Прощай, Атлантида - Владимир Шибаев

Тут вдруг на секунду речь оратора прервалась, потому что на подиум выбралась молоденькая маленькая издали монашка в черной длинной глухой юбке, белом платке на голове и с ящичком для пожертвований, где выведено было церковным почерком, кажется: " Подайте храму вечности на свечи". Вице сунул в ящик мелкую купюру и, улыбаясь, зыкнул: " А ну пошла отсюда, побируха, курва". Банкир, вальяжно и демонстрационно подняв, отправил в жертвенный сосуд сотенную зеленую бумагу, а оратор-монументалист сказал в микрофон:

– На храм всегда даю. Сам храмы строю, фигурой украшаю. Под ключ, называется. Могу тут снести, новый дам.

Но денег не дал, а монашке не в микрофон проговорил, впрочем, тихо:

– Ходи отель-матель меня. Вечерний служба. Там даю. Не стесняйся, детка-конфетка. Свечи-речи, все будет.

И монашка скромно спрыгнула с педьестала и поплелась в толпу.

Неожиданно в микрофон сунулся банкир Барыго и изрек:

– От областных учеников-отличников поведения знаний сообщение представит победитель районного смотра школьник Папин.

На арену выбрался с медным тазом в руке подросток Папаня, управляющий крутой встречей в веселом кафе "Касабланка", сунул таз под ноги, взобрался на него и сообщил в микрофон:

– Ну что, значит, мы, ребята кумекаем об этой памятной науке. Без башки и без руки куда ж – вон и школьник-ученик ты не схимичишь, ни по правописанию…чистописанию маляву не сцарапаешь. Да? А сколько нас бегает безпризоры, оторванной от никчемной родни? Разве это не урок, не контрошка всем дядям взрослым. Кончай, дяди…базар торговать. Займись прокормом малолеты и ихним сбором в наши летние отряды труда и отходняка… отдыха. Гони с пивных ребятню в спортцентры и качалки, чтоб их счастье юности грело. А памятник, так – башки не надо, или махонькую в школе на уроках трудов изготовим типа неандертала, а к руке – кулачину в полпуда – пускай родичам пьяным и беспутным грозит застарелый вождь: думай об детях, а то за семейный базар ответишь!

Площадь приветливо загудела, раздались и возгласы:

– Дело базарит пионер, смышленый малец. Давай с кулаком!

– Пускай рабочий класс скажет, – втесался какой-то случайный крикун из толпы.

– Кто у нас сегодня из класса? – обернулся к свите вице-губернатор. Потом объявил. – К микрофону для насущной дискуссии пропущен известный Холодковский рабочий Горячев, общество " Твоя воля" и филиал профсоюза " Рабфронт борьбы с забастовками".

Выступил тут же Горячев и взволнованно пояснил:

– Не хотел, братцы, выступать, но скажу. Нам не монументы надо, зарплату надо. Трудовой настоящий договор с уважением и оформлением трудяги. Чистая столовка, негнилые щи. Потом уж памятники. Стоял Ильич тут тридцать лет, пускай и стоит. Никому уже не мешает эта история, а кому и помогает. А мы, как собаки, башки отшибаем. Сегодня эти тем, а завтра наоборот. Когда научимся сообща жить? Давайте как люди – уважать труд будем. Чистая спецодежда, нормированный день, да тихая музыка в цеха. А памятник предлагаю этот восстановить, и заложить новый трудовому человеку и трудовой женщине, сейчас покажу. Мария Зиновьевна…не стесняйся…

Пробралась вверх по лестничке некоторая неровная и кривая особа, – может быть бывшая ботаничка из Сениной школы? – и вдруг встали Горячев с ней, как на школьной пирамиде, друг к другу спиной и сплели руки и взметнули вверх, отставив далеко назад по одной ноге.

– Рабочий и работница, – возвестил Горячев в микрофон, не меняя позы. – Трудовое соитие для рождения нового труда.

Но не дал новый выскочивший на педьестал деятель закончить Горячеву с женщиной свое дело на людях. Он взялся, с бешеной энергией размахивая широкими рукавами напяленной на плечи странной серой хламиды, выталкивать с подиума проект памятника, представленный во всей натуральной красоте " Рабочей неволей", и в конце концов обрушил Холодковского с ботаничкой в толпу.

При этом он кружил, щелкал смазными сапогами и орал:

– Довели, изверги, работяг до кровинушки. Гафонова на мякине не купишь, отольюися вам, крокодилам, рабочие слезки. Поднимись с коленок, Русь нищая, заклятая. Соберись пьяная-смурная-драная с дрекольем на горбинушки ненавистные. Гафонов чует: будет вам красная сопелка…Такого нам дядьку-памятник оставь – как нонешний человек-урод, без рук без ног, с хромой головой, пускай нас изображает, изверги…

Конечно, с двух сторон поперла охрана, пытаясь поймать крутящегося увертливого самостийного оратора, да свалить, что почти и удалось одному форменному с наколкой на руке " Мать тебя не узнает".

Однако, главными задержателями все-таки сильно потерявшего ориентацию и остойчивость из-за кружения Гафонова стали совершенно вовремя вступившие с двух сторон на импровизированную гладиаторскую арену и узнанные многими присутствующими строго одетые спортивного покроя господа Колин Альберт Артурович и его внебрачный брат-близнец Нолик Артур Альбертович. Эти жестко отстранили метко наколотого, так что тот вмиг откатился из-под ног монумента, и Гафонов был господами поднят и предъявлен белым озирающимся затравленным лицом собравшейся внизу культурно митингующей публике, отчего тот начал икать и пучить глаза. Потом оба господина, держа одной рукой задержанного кликуна, спокойно отправились каждый в свою сторону – налево и направо. Но единое пока тело Гафонова не позволило стальным служащим разойтись. Нолик и Колин стали задержанного рвать каждый к себе, сначала осторожно, а потом все стервенея и, видно, обижаясь один на другого. Когда добыча оказалась изрядно порвана и перестала скулить, серьезные господа ее кинули, как ненужную тряпку, и сошлись уже сами, и толпа сжалась, ожидая неминуемой бойни двух сильных мира сего. Но Артур и Альберт ограничились страстными взглядами, поправляли друг другу галстуки и шипели и клекотали, что решительно не переводилось в слова. Поэтому, что там дальше случилось у подножия, никто не стал и рассматривать, так как толпа, кстати прибывающая и напирающая, увидела – по монументу ползет призрак, бурое пятно, лишай или сфагнум-гриб.

Пятно, нетвердо передвигая конечности и почти срываясь, с титаническим трудом удерживалось за потрескивающий серый саван и орало одно лишь слово:

– Покаж…покаж!

Призрак взбирался все выше, на миг повис на веревках, охватывающих попону и чуть не сорвался. Тем более, что рядом затюхали два голубя, тоже предъявившие на освоенную площадь свои права.

– Покаж… – опять заорал призрак и потянул за веревку, пытаясь раздеть бронзовое изваяние. И замахал на голубков рукой.

Теперь можно было узнать – это лез совершенно пьяный пригородный хулиган Хорьков. Уже замельтешили внизу одна или две пожарные каски, промелькнул служебный китель майора Чумачемко, кто-то стал натягивать брезент и ставить стремянку, но казалось, что все не завершится в пользу хулигана. Тем более, что один забавник-двоечник, плохиш и негодник-второгодник запустил камешек.