Компиляция. Введение в патологическую антропологию - Энди Фокстейл

— Ну что, вождь, — вдруг предлагает Святоша Рэнди — Может, сыграем в большую игру? Если выиграешь, я отдам тебе этот город. Весь, с потрохами. Если проиграешь, уберешься отсюда вместе со своим племенем на север. Все, что было твоим, станет нашим.

Сидящий Медведь чуть ли не с жалостью смотрит на Рэнди, медленно кивает и вскрывает карты.

— Фул хауз! — ахает Святоша Рэнди — Хорошая карта, вождь! На самом деле, хорошая… Ты ведь и вправду мог выиграть… Сожалею, дружище, но мне повезло больше!

Фантастика! Пиковый флеш-рояль.

Сидящий Медведь бледнеет. Этого не может скрыть даже природная смуглость. Он встает и выходит, не проронив ни слова.

— Простите, шериф, — говорит Стив — Я ничего такого не хочу сказать, но, по-моему, валет пик был в моей руке…

— Все верно, — соглашается Рэнди — Был. Но городу необходимо развитие, малыш! Когда-нибудь ты это поймешь. Пойдем-ка лучше выпьем.

Основное правило Абсолютной Игры, прообраза всех игр на свете — это отсутствие заранее оговоренных правил. Абсолютная апология жульничества — ее суть…

Шон — дальний потомок Сидячего Медведя. В отличии от своего предка он не питает иллюзий на счет того, что игра должна быть честной. Шон — блестящий игрок и непревзойденный шулер. Если понадобится, в его колоде окажется десять тузов и столько же джокеров. Шон зарабатывает игрой на жизнь. Он не наглеет и всегда выигрывает именно столько, чтобы ни у кого не возникло подозрений. Ни одно казино до сих пор не внесло его в черный список. Всякий раз, уходя с очередным выигрышем, Шон вспоминает о Сидящем Медведе. «Ну что ж, дед, — думает он — Мне вряд ли удастся вернуть нашему народу то, что ты проиграл, но я все-таки сделал этих сукиных детей!»

Шон живет вместе с Лечей, Лорой и другими членами сообщества, приютившего Джил. Сейчас он рассказывает Джил историю Сидящего Медведя. Джил слушает…

Не худшее из допущений.

До скорого.

Джил

Если серьезно разобраться, то дар настоящей, добротной ненависти встречается ничуть не чаще, чем дар настоящей любви. Кого бы или что бы и с каким бы пылом ты не ненавидел, все это не имеет ни малейшего отношения к истинной ненависти. Скорее, это косвенные приметы происходящего в тебе гнойно-нарывного процесса, а именно страстной, томной и по-щенячьи слюнявой приязни к собственной никудышной персоне. Процесс этот чаще всего необратим. Результаты его приятными не назовешь. Рано или поздно твой гнойник переродится в неоперабельное злокачественное новообразование и в кратчайшие сроки тебя доконает. Не ссы, дружище, выход есть! Выход тяжелый, болезненный, но уж если ты хочешь выжить и слепить из себя хоть что-то путное, придется им воспользоваться. Прежде всего следует осознать и узаконить свое нынешнее положение. Ты — это частица полуоформленной смердящей массы, выпавшей из прямой кишки мироздания. Проще говоря — говно. Исходное и окончательное. Следовательно, любить себя как-то не за что. Хотя именно за отсутствие каких бы то ни было достоинств говно себя и любит. Но ведь ты не такой, правда? Тебя же удручает тот факт, что для определения твоей сути годятся только термины скатологии, да? Это уже достижение. Перестань ненавидеть то, что вовне. Тех, кто вовне. Они невиновны. Их отношение к тебе нормально. Измени вектор ненависти на противоположный. Проникнись брезгливостью к своему внутреннему дерьму. К самому себе. Не переживай, это совсем не обяжет тебя возлюбить внешний мир. Этого не требуется, и, по совести, не очень-то он того заслуживает. Говна в нем тоже немало.

Теперь до истинной ненависти остается всего один шаг. И один соблазн. Оставить все, как есть. Сесть на жопу и начать скулить. Мол, какое я дерьмо и как я самому себе противен. Как все безысходно, и что не одному кондитеру в мире не удавалось вымутить из дерьма шоколадный батончик. Если чуешь, что подобного соблазна тебе не одолеть, пойди сразу удавись. Истинной ненависть становится не тогда, когда ты осознал себя дерьмом, а тогда, когда ты начал с ним что-то делать.

Поверь на слово, предложенный выше метод работает изумительно. Алгоритм прост, теории — минимум. Но без подвоха и здесь не обошлось. Путь к истинной ненависти долог, утомителен и тернист. Великое искушение сопровождает тебя на всем его протяжении. Плюнуть на все, остановиться, прилечь на обочине, забить косячок, заблудиться в наркотических грезах и тихонечко сгнить. Или вернуться назад, сколько бы ты уже не прошел. Даже если тебе остается всего полшага до цели, дать задний ход кажется и простым, и разумным, и, чего там греха таить, приятным вариантом. Такова, сука, великая магнетическая сила любви.

Впрочем, случаются исключения. Некоторым удается пройти этот путь почти мгновенно. Все, что им для этого требуется — лишь удачное стечение обстоятельств.

Джил повезло. Ей потребовалось всего-то пара дней, проведенных среди обычных, вроде, людей, обитающих в необычном месте. Они называли себя Обществом, хотя все, что их на самом деле объединяло — лишь общая крыша над головой, общее хозяйство и общее нежелание указывать ближнему своему, как ему, недотепе и выродку, следует жить. Ну, и выслушивать от ближнего аналогичные рекомендации так же. Каждый занимался каким-то своим делом, но никто ни в чьи дела носа не совал. Впрочем, страшных тайн из занятий своих никто не делал, поскольку в основном эти занятия были вполне безобидны.

Лора была помешана на растениях. Имела диплом флориста. Выполняла частные заказы по цветочному дизайну. Калеб мастерил всякие странные штуковины, что-то среднее между скульптурами и механизмами неясного предназначения, производящими бестолковую работу. Наверно, это все-таки были произведения искусства, потому что их с радостью выставляли в своих витринах авангардные арт-салоны. Ну, и так далее. Разве что Шон выпадал из общего пацифистского контекста, но только вне стен коммуны. Среди всех ее обитателей он казался Джил самым добродушным.

А вот Леча стоял ото всех особняком. Джил чувствовала, что он находится здесь не по предрасположению к такому образу жизни, а как будто по некому долгу. Джил спросила его об этом напрямую.

— Может быть, так оно и есть, — ответил Леча, немного подумав — Конечно, ни я им, ни они мне ничем не обязаны. Как ты заметила, народ у нас здесь слегка чокнутый. Незлобливый и, по большому счету, беззащитный. Следовательно, им нужен кто-то, способный решать всякие неприятные проблемы, с которыми им самим не справиться. А такие проблемы не могут не возникать. Мы же, все-таки, не в стране Оз живем. Я с проблемами справляться умею, потому я и здесь.

— Только поэтому? — спросила Джил.

— Ну, разумеется, не только, — улыбнулся Леча — Нравятся они мне, каждый по-своему. То, как они живут — это совсем не мое. Но на данный момент выбор у меня не велик. Наверняка настанет время, когда все изменится, но пока оно не настало, я буду с ними.

— А как ты вообще сюда попал?

— Долгая история. И неинтересная… — Леча слегка нахмурился и покачал головой, словно разгоняя болезненные воспоминания. — Как-нибудь потом…

Джил настаивать не стала.

Хотя в обществе ей было уютно, она понимала, что остаться совсем она не сможет. У нее никогда не было далеко идущих планов на жизнь, она не представляла, чем хотела бы заниматься, но с Обществом ей было не по пути. Джил постоянно вспоминала свой сон. Серую долину с исчезающими следами. Бездонную реку с белоглазой рыбой. Свой страх утонуть в этой реке. Джил смотрела на своих временных соседей и видела, что их существование тоже по-своему бессмысленно. Но им, по крайней мере, не было страшно. Они были кем-то. Они знали себя и знали, как хотят провести отпущенные им дни. А Джил никем не была и ничего не знала. Ничего, кроме того, что она никогда себя не любила. Это знание пришло к ней внезапно и само собой. Просто Джил вдруг подумала: «Боже мой, а ведь я себе безразлична… Я — пустая. Но ведь пустоты не бывает! Что-то должно заполнять ее?». В точку. Любить себя Джил было не за что. Слишком мало хорошего сделала она для себя.

Оставалась ненависть.

«Но если так, — размышляла Джил — то зачем мне вообще жить?»

«Потому, что хочешь!» — ответил ей внутренний голос.

«Но как жить, ненавидя себя? Что за радость от такой жизни?»

«Никакой. В том-то и фокус. Можно подумать, прежде ее было завались!»

«Верно, все лучше, чем раньше. Вот только долго ли мне жить?»

«Да какая, к черту, разница? Выживешь — чудно, а нет, так о ком жалеть? О том, кого ненавидишь?»

Джил не нашлась с ответом. А потом ей стало ясно, что ответ лежит на поверхности. Если не получается жить с достоинством, всегда можно достойно умереть. И возможность эта дорогого стоит. Осознав это, Джил ощутила в себе разительную перемену. Она перестала бояться. Все ее прежние невзгоды, все дикие необъяснимые события последних дней представлялись ей теперь сущими пустяками в свете открывшейся ей немудреной истины. Ее внутренняя крыса оказалась надежно заперта в тесной клетке, которую Джил чувствовала под своим солнечным сплетением. Крыса была еще жива. Она отчаянно металась в своей западне, набрасывалась на толстые прутья, пыталась их перегрызть, но — тщетно. А Джил была спокойна. Словно и не ее страх, не часть ее самой сейчас агонизировал. Джил улыбалась. Но потом она услышала в себе невнятный шепот. С ней говорил инстинкт. «Не убивай до конца! Нельзя!» — так истолковала Джил его призыв.