Черный Спутник - Елена Леонидовна Ермолович

лишь щекочут землю, и вовсе не оставляя следов на дорожной пыли. Невесомая божественная поступь – по волнам, по облакам, по головам.

Армагедвальд, Авалон

Take this waltz

It’s yours now.

It’s all that there is.

Дождь наводит сон. Капли прекратили тюкать по кожаной крыше дормеза – и Мора тут же открыл глаза. За чёрным ночным окном проплывали кроны деревьев – Мора видел в темноте, как кошка, и различал в переплетённых ветвях шары омел. Точно такие же кроны в омелах проплыли за окнами час назад. «Может, мы сделали полный круг? – подумалось ему. – То, что мы заблудились, ясно и так».

Рене спал под плащом, как под одеялом, и голова его лежала на Морином плече – выходило неудобно и даже больно, но Мора пожалел его будить. Пусть выспится, старая перечница.

Мора скосил глаза, рассмотрел его в темноте и не без злорадства подумал, что хотя бы во сне Рене выглядит на свои. Хотя бы во сне его маска превращалась в человеческое лицо с положенными по возрасту морщинами, словно марионетка опадала, отпущенная с невидимых нитей.

Карета притормозила и встала.

– Эй, господа, спите оба-два? – позвал с облучка Лёвка.

– Папи спит, – откликнулся вполголоса Мора, – а я нет.

– Там справа кирхен светится, – тоже вполголоса продолжил Лёвка, – сходи, спроси дорогу. Если я к ним явлюсь – немцы прыснут, как тараканы.

Лёвка не зря опасался за душевный покой неведомых немцев – он был человек-гора. Вряд ли в кирхе обрадуются ночному явлению чего-то подобного. Мора оценил Лёвкин потенциал на ниве ночного устрашения, осторожно переложил спящего Рене со своего плеча на сложенный плед и, как сумел, бесшумно выскочил из кареты.

Кирха возвышалась перед ним совсем рядом – в тумане светились тепло и маняще высокие узкие окна. Мора направился к церкви, в темноте огибая лужи. «Сейчас три или четыре утра, – прикинул он. – Как говорится, час между волком и собакой. Странно, что пастор не спит – наверное, дежурит у очередного гроба».

Мора угадал – или почти угадал. В кирхе и в самом деле стоял гроб со снятой крышкой, и возле него дежурил человек – пусть не пастор, но одетый в чёрное. Мора встал на пороге – и человек повернулся к нему, злой, дрожащий, с невероятным оскаленным лицом, и Море сделалось не по себе.

«Лучше бы Лёвка пошёл, – подумал Мора, – ему и упыри нипочём».

– Простите за вторжение, – проговорил он почтительно, но твёрдо – упырь, не упырь, дорогу он им покажет, хочет ли, нет, потому что дождь, ночь и лошади вконец измучены бессмысленной прогулкой. – Мы с товарищами сбились с пути, никак не можем добраться до города.

– Здесь и нет города, – упырь разглядел Мору в свете экономичных церковных свечей, попростел лицом и сразу стал похож на человека. – Поблизости только деревенька, Армагедвальд. Ну и дом господ Мегид. Вы не доехали до него самую малость.

Они пошли навстречу друг другу – «как дуэлянты», подумал Мора – по проходу среди скамеечных рядов, и встретились ровно на середине пути. Вблизи упырь оказался стариком, костистым, лысым, кощейного вида, но мирным и вполне дружелюбным – на второй взгляд, не на первый.

– Мы рады будем и деревне, и дому господ Мегид, – пояснил Мора. – Наши лошади вот-вот падут, на последнем издыхании.

Траурный старик задумался – склонил голову, почесал лоб.

– Вам ближе будет до Мегид, но, кажется, к ним дорогу совсем размыло, – задумчиво промолвил он. – Никогда прежде не было таких дождей, природа как будто оплакивает нас… – Старик мотнул головой в сторону гроба, взял Мору под руку и медленно повёл к выходу из церкви, рассказывая ему дорогу, словно читая сказку: – Вам нужно проехать до конца аллеи и на перекрёстке свернуть направо. Затем прямо и прямо, прямо и прямо, до большого такого вяза, он весь будет облеплен омелами, вся его крона…

– Здесь все деревья такие, – напомнил Мора.

– Все, да не все, – размеренно отвечал старик. – Это очень высокое дерево и величественное. Вы сразу поймёте, о чем я вам говорил, как только его увидите. И сразу за вязом – мост через реку, до самого дома Мегид, вы увидите их – и дом, и мост, они видны даже в темноте. Только река могла выйти из берегов…

Старик склонялся к Море, и Мора подался к нему, чтобы лучше слышать – так, голова к голове, дошли они до дверей и почти налетели на человека-гору. Траурный старик охнул и чуть не сел.

– Я за папашей… – Лёвка орлиным взором вглядывался во что-то за их спинами, во что-то, таившееся во глубине церкви. – Он пошёл, и я пошёл.

Мора повернулся, и старик повернулся, и они посмотрели туда, куда таращился Лёвка, и Море на мгновение сделалось старика жаль.

Возле открытого гроба стоял доппельгангер, ещё один точно такой же Мора – тонкий и тёмный, как росчерк тушью, с такими же кружевами и в такой же шляпе. Этот второй Мора приподнял над покойницей белую вуаль и смотрел на лежащую в гробу – с любопытством и жалостью.

– Папи, так нельзя! – воскликнул Мора.

Двойник его – он не опустил на трупе вуаль, оставил её отброшенной – повернул к ним бледное, словно фосфоресцирующее в полумраке лицо с яркими губами и глазами.

– Она ваша дочь?

– Да, она моя дочь, – отвечал старик зло и твёрдо, он словно очнулся, отодвинул Мору и решительно направился к гробу, и губы его задрожали. – Отойдите, не смейте её касаться!..

Мора вгляделся – у женщины в гробу было страшное лицо, в синяках, с переломанным носом.

Старик устремился, полетел было навстречу наглецу – отогнать прочь от гроба, спрятать под вуалью чёрно-синюю маску – и вдруг остановился, словно наткнулся на невидимую стену.

– Как это с ней случилось? – Рене говорил почти всегда очень тихо, но как-то так получалось, что люди внимали голосу, шуршащему, как осыпающийся песок, и прислушивались, и всё отчего-то всегда выходило по его.

– Её муж, – к старику вернулось упыриное выражение лица. – Он вот-вот вернётся сюда, он распорядитель похорон. Так что убирайтесь, любезный господин.

– Неужели вы позволите вашей дочери уйти от вас – такой? – поднял брови Рене, и Море поневоле сделалось за него стыдно. – Я не думаю, что самой ей хотелось бы лежать в гробу вот так. Это последний путь. Разрешите мне всё исправить. Вы увидите её снова такой, какая она была. И сможете, наконец, попрощаться.

– Мой отец – прозектор, – пояснил Мора оторопевшему