Ничто не стоит так дорого - Екатерина Николаевна Островская

возможно, кто-то из них продался… Но всех проверяли – и ничего. Их заменили на новых… И продолжали держать в поле зрения каждого ушедшего… Один из них пропал почти сразу. Предположительно, он и был убийцей. Но нет трупа – нет следствия. Вы же, как специалист, понимаете это лучше меня. А Саша Тимофеев оказался не в то время и не в том месте: просто с утра пытался попасть на территорию, его не пустили, и он часа три стоял у ворот, а потом уехал… Его машина и он сам засветились на камерах наблюдения. Он еще обходил мое поместье по периметру… Потом там нашли дырку в рабице… Дырка была ловушкой, потому что дальше шла целая система охранной сигнализации, чтобы поймать желающих прийти без приглашения. Ребята из охраны ради развлечения даже пару капканов поставили. Но Тимофеев не стал пытаться проникнуть на территорию.

– Но, по крайней мере, один из местных жителей к вам все же пролезал…

– Этот Вася придурочный, что вас к нам доставил? Так он не только местный деревенский сумасшедший, он к тому же ментовский стукачок. Он приползал сюда за вишней и шел по протоптанной им же тропке, не делая ни шага ни влево, ни вправо… Набирал ведро вишни и спешил на рынок. – Лев Борисович посмотрел на стойку, за которой уже никого не было. – А теперь закончу про пластического хирурга Светловилова. Насчет его можете не волноваться: Алик жив и здоров. Он теперь подданный британской короны. Трудится по любимой специальности и очень популярен среди голливудских актеров и богатой английской знати. Они все считают, что он вырос в Австралии, потому что какой-то акцент у него присутствует, хотя он практиковал язык лет тридцать. Потому и выбрал для постоянного проживания курортный городок с песчаным пляжем на семь миль и с самой теплой в Англии водой.

– Вы сказали, придурочный Вася – ментовский стукачок. Зачем же вы его оставили здесь, когда мы ловили рыбу?

– Он здесь был не один. С ним постоянно находились мои люди, которые подливали ему, давали закусывать и вели беседу. Проверили его телефончик: он постоянно звонит участковому или в райотдел. Мои ребята ему сказали, что из Питера приехал известный опер и чего-то здесь начал вынюхивать. Номер вашего автомобиля он сразу отправил своим кураторам, определить владельца машины труда не составило тем, кто работает на моих… простите, на наших общих врагов. Мне кажется, что теперь они начнут спешить и сделают неправильный шаг. Потому что вы суете нос в те места, куда соваться никому не позволено. Это – раз! А второе, они, как мне кажется, до сих пор не верят в мою смерть хотя бы потому, что мои детки-бездельники ничего не получили, и потому, что инвестиционный фонд продолжает работать… Хотя он и не работает как должно и вообще на ладан дышит: доходов нет никаких.

– Кто-то ведь приезжал к Лиле и взял вашу долю наличными за прошлый год.

– Правда? – удивился Карпоносенко. – Впервые слышу. Но зачем врагам так светиться? Хотя это почти наверняка чья-то личная инициатива… Кто-то работает на свой карман без согласования, потому что я никому не поручал брать для меня мои деньги. Подобных указаний я не давал ни до своей смерти, ни после. И вообще-то, я жив, как вам известно.

– И долго вы собираетесь так жить? – поинтересовался Игорь. – Потому что рано или поздно кто-то догадается о вашем существовании. Мне даже кажется, что это уже случилось. А значит, дальнейшая жизнь под угрозой.

Карпоносенко кивнул:

– Я думал об эмиграции, но жить в стране в окружении людей, говорящих на чужом языке, с другим менталитетом, не смог. Иначе обосновался бы в той же Англии: оттуда, как известно, выдачи нет. Многие считают, что киллеры достанут кого угодно и где угодно, и даже приводят в пример одного нашего олигарха. Но мне кажется, тот олигарх просто инсценировал свою смерть. Я сразу это понял, потому что после него ни осталось ничего – одни долги. Вероятно, так же, как и я, он завел себе двойника, который якобы послал телохранителя в магазин, тот пропал на сутки, а самого олигарха за это время посетили киллеры, повесили несчастного на его собственном шарфе, предварительно сломав ему руку и нос: мне кажется, что тот двойник оказал сопротивление. Впрочем, это нас не касается. Повторяю, я думал об эмиграции: ну что там делать одному! А брать с собой кого-то из своих самых близких – значит спалиться очень скоро. Писателя, – Лев Борисович показал на своего друга, – я бы взял, но он наотрез отказался. Я предложил ему тогда махнуть в Тегусигальпу, но Серега сделал мне встречное предложение: поселиться в Архангельской губернии. Мы там пробыли какое-то время, но я, к своему стыду, привык к комфорту. Устрицы мне нравятся больше карасей в сметане. Так что надолго меня там не хватило. А потому решил обосноваться здесь: никто ведь не ждет, что я буду там, где меня убили. Устрицы устрицами, но ими тоже можно пресытиться… И пальмы в отличие от елок не пахнут вовсе. И продажная любовь – это не чувство, а бизнес, в котором лживо все.

Лев Борисович направился к стойке, взял с полки бутылку виски, подумал и вернул ее обратно. Взял бутылку водки, потом подцепил из-под стойки три стакана, направился к столу, за которым оставались Гончаров с Пинегиным.

– Вы и в самом деле до сих пор не поняли, почему я не уезжаю из страны? Вы вообще думали об этом? Ответ очень простой: здесь моя родина. Родина не в той душной хрущевской двушке, где мы жили вчетвером, и некоторые нам даже завидовали, потому что у них и такого счастья не было… За окном был душный, пропахший дымами и выхлопными газами город, который я ненавидел, из которого мечтал вырваться… Вся моя семья мечтала вырваться. И вот родители уехали, сестра рванула на Запад. А я остался, потому что не смог оторвать от своего сердца все это… И город, и дым, и выхлопные газы, и первую свою девушку, которая едва не заплакала, когда утром обнаружила зацепку на подаренных мною ей итальянских колготках. Все это не имеет цены, все это бесценно, потому что это моя жизнь, которую не заменит никакая другая. Я оказался здесь, на Селигере, случайно – мне этот дом и эта земля достались в залог, который я чуть было с выгодой для себя не продал. Но приехал сюда и с первого взгляда, с первого вдоха понял – здесь моя родина, здесь моя жизнь, и не хочу я отсюда уезжать никогда ни на Кипр, ни в Майами,