Поздние ленинградцы. От застоя до перестройки - Лев Яковлевич Лурье
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Николай Иванов: «С Хочинским мы начали работать в театре, нам исполнилось 20 лет, мы только окончили нашу студию. Конечно, мы были уже шалопаестые, к тому же у нас было послевоенное воспитание. У него был пристальный взгляд на всё в тебе: на твои актерские способности, на то, как ты растешь как актер, как ты ведешь себя в жизни, как ты живешь в семье своей родной. Для него всё это было очень важно и очень ценно. Он старался про всё это знать».
Лев Щеглов: «Театр, особенно для того, кто с ним связан, важнее, чем жизнь. Это тезис очень спорный, но это его тезис. Актер должен быть рабом театра, слугой режиссера, но в то же время быть развитым, умным, продвинутым во всех сферах».
Вместе с режиссерами Додиным и Фельштинским Корогодский ставит циклы спектаклей, которые прославили ТЮЗ далеко за пределами Ленинграда: «Наш цирк», «Наш Чуковский», «Наш, только наш» и «Открытый урок».
Корогодский, может быть впервые в истории, применил этюдный метод работы с актерами. Спектакль рождался по ходу репетиции. Режиссер работал как педагог, провоцируя актеров на самостоятельные этюды, которые соединял в единое целое. Такой раскрепощенности актеров на сцене советский зритель не видел никогда.
Лев Додин: «Новые возможности театра, театра авторского, свободного от драматургии, чистого театра, театра как такового. Огромная энергия, конечно, была сконцентрирована и в нем, и в той компании, которая возле него крутилась. «Наш цирк» делал курс, на котором я начал преподавать в 1967 году и который послужил основой этого спектакля. В сентябре мы начали обучение этого курса, а в январе сыграли на большой сцене этот спектакль. Мне кажется, это беспрецедентный случай».
Вениамин Фильштинский: «Зиновий Яковлевич очень удачно использовал полукруг сцены. ТЮЗа, сцена которого похожа на цирковую арену. Вот это, что касается эстетики спектакля, а остальное было игрой, замечательной, легкой игрой, свойственной детям».
Игорь Кон: «Когда ко мне приезжали какие-нибудь иностранные гости, я всегда их водил в ТЮЗ. Потому что, во-первых, это абсолютно уникальное зрелище, ни в одной стране такого не было, что можно было всё понять, не зная языка».
С самого своего появления в ТЮЗе Корогодский в немилости у городского начальства. Каждый новый спектакль дается с боем. Чиновники из Управления культуры Смольного не верят Корогодскому. Какой-то ехидный либеральный еврей, к тому же чертовски хитрый, спасает покровительство Товстоногова, человека, решавшего всё в театральной жизни Ленинграда…
Лев Щеглов: «Дубовые чиновники, они ведь тоже в основном подпадали под обаяние мастера. Вот, понимаете, если художнику с властью выпить – это как бы манипуляция, чтобы чего-то добиться. То власти в основном выпить с известным художником – это почетно, это льстит самолюбию. И Корогодский умело этим пользовался. Некоторых чиновников он обаял, но там, где ему казалось, от него требуют того, что он не желает делать как художник, он мог быть и резким, и, в общем, характер у него был, что он мог и обидеть, и как следует».
ТЮЗ – лучший в стране детский театр, но положение самого Корогодского двусмысленно. Признанный мастер, он всегда в полуопале. Очередной юбилей ТЮЗа, театру вручают орден. Камеры выхватывают лица актеров, городского начальства, звучат поздравления. Но где Корогодский, народный артист республики и руководитель театра? Один среди многих, на сцене, в толпе. Ему не дают слова, не показывают крупным планом. В официальной кинохронике он – статист.
Власть четко расставляет акценты. 1960–1970-е годы. Годы взрыва духовной жизни, где просвещенные горожане утоляли свой голод, читая книги, которые раньше не могли прочесть. Смотрели кино, которое раньше не видели. Хватали ртом озон. Ленинград – город театральный. Хотите верьте, хотите нет, тогда говорили – «население нашего города по вечерам делится на две неравные части: на тех, кто сумел достать билеты в театр, и на тех, кто сделать этого не смог». Вторая часть, конечно, завидует первой и стремится приобрести билеты заранее, за несколько дней, за неделю, а иногда и за месяц.
Ольга Волкова: «Люди ехали смотреть спектакль из Москвы в Питер. Из Питера на репетиции к Эфросу в Москву. Жгли костры вдоль Фонтанки, чтобы попасть в БДТ, огромные очереди в ТЮЗ. Взрослые с ужасом говорили: „А что здесь делают дети?”. Потому что было не попасть, они хотели смотреть то же самое. И был захлеб, но уже конец 1970-х годов, я получаю предложение от издательства „Искусство Москвы” написать книгу, подвести итог своей работы в театре. Я писала, уже будучи актрисой Театра комедии, который возглавлял Вадим Сергеевич Голиков. И тогда же ушла, потому что его сняли безобразным образом. Какой-то редактор, посмотрев мои черновики, сказал: „Пожалуйста, две фигуры у вас одиозные, их не трогайте, – это Голиков и Корогодский”».
Мария Ланина: «Дело в том, что Корогодский изначально был одним из крупнейших диссидентов этого города. При этом его диссидентство, оно не было намеренным, оно не было вызывающим, оно не было политически направленным. Это была внутренняя убежденность в том, что говорить надо по-честному».
Лев Щеглов: «Народ просто валом, все визжат о его спектаклях, а он ходит гоголем. Он еще любил пиджаки-рубашечки, кокетлив был, как бы одевался отнюдь не в черный костюм и синий галстук. Я думаю, что у кого-то это вызывало чувство грандиозного уважения, а у кого-то и отторжения».
К началу 80-х отношения Корогодского с партийным начальством города испорчены окончательно. Со скандалом закрывают спектакль по пьесе Окуджавы «Будь здоров, школяр». Не допускают к постановке специально написанную для ТЮЗа пьесу Михаила Рощина «Галоши счастья». У Корогодского возникают конфликты внутри театра, которые медленно, но верно входят в полосу кризиса.
Дмитрий Циликии: «Театр стал заваливаться, портиться, спектакли всё хуже и всё мертвее. Он пытался войти в ту же реку несколько раз, и был спектакль „Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте!”, который воспроизводил в тех же формах все эти студенческие капустники, выступления под гитару, вся это тугая плоть юности и
