…

— Конфекты? — удивилась баронесса. — Мнѣ, или дочери?..

Ферштендлихъ ничего не отвѣтилъ, а только сдѣлалъ жестъ, приглашающій открытъ и баулъ.

Баронесса отперла его крошечнымъ ключикомъ, висѣвшимъ тутъ же на цѣпочкѣ, и, открывъ, увидѣла какой-то простой сложенный листъ бѣлой бумаги. На немъ лежала визитная карточка барона съ надписью: „Ma corbeille de mariage“.

Листъ оказался исписанъ на двухъ страницахъ мелкимъ почеркомъ и былъ слишкомъ характеренъ, чтобы сразу не догадаться, что это — оффиціальный документъ… Пробѣжавъ его, баронесса поняла, что это — нотаріальный актъ.

— Ради Бога, скажите… — сказала она. — Что это? Я ненавижу читать эти бумаги.

— Баронесса, это актъ, которымъ баронъ передаетъ вамъ въ собственность милліонъ… только не французскій, а русскій.

Баронесса вспыхнула и руки ея, державшія листъ, задрожали.

— Это — милліонъ рублей. Извольте мнѣ теперь дать визитную карточку, что свадебная корзинка въ цѣлости доставлена и получена.

— Сейчасъ! — глухо и упавшимъ голосомъ произнесла баронесса, и тотчасъ же прошла въ себѣ въ спальню, чтобы избавиться отъ свидѣтеля того чувства, которое ее охватило всю.

Чувство это всколыхнулось въ ней съ страшной силой и, казалось, схватило сердце и мозгъ въ тиски.

— Подачками!.. Всю жизнь… Теперь… Я… Сама!

Эти обрывки мыслей пробѣжали будто электрическимъ токомъ и опять вернулись, и опять будто обожгли и сердце, и мозгъ.

— Я… — выговорила баронесса вслухъ. — Я! — повторила она. — Да. Я… Я…

Ей казалось, что она стала другая или раздвоилась вдругъ… Одна изъ двухъ стала неизмѣримо больше, выше… И другая, прежняя, — искала, звала эту новую.

Кисъ-Кисъ, найдя Ферштендлиха въ гостиной, догадалась, что есть что-нибудь новое и интересное, и быстро прошла въ матери.

Въ двухъ словахъ баронесса объяснила дочери, въ чемъ дѣло. Кисъ-Кисъ всплеснула руками и воскликнула:

— Узнаю барона!.. Узнаю! Вотъ человѣкъ! Это мало — „что“ онъ дѣлаетъ. Мало. А „какъ“ онъ дѣлаетъ. Какъ?! Вотъ кого я бы обожала всѣми моими…

И дѣвочка запнулась, почуявъ, что въ вырвавшихся словахъ будто заключается упрекъ…

— Мама! Мама… И все сразу въ одинъ день… Для тебя это… вѣдь… второй.

— Что второй?..

— Второй милліонъ въ какой-нибудь часъ.

Баронесса улыбнулась радостно.

— Скажи, мама… Который изъ двухъ милліоновъ больше?

И Кисъ-Кисъ обняла мать и, ласкаясь къ ней или, вѣрнѣе, ластясь, какъ всегда бывало, шепнула ей на ухо:

— По правдѣ… второй вѣдь меньше… Безъ перваго второй бы и не нуженъ, ни къ чему. Онъ дорогъ послѣ перваго, большущаго милліона. Такъ вѣдь, мама? Это тоже — verständlich.

— Полно шутить… Чего ты не выдумаешь! — отозвалась баронесса, смущаясь…

— Мама! А Ферштендлихъ-то настоящій, живой, versteht nicht, почему онъ такъ долго ждетъ въ гостиной.

— Правда. Но надо написать. Такъ нельзя.

— Нѣтъ, мама. Надо ѣхать сію секунду и поцѣловать… Руку поцѣловать!.. А покуда, дай карточку. Я напишу на ней: „Мама будетъ сейчасъ у васъ“.

Кисъ-Кисъ вышла. Баронесса глубоко задумалась, но вдругъ черезъ нѣсколько мгновеній какъ-то встрепенулась и, схвативъ актъ, стала что-то искать глазами… Наконецъ, она нашла въ срединѣ первой страницы то, что хотѣла и прочла.

„…сданы на храненіе въ Государственный Банкъ на имя баронессы Юліи Герцлихъ, рожденной Шмидтъ, и могутъ быть получены лично ею или уполномоченнымъ отъ нея лицомъ“.

— Это баронесса Герцлихъ получила, а не баронесса Вертгеймъ… — шопотомъ произнесла она. — Стало быть, полнаго довѣрія нѣтъ. Почему? Неужели онъ можетъ догадываться и подозрѣвать? А все это проклятая дуэль надѣлала.

Кисъ-Кисъ вернулась бѣгомъ въ комнату и, будто читая мысли матери, спросила:

— Мама! А что если… Я шучу… Что если вдругъ… Ну, другая бы женщина… взяла бы да и вышла замужъ за кого-нибудь, за другого? Ну, хоть бы вотъ за графа, что-ли…

— Кисъ-Кисъ!.. Это пытка! — вскрикнула вдругъ баронесса. — Это нравственная пытка — твои разсужденія!

XVIII

Послѣ четырехъ дней отсутствія, графъ Загурскій снова появился въ Парижѣ и сталъ по неволѣ героемъ дня.

Трагическій исходъ дуэли былъ всѣми принятъ чуть не съ радостью.

Еще до поединка ходилъ слухъ, что оба противника стрѣляютъ равно превосходно, и потому надо ожидать двойной катастрофы…

Когда оказалось, что блестящій, всѣми любимый графъ (дамами — за красоту, а мужчинами — за любезность) цѣлъ и невредимъ, заплатилъ же жизнью сомнительный англичанинъ, онъ же и оскорбитель безъ серьезнаго повода, — всѣ нашли, что справедливость восторжествовала. Однако, были люди, которые задавали вопросъ, никому въ голову не пришедшій ни разу: зачѣмъ и почему скромный, всегда корректный въ отношеніяхъ, умный англичанинъ счелъ нужнымъ нелѣпо оскорбить хорошаго стрѣлка, qui а fait ses preuves, и ее счелъ возможнымъ извиниться, не пожелалъ уклониться отъ опаснаго поединка?

Загурскій не разыгрывалъ героя, напротивъ, онъ, какъ добрый малый, былъ подъ свѣжимъ впечатлѣніемъ, подъ гнетомъ происшедшаго. На всѣ вопросы, обращенные къ нему о подробностяхъ поединка и смерти Френча, онъ отдѣлывался полуфразами и переводилъ разговоръ на другое.

Только графинѣ и затѣмъ баронессѣ сказалъ онъ прямо — что никогда не предполагалъ, чтобы ему пришлось въ жизни разыграть роль палача по неволѣ.

— Это тэма для драмы, — сказалъ онъ. — «Le bourreau malgré lui». Я долженъ былъ убивать по неволѣ, не желая того. Онъ хотѣлъ во что бы то ни стало быть убитымъ. Онъ просилъ меня объ этомъ и грозился, что если я не исполню его просьбы, то онъ меня въ наказаніе убьетъ. — Баронессѣ, съ которой графъ, по возвращеніи, сталъ какъ-то гораздо ближе, дружнѣе и чаще видался, онъ признался, прося никому не говорить, — «et surtout pas à cette bavarde de Cora», — что по пріѣздѣ на мѣсто онъ получилъ письмо отъ Френча, которое тотъ, по прочтеніи, просилъ сжечь и никогда никому о содержаніи его не говорить…