Антымавле — торговый человек - Владилен Леонтьев

Невидимая рука протянула кружку с водой. Молчат люди, даже дыхания не слышно.

— Гэк! — слегка вскрикнул Тамне и запел свою новую песню. — Ааа-ия-аа!

Присутствующие хорошо знали все напевы Тамне, а в этой песне было что-то тревожное, возбуждающее! Голос сливается с рокотом бубна, словно волна на берег катится. Громче звучит голос, сильнее рокочет бубен — прибой начинается. Подымается медленно Тамне.

— Ага-га-га! — резко вскочил он на ноги.

Гремит бубен. Штормит, бушует море.

— Бум-бум! Бр-ррр! — разбиваются могучие волны о скалы.

И вдруг откуда-то издалека сквозь удары бубна и напев раздался чужой незнакомый голос:

— Где большие стойбища настоящих людей, что раньше по всему берегу были?!

— Нет их, — слышатся голос Тамне.

Ударилась волна о скалу, брызги высоко вверх взлетели.

— Где несметные стада моржей, что под скалами лежали?!

— Нет их, — слышится голос Тамне.

— Куда делись жирные киты-йитивы?

— Нет их.

— Кто все несчастья принес настоящим людям?!

— Танныт! Танныт! Танныт!.. — неожиданно загремел голос Тамне. — Танныт, что пришли с моря, прогнали моржей с лежбищ, уничтожили китов! Ага-га!

Ударилась волна о подмытую скалу, обрушились камни в воду. Вздрогнули люди, словно их самих холодной волной обдало.

— Бум-бум! Бр-ррр! Бум-бум! Смотрите! Смотрите! — заблестели в темноте глаза Тамне. — Видите, лодки железные? Их много! Очень много! Они дымом и взрывами пугают зверей! Последних зверей! Голод будет, — перешел на шепот Тамне. — Настоящий человек без еды останется.

— Это верно, — раздался робкий голое в темноте.

— Ага-га! Там, в море, несчастье наше!

— Несчастье наше! Несчастье наше! — вторят хриплые голоса.

— Люди с моря не должны быть среди живых! Ага-га! Гок!

— Не должны! Не должны!

— Они, как терыкы! Вот такие терыкы! — И Тамне засвистел, вытянув губы, захрипел, словно в горле у него кусок мяса застрял.

— Окомэй! Тер-ррры-кы! — пронесся испуганный возглас среди людей.

— Терыкы! Это терыкы!

— Бум! Бум! Бум! — гремит бубен. — Духи гневаются! В гневе келет! В страшном гневе! Они накажут!

— Они накажут! Они накажут!

— Кто привез людей с моря, тот пропал! Ая-га-га!

— Это верно! Это верно! — слились голоса людей с голосом Тамне.

Устал Тамне. Тише звучит бубен, слабее становится голос. Вот-вот упадет на пол, но вдруг снова ожил, словно влились в него свежие силы:

— Разговор с духами — тайна! Наша тайна!

— Это тайна! Это тайна!

— Никто не должен знать советы наших помощников!

— Никто! Никто!..

Однако тайные вести с большого шаманского собрания с удивительной быстротой распространялись по стойбищам.

— Унесло в море Анкау из стойбища Икычурен.

— И с другими так же будет, кто вез людей с моря.

— Уже указали духи Анкау, взяло его к себе море, — говорили в стойбищах.

— А верно, что нутепынмынскому Клиттегину плохо будет? — несмело спросила как-то Имлинэ у Антымавле.

— Почему?

— Знающие говорят — всех, кто вез людей моря, возьмут духи. — И закрыла ладонью рот, испугавшись, что упомянула духа.

— Откуда ты все это знаешь?

— Вчера Эттыне говорила.

— Мечынкы. Довольно, — не выдержал Антымавле, впервые в жизни грубо оборвал жену. — Про меня тоже много говорили… — и, не закончив, умолк.

Антымавле старался не верить слухам, но они невольно тревожили его. «Такие же люди, как мы, — размышлял он. — Все умеют делать. Никого не боятся, не пристают духи к ним. Разговаривают через железные веревки… Дорогу ищут… северным людям помочь хотят… Вранье все…» — И пытался взять себя в руки, но на душе было неспокойно от злых вестей.

Антымавле бодро и уверенно чувствовал себя, когда рядом был человек сильной воли. Такой, с которым можно было смело разговаривать о самых страшных вещах, не боясь, что тебе будет плохо. В тяжелые минуты раздумий он не раз вспоминал маленького Торкина. Перед глазами возникало веселое, улыбающееся лицо, подвижная фигура, в неумело надетой кухлянке…

Осенью приезжал к ним учитель из Увэлена. Но трусливым оказался, ничего не сумел возразить, когда Ринтылин, как раз проезжавший тогда мимо, сказал: «Вот если бы в новую грамоту наши откровения вставили, чукотское учение, вот тогда бы еще можно было всему этому учить чукчей, А зачем нам русское учение? От него только вред, и в охоте никакой пользы…»

А тут еще разговоры пошли, что Рэнто где-то поблизости скрывается. Испугался учитель, заболел неожиданно и уехал обратно в Увэлен.

«Как поеду с отчетом, буду просить, чтобы Торкина опять к нам прислали», — решил Антымавле.

Утром в лавку зашел Гырголь. Обменялись новостями. Хоть Гырголь и не подавал виду, что обеспокоен, но Антымавле понимал, что и его друга тревожат недобрые вести.

— Наверно, слышал, собрание знающих в Нутепынмыне было. Плохое про русилит говорили… Разве на «Сывертыловске» плохие люди были?

— Сепуха, — попытался Антымавле успокоить Гырголя и самого себя, вспомнил торкинское слово и, помолчав, тихо добавил: — Я думаю, осенью не терыкы хотел меня убить, а настоящий человек…

— Ка! — удивился Гырголь.

— Я следы на песке видел: носки в стороны, пятки внутрь, нога глубоко в песок вдавливается… Тяжелый человек бежал. А кто у нас самый тяжелый?

Гырголь шепотом предположил:

— Наверно, Рэнто?

— Ии, тоже так думаю.

— Боится он нас, потому и делает все тайно…

— Кэйве — верно, — согласился Антымавле.

Утром Имлинэ усердно сбивала снег с крыши яранги. Хлопки выбивалки гулко разносились в морозной тишине.

— Етти! — приветствовала она подошедшую Эттыну, продолжая хлопать по крыше.

— Ии, пришла я. — И Эттыне присела на корточки рядом, выпростав руки из широких рукавов и сложив их на животе под керкером.

— Ты, наверно, слышала последнюю новость?

— Какую? — перестала стучать по крыше Имлинэ.

— Нутепынмынский-то Клиттегин задушился…

— Кыке! — охнула она и чуть не упала от неожиданности.

— Говорят, утром проснулся Клиттегин. Рассказал, что сонной дорогой видел, как унесло его в море. Южак сильный был, потом Керальгин задул. Видел сначала Энмынский нос, потом — Сешанский, показался Инчувинский, Увэюн, и вынесло его в пролив. А там тургич — тонкий лед. Ветер. Сбивает с ног. Идти трудно. Кругом трещины. Провалился. Страшно стало. Все равно смерть. Ножом горло порезал, умер… И тут Клиттегин проснулся, — вздохнула Эттыне.

— Кыке вай! — взвыла Имлинэ и выронила из рук выбивалку.

— Ринтылин у них ночевал. Как услышал, что рассказал Клиттегин, сказал: «Тебя там зовут», а сам ушел, уехал. А потом жена Клиттегина сообщила, что хозяин последовал зову, горло ремнем стянул… — умолкла Эттыне. — Гуйгунский Ринтынэт ночевал у нас, все это рассказал.

— Видно, правильно говорили знающие…

Женщины не заметили, как подъехала собачья упряжка.

— Вай-вай! — испугались они и разбежались в разные стороны.

Приезжий удивился, приколол нарту и зашел в лавку.

— Ох, и нарт в Энмыне собралось! — сообщил он последнюю новость.

— Надо и нам ехать, — сказал Антымавле. — Говорили же, помогать надо пароходным людям…

В Инрылине набралось всего три упряжки. Эттытегин, муж Эттыны, сослался на неизвестно откуда появившуюся болезнь ног и заявил:

— Если будет лучше, то поеду. Но болезнь едва ли пройдет. Пусть лучше другой кто-нибудь едет.

Жилища Энмына раскинулись поодиночке километра на четыре по берегу неглубокого, открытого с моря залива. Ближе к скалам мыса Энмын стояли три постройки европейского типа, около них густо лепились яранги. Другая кучка яранг стояла на другом конце у мыса Нетен. Отдельные яранги, словно цепочкой, соединяли оба конца стойбища. Жителям было далековато ходить с одного края на другой, и поэтому они больше передвигались по поселку на собаках; из Энмына ездили в Нетен, из Нетена — в Энмын, заезжая по пути на чаек то в одну, то в другую ярангу.

Но такое в Энмыне было впервые. Собачьи упряжки черными нитями тянулись из одного конца в другой.

У каждой яранги стояло по две-три упряжки. В чоттагинах уже не хватало места для собак приезжих. Рядом с ярангами выросли снежные стены, охранявшие собак от жгучего морозного ветра. Иные нерадивые хозяева распускали собак, и псы стаями бродили по стойбищу, учиняя драки и вырывая клочья шерсти друг у друга.

А сверху со склона, где, как сторожа-великаны, выстроились каменные кекуры, по-прежнему продолжали спускаться вереницы нарт.

Людей собрала последняя большая весть, пришедшая из Увэлена: раздавило льдами пароход «Челюскин», и люди остались на льду далеко в море.