Народная Русь - Аполлон Коринфский

В старые годы встреча Масленицы совершалась весьма торжественно. Начинали-починали ее ребята. С первым проблеском зорьки высыпали они толпою строить снежные горы. Краснее всех из них говоривший еще заранее выучивал со слов старой бабки «причет к широкой боярыне»: — «Душа ль ты моя Масленица, перепелиныя косточки, бумажное твое тельце, сахарныя твои уста, сладкая твоя речь! Приезжай к нам в гости на широк двор на горах покататься, в блинах поваляться, сердцем потешаться. Уж ты ль, моя Масленица, касаточка, ласточка, ты же моя перепелочка! Приезжай в тесовой дом душой потешиться, умом повеселиться, речью насладиться!.. Выезжала честная Масленица, широкая боярыня, на семидесяти семи санях козырных, во широкой лодочке во велик город пировать, душой потешиться, умом повеселиться, речью насладиться. Как навстречу Масленице выезжал честной Семик на салазочках, в одних портяночках, без лапоток. Приезжала честная Масленица к Семику, широкая боярыня, во двор. Ей-то Семик бьет челом, — бьет челом, кланяется, зовет во тесовой терем, за дубовый стол, к зелену вину!..» К концу причета горы были готовы, а кстати — дома и блины начинали плясать в горшке с опарою, просясь на сковороды, а там — и к православным в рот. «Приехала Масленица, приехала!» — кричали ребята, разбегаясь по домам. Ел блинов вволю люд честной. А потом — с песнями, с пляскою — носили и возили по улицам дерево, причудливо изукрашенное бубенцами, колокольчиками да яркими лоскутьями. После этого возили «Масленицу», почему-то из красавицы-богини превратившуюся в наряженного бабою мужика, увешанного березовыми вениками и с балалайкой в руке. Снаряжался целый поезд. Впереди него мчались расписные сани (а в иных местах — лодка на полозьях), запряженные «гусем» в 10–20 лошадей: на каждой лошади сидело по вершнику с метлой в руках. Мужик-Масленица, кроме балалайки, держал время от времени штоф с «государевым вином», помимо него иногда прикладываясь и к бочонку с пивом, стоявшему подле обок с «блинным коробом». За первыми санями следовала вереница других, переполненных нарядными парнями, девицами и ребятами. Стоявший в воздухе перезвон бубенцов-погремушек смешивался с задорным треньканьем балалаек и песнями. Изо всех домов высыпал народ, бежавший следом за веселым поездом. Передние сани назывались «кораблем», — почему в некоторых местностях изукрашивались воткнутыми метлами с привязанными к ним полотенцами, долженствовавшими изображать мачты с парусами. «Встреча» происходила в понедельник. Вторник звался «заигрышами», и в этот день начинали собираться масленичные игрища, не знавшие, что называется, ни ладу, ни удержу. Улицы оживлялись толпами бродячих скоморохов, в изобилии чествуемых за свою потеху веселую блинами маслеными со всяким припеком, с пивом да с брагой. Недаром сложилось присловье старое: «Масленица-блинница — скоморошья радельница!» За скоморошьей потехою выходила проверенной дорожкою на деревенскую Русь и утеха гуслярная — во образе и теперь кое-где путешествующих старцев-гусляров, сказателей и песноладцев. Устраивались-становились повсюду качели («девичья потеха»), воздвигались «снежные городки». Эти городки олицетворяли собою укромный приют чудища-зимы и в субботу на масленой неделе разбивались, для чего играющие разделялись на две партии — осаждаемых и осаждающих — и вели войну, кончавшуюся разгромом «городка».

Вместо осады последнего иногда устраивался — в глуши и до сих пор не вышедший из обычая — кулачный бой, составлявший с незапамятных времен одну из самых любимых потех русского народа, создавшего даже былинного воплотителя этой удали — Василья Буслаева. Шли «стенка — на стенку», доставляя этим немало удовольствия зрителям, а самим себе причиняя иногда и совсем невеселые последствия — вроде переломленных ребер и выбитых зубов. Но все это как-то сходило («что с гуся — вода») на веселой неделе, — словно залечивалось, под звонкие песни, усиленным блиноедением и пивопийством. Наставала масленая середа. В этот день люд честной после разудалых «заигрышей» начинал вовсю лакомиться масленичными яствами; оттого-то и звалась эта середа «лакомкою». В четверг повсеместно — «запивались блины», шел самый широкий разгул, — откуда и название этого дня: «разгуляй-четверток», или «широкий четверг». Пятница слыла, да и теперь слывет, под именем «тещиных вечерок»; в этот день полагается зятьям навещать тещ; суббота зовется «золовкиными посиделками» (невестки приглашают к себе золовок). Оба эти дня посвящены в народе хождению по родне. Воскресенье, последний день масленицы, носит несколько имен: «проводы», «прощанье», «целовник» и «прощеный день»; на него, между прочим, в обычае ездить отдаривать кума с кумой.

Проходил «прощеный день» — после него и «честная госпожа» уходила, уносила с Земли Русской до будущего года и свои перепелиные косточки, и свое бумажное тельце, и сахарные уста, — с речами сладкими-медовыми. Русая коса, красная краса, со всей ее повадкой повадливою, оставалась только в воспоминании, не выходившем из головы, однако, у иных весельчаков, — как видно из крылатых присловий простодушной народной мудрости, — вплоть до самой Радоницы. Широкая боярыня давала себя знать предкам современного русского пахаря-деревенщины! «Масленица-объедуха, денег приберуха», — говаривали они, добавляя в час широкого размаха веселости: «Хоть себя заложить, да Маслену проводить!» Зазорно хлебосольной русской душе слышать молвь соседей о том, «что была-де у двора Маслена, да в избу не взошла».

«Мы Масленицу состречали, мы Масленицу состречали, люли-люли, состречали, гоголек, гоголечик!» — разливается еще и в наши дни величающая трехматерину дочку старая песня: «На горушки не бывали, сыром гору набивали. Наши горушки катливы, наши девушки игривы, молодушки веселыя; стары бабы воркотливы: ены на печке сидять, на нас воркотять. Вы, бабушки, не ворчите! Дайте Масленицу нам прогулять, с ребятами поиграть, с ребятами, со холостыми не женатыми, люли-люли, не женатыми, — гоголек, гоголечик!»

Целую неделю пела-плясала, ела-пила, друг по дружке в гости хаживала крещеная матушка-Русь, с гор каталась, в блинах валялась, в масле купалась. Но «не все коту масленица»: на восьмой день наступали проводы. На этих последних сожигалась зима-Морана. За околицы деревень и сел, за городские заставы вывозили-выносили безобразное чучело чудища и, возложив на соломенный костер, сожигали под песни молодежи, устраивавшей на месте казни поминальную игрушку. Пиво хмельное, вино пьяное лились здесь в изобилии, словно олицетворяя собою всеоживляющий, опьяняющий недра земные дождь. Были местности, где сожигалось не чучело, а расписанное изображениями «темной силы» колесо; в иных — ставили по пути-дороге шесты с навязанными на них пучками соломы и поджигали. Предавалась пламени и ледяная гора, заваленная хворостом и соломою. Справив все эти, предписанные суеверной стариною обряды, народ расходился по домам. Здесь начиналось «прощанье», повсюду уцелевшее и до настоящего времени. Просили прощенья и обоюдно прощали родные, знакомые и все первые встречные. Таким образом, масленичный разгул завершался обрядом чисто христианского свойства, хотя начало его также коренится в сокровенных тайниках древнеславянского язычества. Обряд этот общеизвестен и с XVII-гo столетия изменился очень мало. «Прощеный день» соединял в себе еще и поминки по родителям. Празднование Масленицы («семиковой племянницы»), ведущей за собою Великий Пост, не ограничивалось в старину, однако, только этим. К разгульному веселью присоединялись, шли рука об руку с ним и дела милосердия. Так, например, устраивалось о Масленице кормление нищих и убогих.

Триста лет тому назад в палатах государевых эта, христианская, сторона праздника выражалась ярче, чем где бы то ни было на старой Руси. В воскресенье, предшествующее масленой неделе, после заутрени, на площади Успенского собора совершалось торжественное «действо Страшного Суда». Воздвигались два «места» — государево и патриаршее; против последнего ставился «рундук» — помост, обшитый красным сукном. На помосте помещался образ Страшного Суда Господня, большой аналой — с «паволокою» под икону Божьей Матери и под Евангелие. Ставился стол для освящения воды. Следовал выход государя в Успенский собор; отсюда царь с патриархом шествовали «на действо» с крестным ходом, при звоне всех сорока-сороков. На зрелище стекались многие тысячи народа московского. Пред выходом на него царь-государь, рано поутру, совершал другой выход (малый): обходил тюрьмы, колодничьи приказы и бездомные убежища (богадельни), — всюду жалуя своей милостью несчастных и обездоленных. С половины Масленицы зачинались в царских покоях «прощеные дни»: государь объезжал не только городские, но и подгородние монастыри, «прощался» с братией, поминал родителей и жаловал своих богомольцев от всего усердия. В пятницу государь «прощался» с царицею: в воскресенье днем «пред светлыя очи» его являлись прощаться патриарх со всем чином духовным, бояре и служилые люди, а ввечеру совершалось шествие государево к патриарху, где — после торжественного обряда — пились «прощальныя чаши». Первый день Великого Поста у «царя всея Руси» начинался с милостей: ему обстоятельно докладывалось о колодниках, «которые в каких делах сидят много лет». А на Руси в этот день затихали последние отголоски широкого русского народного праздника, в глухую пору язычества бывшего неделей, посвященною красавице Ладе, любе-зазнобушке кудрявого Леля…