Я умею прыгать через лужи. Рассказы. Легенды - Алан Маршалл

— Почему? — спросил он.

— Тогда я увидел бы девственные заросли.

— Не торопись! — крикнул он лошади, обнюхивавшей ведро, которое он поднес к ее морде.

Лошадь начала шумно пить.

— Я свезу тебя туда, — сказал Питер. — Мне нужен хороший парень в помощники. Я возьму тебя с собой, если только ты захочешь.

— Правда? — спросил я, не в силах скрыть волнение.

— Разумеется, — ответил он. — Спроси у своего старика, можно ли тебе поехать.

— Когда вы выезжаете?

— Завтра ровно в пять утра. Будь у моего дома к этому времени.

— Хорошо, мистер Маклеод, — сказал я. — Спасибо, мистер Маклеод. Я буду у вас в пять утра.

Дальнейшие подробности меня не интересовали. Я помчался домой со всей скоростью, на какую были способны мои руки.

Когда я рассказал отцу и матери, что мистер Маклеод обещает взять меня с собой в заросли, отец удивился, а мать спросила:

— Ты уверен, что он это серьезно, Алан?

— Да, да, — быстро ответил я. — Он хочет, чтобы я помогал ему. Мы настоящие товарищи. Он сам это говорил. Он сказал мне, узнай у папы, можно ли тебе поехать.

— А еще что он говорил? — спросил отец.

— Он сказал, чтобы я был у его дома завтра в пять утра, если ты позволишь мне ехать.

Мать вопросительно посмотрела на отца, и он ответил на ее взгляд:

— Да, я знаю, но все это оправдается в конце концов.

— Не так страшна поездка, как пьянство и ругань, — сказала мать. — Ты сам знаешь, что бывает, когда люди живут подолгу в лесу.

— Ругани и пьянства там будет сколько хочешь, — согласился отец. — Сомневаться в этом не приходится. Но это ему не повредит. Именно тот мальчишка, который никогда не видел пьяных, начинает пить, когда вырастает. То же самое и с руганью: мальчик, не слышавший сквернословия, став взрослым, ругается, как извозчик.

Мать взглянула на меня и улыбнулась:

— Так значит, ты собираешься покинуть нас?

— Только на неделю. — Я чувствовал себя виноватым. — А когда вернусь домой, все расскажу вам.

— Говорил мистер Маклеод что-нибудь насчет еды? — спросила она.

— Нет, — ответил я.

— Что у тебя найдется? — Отец посмотрел на мать.

— Кусок солонины к ужину.

— Положи его в сумку вместе с двумя караваями хлеба. Этого ему хватит. Чай у Питера будет.

— Мне надо выехать из дому в четыре, — сказал я. — Опаздывать нельзя.

— Я тебя разбужу, — пообещала мать.

— Помогай Питеру во всем, в чем сможешь, сынок, — сказал отец. — Покажи, какова наша порода. Разжигай костер, пока он кормит лошадей. Ты многое можешь сделать.

— Я буду работать, — сказал я. — Еще как буду! Честное слово!

Матери не пришлось будить меня. Я услышал скрип половицы в коридоре, когда мать вышла из спальни. Вскочив с кровати, я зажег свечу. Было темно и холодно, и почему-то мне стало не по себе.

Когда я вышел на кухню, мать уже разожгла печку и готовила мне завтрак. Я торопливо заковылял в комнату к Мэри и разбудил ее.

— Не забывай кормить птиц. Хорошо, Мэри? — попросил я. — Выпускай Пэта полетать в пять часов. У опоссума много свежих листьев, но ты давай ему хлеб. Тебе придется поменять всем воду сегодня, потому что я забыл. Попугай любит чертополох, он растет у нас за конюшней.

— Ладно, — пообещала она сонным голосом. — А который час?

— Без четверти четыре.

— Господи! — воскликнула она.

Мать изжарила яичницу, и я стал торопливо глотать ее.

— Не надо так спешить, Алан. У тебя еще много времени. Ты хорошо умылся?

— Да.

— И за ушами?

— Да, и шею.

— Я кое-что приготовила тебе с собой в маленьком мешочке. Не забудь каждое утро чистить зубы солью. Щетка в мешочке. Я положила тебе старые штаны. Ботинки у тебя почищены?

— Как будто.

Она посмотрела на мои ноги.

— Нет. Сними их, я почищу.

Она отломила кусочек черной ваксы и развела ее в блюдце с водой. Пока она намазывала ботинки черной жидкостью, я беспокойно ерзал: мне не терпелось отправиться в путь. Мать начистила ботинки до блеска и помогла мне обуться.

— Я ведь учила тебя завязывать шнурки бантиком, — сказала она. — Почему ты всегда делаешь узлы?

Она принесла два мешка из-под сахара под навес, где я держал свою коляску, и светила мне свечкой, пока я укладывал их на подставку для ног и привязывал костыли.

Было не только темно, но и пронизывающе холодно. Со старого эвкалипта слышался свист трясогузки. Я никогда не вставал так рано, и меня волновал этот новый день, еще не потревоженный людьми, полный сонной тишины.

— Никто на свете еще не встал, правда? — спросил я.

— Ты сегодня встал первый в целом мире, — сказала мать. — Ты будешь умницей, да?

— Да, — пообещал я.

Она открыла ворота, и я на самой большой своей скорости выехал со двора.

— Не так быстро! — раздался голос из темноты.

Под деревьями темнота обступила меня стеной, и я замедлил ход. Я различал верхушки деревьев на фоне неба и узнавал каждое из них по очертаниям. Я знал все выбоины на дороге, знал, где лучше ее пересечь и какой стороной ехать, чтобы избежать особенно трудных участков.

Мне приятно было сознавать, что я один и волен поступать, как мне заблагорассудится. Никто из взрослых сейчас не руководил мной. Все, что я делал, исходило от меня самого. Мне хотелось, чтобы до дома Питера Маклеода было далеко-далеко, и в то же время я хотел попасть туда как можно скорее.

Как только я добрался до большой дороги, я смог двигаться быстрее, и, когда подъехал к воротам Питера, руки мои начали побаливать.

Свернув к дому, я услышал удары копыт о пол конюшни, выложенный булыжником. Хотя Питера и его лошадей скрывала темнота, я видел их глазами слуха. Позвякивали цепочки под нетерпеливый топот копыт, зерна овса летели из ноздрей фыркающих лошадей, дверь конюшни громыхала, когда лошадь, проходя, задевала ее. Я слышал голос Питера, покрикивавшего на лошадей, собачий лай и кукареканье петухов в курятнике.

Когда я подъехал к конюшне, Питер запрягал лошадей. В темноте он не сразу узнал меня. Он уронил постромку, которую держал в руках, и подошел к коляске, разглядывая меня.

— Это ты, Алан? Гром меня разрази, что ты здесь де… Черт! Уж не собираешься ли ты ехать со мной, а?

— Вы же звали меня, — неуверенно ответил я, вдруг испугавшись, что я его не так понял и что он совсем не думал брать меня с собой.

— Конечно, звал, я тебя давно уже жду.

— Но ведь еще нет пяти часов, — сказал я.

— Верно, — пробормотал он и вдруг задумался. — Твой старик сказал, что тебе можно ехать?

— Да, — заверил я его. — И мама. У меня и еда с собой. Вот. — И я поднял мешок, чтобы показать Питеру.

Он улыбнулся мне сквозь бороду:

— Я с этим разделаюсь нынче вечером. — Потом добавил другим тоном: — Поставь свою коляску под навес. Нам надо в пять быть уже в дороге. — Лицо его вновь стало серьезным. — Это точно, что старик разрешил тебе ехать?

— Да, — повторил я. — Он хочет, чтобы я поехал.

— Ладно. — Питер повернулся к лошадям. — Подай назад! — крикнул он, положив одну руку на круп лошади и нагнувшись, чтобы другой поднять с земли постромку.

Я поставил коляску под навес и стоял, наблюдая за ним и держа в руках свои два мешка, как новичок-путешественник, собирающийся впервые сесть на пароход.

Дроги представляли собой тяжелую деревянную повозку с широкими железными ободьями на колесах, с тормозами из эвкалиптовых брусьев, которые приводились в действие торчавшим сзади рычагом. Дерево, из которого были сделаны дроги, побелело и потрескалось от солнца и дождей. Бортов у дрог не было, но на каждом из четырех углов возвышался тяжелый железный прут с петлей наверху, вставленный в специальное гнездо в остове. Дно дрог было из массивных, неплотно пригнанных досок, которые грохотали на неровной дороге. Гремели и колья, лежавшие на них. Дроги были с двумя парами оглобель, по паре на каждого коренника.

Питер рывком поднял оглобли, прикрепил чересседельник, надетый на коренника, затем перешел на другую сторону, к другой лошади, терпеливо стоявшей рядом со своим товарищем.

Запрягая, он то и дело покрикивал: «Стой!», «Подай немного!», «Тпру!» — каждый раз, когда лошадь проявляла беспокойство или отказывалась слушаться его руки.

Три передние лошади, стоя бок о бок, ждали, чтобы он подтянул поводья и прикрепил постромки. Они были шотландской породы, а коренники — йоркширские тяжеловозы.

Кончив запрягать, Питер бросил на дроги торбы, несколько мешков с сечкой, заглянул в ящик с провизией, чтобы проверить, все ли он взял, потом повернулся ко мне и сказал:

— Все в порядке. Теперь влезай. Постой, дай мне твою поклажу.

Я перешел к передку дрог и, держась за оглоблю одной рукой, другой бросил костыли на дно.