Антымавле — торговый человек - Владилен Леонтьев

— Это не так, — спокойно возразил Волл. — На Аляску через пролив по льду редко кто переходит. Находились лишь отдельные смельчаки. Все это выдумки. Чукчи не безучастны к судьбе челюскинцев. Правда, среди них находятся недоброжелатели, но основная масса хочет помочь челюскинцам. Двери моей яранги всегда открыты, и можете на меня положиться, но, как видите, я не могу принять полноценного участия в спасательной экспедиции, — Волл показал обрубки обеих рук.

Доводы были убедительными. Все задумались. Вдруг распахнулась дверь, на пороге встал Антымавле.

— Почему нарты уехали? — спросил его Зильберг.

— Плохо в море. Боятся. Старики пугают. Но которые остались, ждут, спрашивают, что делать…

— Что делать? Ехать, — тихо сказал метеоролог. Чувствовалось, что и он уже стал колебаться в своей правоте.

— Поверьте мне, но вы поступаете неразумно, — Волл тяжело встал и медленно направился к дверям. — Доберетесь до мыса Онман, подумайте еще раз, осмотритесь, — бросил на прощанье и тихо закрыл за собой дверь.

Часа через два из Энмына на север к мысу Онман вышли двенадцать нарт. На первой нарте, облаченный в тяжелую меховую одежду, как каменное изваяние, сидел сердитый и угрюмый метеоролог полярной станции из Увэлена…

Не успели добраться до своих мест беглецы из Энмына, как в Увэлене было получено сообщение из Рыркайпия от чрезвычайной тройки, что посылать нарты в море не надо, нужно только завезти продукты и бензин на главную базу в Ванкарем.

И снова разъехались по всем стойбищам уполномоченные РИКа. Они объясняли людям, что вся надежда на самолеты, которые скоро должны прилететь. Но от всех жителей требуется большая помощь. Надо завезти на север бензин, продукты, корм для собак, мясо для людей. На севере голодно. Нужно обеспечить продуктами не только челюскинцев, но и самих жителей.

— Врут танныт, — нашептывали недоброжелатели, как только уполномоченный уезжал из стойбища. — Разве есть у русилит самолеты? Если у них товаров мало, то самолетов совсем нет. Разве америкалит могут прилететь.

А дней через пять, в тихий морозный день, люди услышали гул мотора. Со стороны Увэлена показалась точка, она быстро росла и приближалась.

— Чей же?

Проревели моторы над стойбищем, присели от страха люди, пронеслась железная птица.

— Наш, советский, — вздохнули все, разглядев на крыльях яркие красные звезды.

— Еще самолеты летят. Много летит, — передавали по стойбищам весть, полученную по железным веревкам…

И потянулись караваны нарт из южных стойбищ к Увэлену, из Увэлена в Энмын, из Энмына в Ванкарем. Ожило, зашевелилось все побережье. Скрипят нарты под тяжестью двухсоткилограммовых бочек с бензином, покрикивают каюры на собак, остается глубокий след на снегу. Едет в тундру ванкаремский Ярак с учителем Костаренко, чтобы забить оленей для челюскинцев. Перебирается от стойбища к стойбищу Антымавле, везет оленье мясо в Энмын Аймет. Ни пурга, ни туман не сдерживают людей, только самолетам плохо: нельзя лететь, сопок не видно. Но прошла пурга, стихло, солнышко выглянуло, снова загудели самолеты над побережьем.

Никогда такого не было на Чукотке.

День уже становился долгим, скоро и вовсе не будет темноты. А раз ночь стала короткой, то и спать людям приходилось мало: укладывались с заходом солнца, вставали с рассветом. Дел и забот было столько, что инрылинцам некогда было отдыхать.

В сумерках Антымавле с Рыно сидели в пологе и с наслаждением пили горячий чай. Они только что кончили рубить копальгин. Каждый день проходило шесть-семь упряжек, а в каждой упряжке по десять-двенадцать собак. Собак надо кормить, а это не простое дело. Собаке нельзя давать мерзлый копальгин большим куском, приходилось рубить каждый кусочек на мелкие дольки, да еще делать надрубы, чтобы его легче было глотать.

— Наверно, Гырголь уже в Ванкареме, — отхлебнул чай с блюдца Рыно.

— Видимо, — неопределенно ответил Антымавле, — если, конечно, нарта выдержала. Бочка с моторным жиром тяжелая, полозья тонкие…

— Не сломается. Гырголь умелый, — заверил Рыно и отодвинул кружку с блюдцем. — Вынэ аттау! Пойду я.

— Как хочешь.

Рыно бесшумно выполз из полога, долго возился в чоттагине, надевая кухлянку. Наконец вышел на улицу, вдохнул полной грудью свежий воздух и застыл на месте, вглядываясь в темноту серой ночи.

— Мэй! — окликнул он вдруг Антымавле. — Будто кто едет? Послушай!

Антымавле налегке выбрался наружу. Было тихо и темно. Друзья долго прислушивались. Издалека доносился скрип нарт, понукания собак, голоса людей.

— Другие пешком идут, — определил по слуху Рыно.

— Тяжело…

— Нарт мало. Все заняты.

— Имлинэ! — негромко окликнул Антымавле жену. — Рай-рай, гости там.

Тявкнула собака, за ней другая, и вскоре залились все собаки в Инрылине. Из полумрака вынырнула первая упряжка с большой поклажей и двумя пассажирами, следом за ней вторая, и скоро собачьи упряжки окружили лавку Антымавле. Люди приветствовали друг друга, обменивались новостями. Подошли пешие. Они с трудом подымали ноги. Дорога, видимо, была дальней.

— Еттык! — приветствовали всех челюскинцы, узнавшие за время перехода несколько чукотских слов.

— Како, еттык, — радостно ответил Антымавле и протянул каждому руку.

Инрылинцы, словно и спать не ложились, быстро окружили приезжих, которых оказалось чуть меньше, чем самих инрылинцев вместе с женами и детьми.

— Что же в стороне от дороги базу сделали? — спросил высокий челюскинец, которого Антымавле принял за начальника.

— Тут маказин есть, уверат — мясная яма общая. Здесь мясо складываем вместе, продукты есть.

— А, вот оно что, — понял челюскинец.

— Давай в ярангу скорее, отдыхать, — торопил Антымавле.

Люди оживленно переговаривались на смешанном чукотско-русском языке. Чукчи пытались говорить по-русски, — челюскинцы — по-чукотски. Получалось смешно, смеялись и те и другие, но все понимали друг друга.

Первым делом надо было устроить всех на ночлег.

— Пьять яранг, — показывал пять пальцев Антымавле высокому русскому. — Говори, кто куда пойдет спать.

Челюскинцев было пятнадцать человек. Они быстро разбились на группы, и Антымавле тут же повел их по ярангам.

— Эти у вас будут, — говорил он хозяйке, входя в чоттагин. — Пока спать будут, одежду просушить надо, обувь починить, — наказывал он, будто хозяева сами не знали, как нужно с гостями обращаться. — Маказин есть, можно сахар, галеты, консервы… — объяснял он челюскинцам.

— Спасибо, спасибо, — отвечали челюскинцы. — Отдохнем, придем в магазин.

— Зачем ходить. Скажи, сам принесу, — предлагал услуги Антымавле и вел остальных к следующей яранге.

— А как же каюры?

— О-о, найдут у кого ночевать. Места хватит.

Пока Антымавле распределял гостей по ярангам, инрылинцы распрягли и накормили собак приезжих и сейчас обсуждали подробности гибели «Челюскина». Антымавле прихватил с собой еще двух человек и забрался в полог.

— Все, — сообщил он высокому и умолк, увидев, что один из челюскинцев, ловко орудуя карандашом, рисует его дочку. Девочка сидела среди шкур в углу полога и удивленными черными глазами пристально смотрела на приезжих. Антымавле забыл обо всем. Сначала он видел лишь слабые наброски карандаша. Но вот челюскинец усилил линии, заштриховал с одной стороны, с другой, подправил внизу — и вдруг с бумаги на Антымавле глянуло удивленное лицо его дочери.

— Ка-а-ко-мей! — протяжно воскликнул он и с восхищением посмотрел на художника.

— Федор, — представился тот и пожал руку Антымавле. — На память рисую. Приеду в Москву, посмотрю, Чукотку вспомню… — Блокнот пошел по рукам. Люди внимательно разглядывали, охали, восторгались и удивлялись мастерству Федора.

В пологе ярко горели три жирника. Людей набилось битком. Гости не могли сидеть по-чукотски и вытянулись лежа, облокотившись на руки. Каюры и хозяин сидели полуголые. Имлинэ в одних трусиках бесшумно передвигалась в пологе, не испытывая никакого смущения. Когда она наклонялась над столиком, тугие черные косы скатывались с плеч, падали на полные упругие груди.

Федор ниже склонился над блокнотом, высокий смущенно отвел взгляд в сторону и стал внимательно изучать устройство жирника. На столике появились чашки, блюдца.

— Неудобно так женщине ходить, — шепнул высокий на ухо Антымавле. — Надо платье купить, красивое платье.

— Ии, верно, — согласился Антымавле. — Как будет, подарок жене сделаю. — И, отвернувшись, сказал что-то Имлинэ.

Имлинэ пробралась в уголок полога, стянула с балки нарядную камлейку и прикрыла наготу.

За ужином челюскинцы подробно рассказывали, что произошло в море, показывали фотографии.