Я умею прыгать через лужи. Рассказы. Легенды - Алан Маршалл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда такой бродяга останавливался у наших ворот на ночлег, отец всегда делал вывод, что у парня нет ни гроша. «Если бы у него водились денежки, он дошел бы до постоялого двора».
Из конюшни отец часто наблюдал, как они подходили с чайниками к нашей двери, и, если, протягивая чайник матери, кто-нибудь оставлял себе крышку, отец улыбался и говорил: «Бывалый». Однажды я спросил его, почему они не отдают матери крышку вместе с чайником.
— Когда бродишь по дорогам, — отвечал отец, — попадаются люди, которым и паршивой тряпки жалко, вот к ним и нужен особый подход. Положим, тебе надо чаю и сахару, это тебе всегда нужно. Кладешь чуть-чуть заварки на дно чайника — совсем немножко, так, чтобы хозяйка видела, что чаю у тебя мало. Когда она подойдет к двери, ты чаю у нее не просишь, нет. Ты просишь кипятку и говоришь: «Заварка в чайнике, хозяйка». Она берет чайник, но крышку ты из рук не выпускаешь, и, как бы невзначай, как будто ты только что об этом вспомнил, обронишь: «Положите-ка сахарку, если не жалко». Наливая кипяток в чайник, она видит, что заварки в нем так мало, что и на плевок не хватит, и кладет свою. Ей, может, и не хочется, но неприятно давать чай как помои, вот она и подбавит. Потом она насыпает сахару, и у парня есть все, что надо.
— Почему они так держатся за крышку?
— Видишь ли, чаю всегда дадут меньше, если чайник закрыт. А когда нет крышки и видно, что тебе дают, хозяйке будет неловко, если чайник неполный.
— Мама не такая, правда, папа?
— Черт возьми! Конечно, нет! Она башмаки с себя снимет и отдаст, только позволь ей.
— А что, так бывало? — спросил я, живо представляя себе, как мать снимает башмаки и отдает свэгмену.
— Видишь ли… такого случая не было. Она может отдать им старую одежду или обувь, но ведь это все делают. Им больше всего нужна еда, особенно мясо. А когда даешь еду, это стоит денег. Большинство людей предпочитает подарить бродяге пару старых брюк, которые уже никто не носит. Когда ты вырастешь, давай им мясо!
Иногда свэгмены ночевали у нас в сарае. Как-то холодным утром Мэри кормила уток и увидела бродягу, лежащего на земле. Его одеяло оледенело и торчало колом, борода и усы были покрыты инеем. Когда он встал, то никак не мог разогнуться, пока солнце не согрело его. После этого, когда Мэри видела свэгмена, расположившегося на ночлег у нашего дома, она посылала меня сказать ему, что он может переночевать в сарае. Я всегда шел за ним в сарай, и мать посылала туда с Мэри ужин не только для него, но и для меня. Она знала мое пристрастие к этим людям. Я любил слушать их разговоры, рассказы о замечательных местах, в которых они побывали. Отец говорил, что они просто морочат мне голову, но я этого не думал.
Когда я показал одному старику мои кроличьи шкурки, он сказал, что там, откуда он пришел, кролики кишмя кишат, и, если хочешь поставить капкан, их надо смести в сторону лопатой, чтобы освободить место.
Ночью было очень пыльно, и я посоветовал ему накрыть лицо газетой «Эйдж». Я спал на веранде и всегда так делал.
— Сколько пыли она удержит? — спросил он, поднося закопченный чайник ко рту. — Фунт?
— Наверно, — ответил я с сомнением в голосе.
— А тонну удержит, как ты думаешь? — продолжал он, вытирая тыльной стороной руки капельки чая с усов и бороды.
— Нет. Не удержит.
— Я бывал на дальних фермах, где во время пыльной бури надо спать, положив рядом кирку и лопату.
— Зачем? — спросил я.
— Чтобы утром можно было откопаться, — сказал он, глядя на меня своими маленькими, странными, черными глазами, в которых бегали искорки.
Я всегда верил всему, что мне говорили, и огорчался, когда отец посмеивался над историями, которые я спешил ему пересказать. Мне казалось, что он осуждает людей, от которых я их слышал.
— Да нет, мне нравятся эти парни, но понимаешь, это ведь сказки: веселые небылицы, чтобы смешить народ.
Случалось, что наш гость, сидя у костра, начинал кричать на деревья или невнятно бормотать что-то себе под нос, уставившись на огонь; я знал тогда, что он пьян. Иногда они пили вино, а иногда древесный спирт.
Мимо нас часто проходил бродяга по прозвищу Скрипач. Он всегда держал голову немного набок, как будто играл на скрипке. Это был высокий, худой человек с тремя ремнями.
Отец объяснил мне, что один ремень вокруг дорожного мешка бывает у новичка, который впервые бродяжит; два ремня — у того, кто ищет работу, три — у того, кто ее не ищет, а четыре — у того, кто просто путешествует пешком.
Я всегда считал ремни на их мешках и, когда увидел Скрипача, задумался, почему ему не хочется работать.
Он пил древесный спирт и, когда бывал пьян, начинал покрикивать на воображаемых лошадей в упряжке, которые, как ему мерещилось, стояли по другую сторону костра.
— Тпру! Стой! Эй, Принц! Но, Вороной! Поехали!
Иногда он вскакивал и мчался вокруг костра, размахивая воображаемым кнутом, которым стегал рассердившую его лошадь.
Трезвый, он разговаривал со мной пронзительным голосом.
— Что ты переминаешься с ноги на ногу, как курица под дождем? — раз сказал он мне. — Иди сюда.
Когда я подошел, он приказал:
— Садись! — Потом добавил: — Что у тебя с ногой?
— У меня был детский паралич, — ответил я.
— Подумать только! — сказал он, сочувственно покачивая головой и прищелкивая языком, и подбросил хворосту в костер. — Зато у тебя хоть есть крыша над головой. — Он посмотрел на меня. — И над какой головой! Такие попадаются только у овец самой лучшей породы.
Эти люди мне нравились потому, что они никогда меня не жалели. Они внушали мне чувство уверенности. В мире, в котором они жили, костыли казались не такой страшной бедой, как ночевки под дождем, или бесконечные блуждания по каменистой дороге в дырявых башмаках с пальцами наружу, или тоска по спиртному, когда в кармане нет ни гроша. Для себя они не видели в будущем ничего, кроме скитаний, а меня, как им казалось, ждало нечто более радостное.
Однажды я спросил Скрипача:
— Хорошее здесь место для ночевки, правда?
Он огляделся вокруг и ответил:
— Да, наверно, для того, кому можно выбирать. — И, презрительно усмехнувшись, добавил: — Как-то раз один фермер мне сказал: «Вы, ребята, никогда не бываете довольны. Если дать вам сыру, вы обязательно захотите его поджарить».
— Да, — согласился я. — Я тоже такой.
— У меня бывали времена, когда я мечтал только разжиться чаем и сахаром; но, когда есть чай и сахар, мне хочется закурить, а когда есть закурить, мечтаешь об удобной ночевке, а когда есть хорошая ночевка, мне хочется почитать. «У тебя нет ничего почитать? — спросил я этого фермера. — Видно, еды от тебя не дождешься».
Из всех бродяг, которых я повидал, Скрипач был единственным, кто носил с собой сковородку. Он вынул ее из своего мешка и посмотрел на нее с довольным видом. Потом перевернул, обследовал дно, постукивая по нему пальцами, и сказал:
— Надежная вещь эта сковородка… Я ее подобрал около Милдьюры.
Он достал из мешка кусок печенки, завернутый в газету, и с минуту, хмурясь, глядел на него.
— Печенка — худшее в мире мясо для сковородки, — проговорил он, сжимая губы так, что его черные усы выжидательно затопорщились. — Она прилипает, как глина.
Как и все бродяги, он постоянно думал о погоде. Он то и дело посматривал на небо и гадал, пойдет ли дождь. В его багаже не было палатки: все имущество составляли два простых синих одеяла, в которые были завернуты кое-какие лохмотья да две-три жестянки из-под табака с разной мелочью.
— Как-то ночью около Элмора я попал под ливень, — сказал он, — темно, хоть глаз выколи, шагу не пройдешь. Я сидел, упершись спиной в телеграфный столб, и размышлял. А наутро развезло — грязь везде непролазная, и мне пришлось по ней тащиться. Сегодня ночью дождя не будет: чересчур холодно. Но он подбирается. Завтра под вечер жди дождя.
Я сказал, что можно переночевать у нас в сарае.
— А как твой старик? — спросил он.
— В порядке, — заверил я его. — Он даст вам соломы на постель.
— Это с ним я говорил перед вечером?
— Да.
— Он показался мне хорошим парном. Правда, разодет франтом, но разговаривал со мной, как вот я сейчас с тобой.
— Ведь так и надо, правда?
— Ну, конечно! Пожалуй, улягусь я в вашем сарае, — добавил он. — А то я кутнул малость, и меня всего скрутило. — Насупившись, он посмотрел на сковородку с шипящей на ней печенкой. — Прошлую ночь меня мучили страшные кошмары: снилось, будто я под открытым небом, дождь хлещет как из ведра, чайник продырявился, и я не могу чаю вскипятить. Черт, я проснулся весь в поту.
Во время нашего разговора на дороге показался еще один бродяга. Это был невысокий, коренастый мужчина, с бородой и длинным узким мешком за плечами. Сумка для провизии, перекинутая вперед, свободно болталась на животе; он шел тяжелой, неторопливой походкой. Скрипач, подняв голову, наблюдал за приближающейся фигурой. По выражению его лица я понял, что ему не хочется, чтобы этот человек остановился здесь, и недоумевал почему. Пришелец подошел к костру и сбросил мешок на землю у своих ног.