Прощай, Атлантида - Владимир Шибаев

– Работа, – поддержал паренек. – Вот и вошли, ждем, когда заявишься. Только тут на твой след напали.

– Снаружи, дядя, очень холодно. К трусам примерзли, – залепетала девчушка, все-таки опасливо глядя на географа. – Ты не бойся, я ничего показывать не буду. И твою кровать мы не сильно помяли, – оправдалась она, указывая на подстеленную мятую газету. – Ты не бери на сердце.

– Я не беру, – сообщил географ.

– Выпьешь? – предложил мальчик, указывая на бутылку.

– Поздно уже, – отказался хозяин.

– Поздно уже только родиться, – солидно пошутил чьей-то шуткой паренек.

– Мы, дядя, сейчас отвалим, – сообщила девчонка, нетвердо поднимаясь. – Дело сделали, Вас уследили, какие к его папаше припензии. А то ему майорка обещал, упустит – жизнь в клетку.

– Может, перекусите? – спросил географ, выгружая продукты. – И чай горячий будет, с вареньем.

– С каким? – придирчиво поинтересовался паренек.

Географ открыл холодильник и вытащил оттуда единственный предмет долгого хранения – трехлитровую банку варенья, подаренную географу за дополнительные занятия с ученицей Быгиной ее родительницей.

– Да хоть с вишневым! – и он высоко приподнял светящийся рубином сосуд.

– Слышь, Кабанка, может, давай!? Вишневое, – прошептала девчушка, шмыгнув носом.

– А булки свежие? – осведомился пацан.

– Куда уж свежее. Несите ребята, вон там чашки и ложки, быстро на стол. Все голодны, как волки.

– Бутербродец можно. Как волки позорные, – тут же согласился Кабан.

– И очень нужно, – тут же поддержала девчушка. – А то с холодухи и с голодухи у тебя все откажет.

– Чего все? – насупился суровый мальчуган. – Сралка с мочалкой?

За чаем кратко познакомились. Правда бутылку географ велел ребятам зря не тратить и оставить впрок. А девчонка рассказала, уже как леопард зевая, историю.

– Вы, дядя, не думайте, что если тогда Вам задком посветила, то конченая. Меня мамка Валя, ну, моя Эвелина Розенблюм по походному, ох как бережет.

– Для кого это? – насупился парнишка.

Оказалось, что к моменту полной неплатежности зарплаты на "Красной чесальщице" мама Валя и тоже с Валей, дочкой, очутились в гнилой плесневелой каморке фабричного двухэтажного барака без денег, без мужа, без отца и без надежд. Второго и третьего Валя-младшая никогда не видела, потому что как-то, напившись и подбрасывая над затертой клеенкой звенящие последние монеты, мама Валя в сердцах сказала дочке:

– Сволочь он, твой папаша. А я дура оловянная, ноги развесила, все надеялась на Первомай приодеться, к локтю его прижаться, дочку на шею, и на прогулку под танцевальные марши, с мороженым или сахарным петушком. А он, сволочь, не задержался у твоей колыбельки, кобелина. Как зовут – не знаю, да и кто он – не спрашивай. Может этот, а, может, тот, все хорошие, – заплакала мамаша, бренча вместо бубна мелочью.

Потом они с другими боевыми тетками-чесальщицами вперлись к глубокому начальству, к самому владыке фабрики, бывшему ее красному директору и партсекретарю Евграфу Евграфычу Бодяеву. Поклонились в ножки и сказали:

– Что ж ты, гнида, деньги не платишь? Мы же с утра до ночи горбимся и коробимся, в старухи с тридцати лет заделались. У меня дочка, – крикнула Эвелина улыбчивому хозяину. – Мне ее что, на панель снаряжать? Почему бараки двадцать лет без ремонта, дранка-оборванка во все щели летит, крыша-жестянка поехала к дальним помойкам. Где твоя партийная совесть, уважаемая гнида Евграф Евграфыч? Ты же, когда наши липовые акции обирал – златые горы сыпал. Дай хоть заработку по три тыщи.

– Ой, бабоньки! – воскликнул кровопийца Евграф. – Кончилась совесть в социализме, демократы-плутократы, видали, чего наворочали. Деньги дам. А по три тыщи не жирно? Глядите, – воскликнул, сверкнув золотой короной зубов. – Пожарных, псов поджарых, кормлю, проверяльщиков две тьмы до упаду пою, санитаров несчитано на нарах за ваш счет отсыпается. Губернатору дай, бандагалу дай – а то в рабочее время с четырех сторон вас спалит, а меня закоптит. Государевым налоговым псам кость кинь, чтоб умножали правильно. И, думаете, все? А сам я голый со своей партзакалкой. Вот че демократские хари смудрили. По три тыщи не дам, по тыще дам, кто баламутить кончит. В другое, бабоньки, время – все бы отдал, и сам на именины ваши в гапачке прошелся, да время другое. Хотя, если кому особо приработать надо, ну, кто пофигуристей, – подошел он к стоящей в первом ряду делегации маме Вале и сытно оглядел, – тем могу подсобить, по желанию направив на хозяйственные вечерние посиделки в сауну Союза мелких и других предпринимателей. Ну, а уж кто непофигуристей, ждите бабоньки весны-красны. Не за горами уж.

Мама Валя, скромная, подошла к его в три обхвата столу и плюнула, специально из скромности недоплюнув, прямо на стол:

– Я моей фигурой, раз руками работать, гад, не даешь, больше твоей милостыни под красным фонарем отыщу, – и ушла.

– С этих пор, – протянула дочка Валя, Краснуха, отчаянно зевая, – мамка и трудиться на меня, беспутную школьницу. Как бы не заболела только. А мне говорит – в чем тебя таком увижу – тут же убью. И сама убьюсь. Так что Вы нас извиняйте, дядя – мы не конченые еще, мы сейчас отвалим, за ваше беспокойство не расстраивайтесь.

– Ага, – согласился пацан, приподнимаясь с кухонного табурета. – Пошли отсюдова, дядьке за хлеб-соль привет.

– Куда – пошли? Электричек уже нет, и автобусов, – спросил географ.

– Пешком допремся, полтора часа, – уверенно сообщил Кабан.

– Допремся, – тихонько подтвердила девчонка.

– А, слушайте, – предложил географ. – Оставайтесь – ночуйте. Места полно. А то попретесь, от усталости кого зашибете, вот и заметут.

– Заметут, – раздумчиво протянул паренек.

– Ну вот и все, решили, – звонко возвестил географ. – Валя в кухне, на прекрасном топчане, где и я в молодости лучшие годы промечтал. Парень в комнате на раскладушке. Прекрасно. Белье постельное…есть. А я уж, хозяин, на своей тахте.

– Мы вас не стесним, – застеснялась Краснуха радостно. – Давайте мы с этим на тахте, нам и теплее рядом, а Вы ночуйте на раскладухе с топчаном.

– Нельзя, не положено, – возразил географ.

– Да вы не боитесь, я ее пока только щупаю, – солидно вставил пацан, правильно поняв учителя.

– Еще бы! – в сердцах воскликнула девчушка. – Меня мамка привесит. Береги смолоду, чтобы не было больно за без целки прожитое, – слегка процитировала она школьное.

Но согласились с мнением хозяина, быстро постелились и почти улеглись. Ночь уже вовсю приплелась. Тут и раздался звонок в дверь. Арсений, совершенно потерянный, отворил ее. За дверью виднелся в полной аммуниции лейтенант Зыриков.