Святость и святые в русской духовной культуре. Том 1. - Владимир Топоров

Субъектом этого чуда был Дух Святой, апостолы же — местом приложения его силы, объектом преображения. И вообще дух метаморфизма и преображения отчетливо присутствует в этом фрагменте в связи с темой языка и мотивирует ту связь и взаимопереход, который обнаруживается между языком пламени и стоящим за ним языком–органом человеческой речи, с одной стороны, и языком народа и самим народом, с другой [характерно, что в этом фрагменте τα εθνη "народ", присутствующее в ключевой фразе πορευθεντες ούν μαθητεύσατε πάντα τα εθνη. Матф. 28, 19, как бы отступает в тень, становясь чем–то экстенсивным и маловыразительным (ср., правда, чуть позже ανδρες… από παντός εθνους. Деяния 2, 5, хотя уже в следующей фразе 2, 6 народ обозначается через понятие множественной полноты — συνήλθεν το πλήθος), и на его место как бы просится Другое слово — τα γλώσσα, в котором уже обнаруживается возможность возникновения нового значения — "народ", ибо что ни язык, то народ и обратно — что ни народ, то язык, реализованная, однако, до конца в усвоившем уроки эллинизма славянском языке: апостолы пришли к язы́кам–народам и проповедывали им христианскую веру на языка́х–наречиях, ср. язычник]. И это уже были возвещенные Иисусом Христом новые языки, преображенные новым содержанием и новым образом существования и преобразующие старые языческие народы в новых людей, где уже нет смысла различать и отделять друг от друга эллина от иудея («И сказал им: идите по всему миру [εις τον κόσμον άπαντα] и проповедуйте Евангелие всей твари. Кто будет веровать и креститься, спасен будет. […] Уверовавших же будут сопровождать сии знамения: именем Моим […] будут говорить новыми языками [γλώσσαις λαλήσουσιν καιναΐς]». Марк 16, 15–17), потому что весь контекст преобразился в новый — теперь все новое [«се, творю все новое (’Ιδού καινά ποιώ πάντα)». Откр. 21, 5; «Итак, кто во Христе, тот новая тварь (καινή κτίσις); древнее прошло, теперь все новое (ιδού γέγονεν καινά)». 2 Кор. 5, 17] — новый человек [«Отложить прежний образ жизни ветхого человека […] Обновиться духом ума вашего (άνανεούσθαι δε τώ πνεύματι τού νοός ύμών) и облечься в нового человека (και ένδύσασθαι τον καινον άνθρωπον)». Ефес. 4, 24; «Дабы […] создать […] нового человека (ενα καινόν άνθρωπον), устрояя мир». Ефес. 2, 15], новый человек и новая тварь, новое вино и новые мехи, новая земля и новое небо, новое имя, новый Иерусалим, новая заповедь, новая песнь, Новый Завет.

«Деяния святых апостолов» описывают не только то, как Дух Святой снизошел на них и как они исполнились дара говорения на чужих языках, но и то смятение и изумление, которое охватило присутствующих, столь многочисленных и столь различных по своей языковой принадлежности: «Когда сделался этот шум, собрался народ и пришел в смятение; ибо каждый слышал их говорящих его наречием (τη ιδία διαλεκτω λαλούντων αύτών). И все изумлялись и дивились, говоря между собою: сии говорящие не все ли Галилеяне? Как же мы слышим каждый собственное наречие, в котором родились (τη ιδία διαλεκτω ημών εν η εγγενής μεν). Парфяне и Мидяне и Еламиты, и жители Месопотамии, Иудеи и Каппадокии, Понта и Асии, Фригии и Памфилии, Египта и частей Ливии, прилежащих к Киринее, и пришедшие из Рима, Иудеи и прозелиты, Критяне и Аравитяне, слышим их нашими языками говорящих (λαλούντων αύτων ταΐς ήμετέραις γλώσσαις) о великих делах Божиих? И изумлялись все и недоумевая говорили друг другу: что это значит?» (2, 6–12). По всем признакам это было подлинное чудо, к тому же, как объяснил сомневающимся или пытающимся обратить все в шутку апостол Петр, предреченное пророком Иоилем, чьи слова тут же и приводят ся (2, 17–21), и даже не просто чудо, но событий мирового, эпохального характера. Чтобы понять его смысл, нужно обратиться к тем далеким временам, когда «на всей земле был один язык (šph "уста" как орган членораздельной речи) и одно наречие» (Бытие 11, 1) и когда людям во имя самутверждения и желания прославиться пришла в голову безумная мысль о городе и башне «высотою до небес». Когда безумная мысль стала воплощаться в безумное дело, «сошел Господь посмотреть город и башню, которые строили сыны человеческие. И сказал Господь: вот, один народ, и один у всех язык; и вот что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали делать. Сойдем же, и смешаем так язык их, так чтобы один не понимал речи другого. И рассеял их Господь оттуда по всей земле» (11, 5–8). Множественность языков и их разнообразие (различность) — результат наказания, наложенного Господом на людей, подобно тому как изгнание первых людей из Рая было тоже наказание за преступление заповеди Господней, но в обоих случаях у каждого из этих наказаний была своя телеология, свой урок людям, свой замысел Бога, и нужно было только счастливое схождение всего этого в одном месте и одном времени, чтобы это от Бога исходящее проклятие языковой множественности и разнообразия, ставшее проклятием разъединенности в общении, глухоты в смысловом пространстве, изолированности не только языко́в, но и язы́ков–народов было преображено в некое благое чудо, что, собственно, и случилось в Иерусалиме в день Пятидесятницы, когда, беря в наиболее крупном масштабе, было снято, преодолено–отменено то старое наказание за вавилонскую затею.

Считая, что «против главного исторического зова и завета Пятидесятницы всего более прегрешило все христианское человечество, и в частности Византия и Русь, против вселенскости, кафоличности Церкви», отец Сергий Булгаков в дни своего искушения, пережитого в 1922 году, «в страдные дни своего Крымского сидения под большевиками во время самого первого и разрушительного гонения на Церковь в России» (см. Булгаков С. Автобиографические заметки. Париж, 1946, 48–49), ставил перед собой один из ключевых вопросов, на который русская историческая Церковь не смогла дать удовлетворительного ответа, и сам же пытался на него ответить:

Ведь в чем прежде всего и непосредственнее выразилась Пятидесятница? В преодолении вавилонского отчуждения: «егда снисшед языки слия, разделяше языки Вышний». Была утрачена всечеловечность, остались одни обособившиеся национальности, языки. И вот это знаменательное чудо: проповедь апостольская, одновременно понятая на всех языках, а затем не менее дивное духовное чудо — преодоление самого себялюбивого, гордого и исключительного национализма, каким был иудейский и эллинский и римский. И вместо этого новое сознание: во Христе несть еллин, ни иудей, варвар и скиф — и эта проповедь апостольская во всю землю и в концы вселенной, разрушившая национальные перегородки, и с каким трудом, какой мукой это совершалось, — вспомните труды апостола Павла, его прения с апостолом Петром, и колебания его, и Собор Апостольский. Однако огненные языки сожгли и расплавили, казалось, несокрушимые твердыни человеческой ограниченности».

Чудо распада единого языка на множество разных языков, утративших общие смыслы и возможность пробиться к пониманию их и пониманию друг друга, было не только покрыто в день Пятидесятницы чудом соединения в смысле и обретения утраченных смыслов, но и превзойдено: при сохранении всей языковой множественности и всего языкового разнообразия общий смысл стал доступным для каждого языка и каждого народа; оказалось, что каждый язык, как в зеркале, отражал этот общий смысл, углубляя и дифференцируя его, что каждый язык–народ нес свой образ этого смысла, и все эти образы, равноценные друг другу, на должной глубине восстанавливали новый единый язык. Торжество христианства едва ли было бы возможно без этого чуда прорыва в новое пространство языка и рождающихся в нем смыслов. Чудо, между прочим, состояло как раз в том, что многое, разное и розное, попав в новое силовое поле, не только не увеличивало отчужденности и изоляции, но, напротив, способствовало созданию более сложного и потому более глубокого и более надежного единства в том языковом слое, где рождаются и формируются смыслы, отсылающие к тому единому и высшему Смыслу, который есть Слово Евангелия от Иоанна. В этом отношении историческим христианством была проделана огромная работа, в свете которой стал ясен тот единый замысел Бога, что лежал и в вавилонском разъединении языков–смыслов и в их пятидесятничном соединении.

Что же такое смысл (*sb–myslъ)? — Мысль, открытая соединению с другими мыслями и направленная на благо (с-< *sъ-< *su — "хорошо"), не отделимое от бытия (*es-: *s-), знак, значение, знание (из *g'en — "рождать(ся)" & "знать" >"значить"), главное в составе слова, образующее его ядро и имеющее тягу к возрастанию и выходу за свои собственные пределы, преображающее «просто» слово в мудрое слово с тем, чтобы за ним узреть единое и все в себе содержащее Слово, которое было в начале, было у Бога, было Бог, через которое все начало быть, и в котором была та жизнь, что была свет человеков, светящий во тьме и ей не поддающийся — έν αύτω ζωη ήν, και ή ζωη ην το φώς των ανθρώπων. και το φως εν τη σκοτία φαίνει, καί η σκοτία αυτό ού κατέλαβεν. Иоанн 1, 4–5; φαίνει — "светит(ся)", т. е. является, обнаруживает себя, оповещает о своем бытии в сфере феноменального).