Ловушка для героя - Михаил Исаков

— Я пришел для того… — Удар в живот.

— Отвечай на вопрос!

— Нет, я не из тех миролюбцев!

— Тогда, почему у тебя нет оружия?… Ты хочешь смерти?

— Я не хочу ни чьих смертей.

— Зачем ты пришел?

— Чтобы жить.

— Значит тебе что-то нужно… Земли? Дерева? Зверей?

— Нет. Мне ничего из этого не нужно. Я… — Удар по почкам.

— Ты врешь! Всем двуногим нужно от леса только этого.

— Нет! Я не вру! — Его крик захлебнулся от удара по горлу.

— Мы проверим.

И они проверили.

Как пытали его, Ловец запомнил в мельчайших подробностях. Он все время был в сознании. Но он совершенно не запомнил своих ощущений: помогло "отключение". Лишь неприятный запах своего собственного паленого мяса. Ради такого случая лесные женщины могли терпеть и огонь. Они вообще могли многое терпеть.

Это длилось несколько часов. Дриады ничего не спрашивали, они молчали и делали свое дело. Надеяться на милосердие бесполезно, — этого слова нет в их языке. Интересно, было ли им приятно от всего того, что они делали? Наверное, нет. Какому живому существу доставляет удовольствие мучить другое живое существо? Правильно. Только если оно ненормально. Поэтому некоторые "яйцеголовые" из Академии Наук, никогда с живыми дриадами не сталкивавшиеся, говорили, что они не есть разумные существа.

Впрочем, Ловец не мог ответить на эти вопросы и объяснить природу дриад. Вот русалки, с которыми ему приходилось работать, другое дело.

— Я хочу видеть старейшин. — Это было единственное, что он повторял все время.

Все кончилось после того, как Тео, наконец, спросила:

— Зачем они тебе?

Тео за ту сотню лет, которую прожила в Лесу, видела всяких двуногих. Некоторые из них даже уходили от нее живыми. Некоторых она даже отпускала сама. Она не была уж слишком кровожадной. Просто ей было необычайно интересно, почему все происходит так, как происходит? И никто не мог удовлетворить ее интерес.

— Зачем они тебе? — повторила она вопрос, заглядывая в зеленые глаза лекаря.

— Я хочу с ними говорить.

— Все вы хотите сначала говорить, а потом…

— Но…

— Зачем ты пришел?

— Я хочу жить.

— Верю. Хочешь. — "Странные у него глаза. Такие же, как у меня. Как у нас".

Тео родилась после всех войн, в которых участвовал ее народ. Жаль. На ее долю выпало усмирять зарвавшихся, наглых двуногих. И что они все лезут и лезут? Как-то раз она даже вышла из леса и стала спрашивать у проезжих на большой дороге, что они делают и куда так спешат? Но ей никто не ответил. Даже чуть не убили… Странный мир у этих двуногих.

"Может быть, этот мне объяснит?"

Ловец не умер тогда, когда должен был. Он не закричал тогда, когда должен был закричать. Дриады видели, что он не обычный двуногий. А все необычное подлежит пониманию — это тоже закон. Поэтому, когда они его облепили Лунным цветком и понесли дальше в Лес, Ловец мог успокоиться. Со старейшинами он точно встретится, ибо только они придумывают законы, ибо только векам принадлежит мудрость.

И иногда путь к мудрости лежит через боль. Ужасная боль обрушилась на Ловца.

Он очень хотел расслабиться, но не мог. Состояние "отключения" не может длиться постоянно. Так недолго и без нервной системы остаться. Болели руки и ноги, лишенные ногтей пальцы, обоженная огнем грудь.

"Боги! Я, вроде как лекарь, а сам…"

 Ворон к ворону летит, Ворон ворону кричит: Ворон! Где б нам отобедать? Как бы нам о том проведать? Ворон ворону в ответ: Знаю, будет нам обед; В чистом поле под ракитой Богатырь лежит убитый.

Хриплый, жизнерадостный и разухабистый голос совершенно не подходил к грустным словам песни. Но поющего, видимо, это не волновало, и он голосил на всю округу. Скрип колес был ему единственным сопровождением.

— Плохо поешь, — простонал Ловец.

Ящик, на котором он лежал, содрогался при каждом подпрыгивании телеги на ухабах. Дорогой назвать то, по чему они ехали, можно было лишь при очень большом допущении. Наверное, ран и синяков от такой поездки у него только прибавиться.

 Кем убит и отчего, Знает сокол лишь его, Да кобылка вороная, Да хозяйка молодая.

Голос орал прямо над его головой, поэтому провалиться в забытье снова у Ловца не получилось. Ныли раны, болела спина, болели уши от пения человека, у которого нет и никогда не было слуха.

— Плохо поешь, — он напряг голосовые связки еще раз.

Над ним наклонилось бледное, зеленоватое лицо молодой и очень красивой женщины.

— Меня зовут Тео. Ты помнишь, двуногий? — Ее большие зеленые глаза были настолько глубоки, что можно было утонуть. Многие мужчины долго не могли оправиться от вида подобных глаз, прежде чем поняли, что чувство любви дриадам не знакомо.

— Я помню.

— Это хорошо. — Ее длинные бело-зеленые волосы упали ему на лицо. Лекарь был просто оглушен запахом зеленой свежести разных трав и цветов. — Выпей!

Она дала ему какой-то теплый сок. Ловец догадывался о том, что туда входит, но напрягать память и вспоминать точный рецепт не захотел. Какие только травы и коренья ни растут в Великом Лесу.

— Знаешь, ты красивая. — Слова выпали без всякого умысла. Ловец не питал злобы к дриадам за то, что они сделали. Это было бы, по крайней мере, глупо. Они все же сохранили ему жизнь, начали лечить и теперь тащат куда-то.

"Тащат…?"

— Где я?

— Ты хотел к старейшинам. Скоро ты их увидишь. — Бледное лицо с зеленоватым отливом исчезло.

Никаких эмоций, никаких желаний.

Ловец чувствовал себя песчинкой, которую несет вихрь бури. События давно вышли из под контроля, и если бы его спросили, как и когда это случилось, он не знал что ответить. Логика неумолимо подводила к выводу о том, что в основе всего лежит его вмешательство в странное происшествие на дорожной станции, но она не могла ответить на вопрос, как эта маленькая случайность может вызвать такой быстрый, почти катастрофический, обвал событий. Он превратился из творца в сырье, из которого творят другие. Тот же Фирс, например, или Тео, или этот безголосый певун.

Возница, который во время разговора раненого и дриады молчал явно не из деликатности, проревел еще один куплет своей "веселой" песни:

Сокол в рощу улетел,На кобылку недруг сел,А хозяйка ждет милого,Не убитого, живого.

— Э-и-эх! Хорошо! — Теперь над ним было красное лицо человека. — Ну, че? Живой?

— Плохо поешь, — Ловец донес, наконец, до возницы свое мнение о его пении.