Слепой поводырь - Иван Иванович Любенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Четвёртая зала называлась «Оружейная комната». Зевак встречали рыцари в доспехах. На столах красовались различные виды холодного и огнестрельного оружия. Рядом с каждым образцом имелась табличка с описанием. Были и такие предметы смертоубийства, которые Клим никогда не видел, хотя историей оружия увлекался ещё с гимназических времён. Среди булав, секир и стилетов он заметил непонятный предмет, внешне похожий на сапожный молоток, только его носок[51] был вытянут в виде острого клюва. Металлическая часть крепилась на длинной рукоятке. Небольшая картонка подле него гласила: «Наджак — разновидность чекана. Предназначен для пробивания кольчужных доспехов; был популярен у польской шляхты, использовавшей его в виде…»
Ардашев не успел дочитать. Из соседней залы под названием «Комната пыток» раздался нечеловеческий женский вопль. Студент бросился на крик и обомлел: у гильотины, стоявшей рядом с «испанским креслом»[52], валялась отрубленная голова с открытыми глазами. На лице несчастного застыла озорная улыбка. Туловище, облачённое в лёгкий летний сюртук, стояло на коленях с обратной стороны машины смерти. Из области шеи хлестала тёмная кровь, брызгавшая на бутафорские, лежащие в плетёной корзине, восковые головы, казнённых когда-то преступников. «Барашек»[53] застрял в нижнем положении. Среди посетителей началась паника. Слышались испуганные возгласы и чей-то плач. Люди, охваченные ужасом, покидали паноптикум.
— Спаси и сохрани! — услышал Ардашев голос Ферапонта у самого уха. Он выглядывал из-за спины студента, трясясь от страха. — Надо же, какое реалистическое представление!
— Сдаётся мне, мой друг, что всё происходит по-настоящему.
— Как это!
Клим шагнул к корзине и вымолвил:
— Это Струдзюмов. Видите?
— Да-а, — пропищал псаломщик.
— Убийца был рядом, но теперь его и след простыл. Вероятно, он пробежал мимо нас. Может, вы заметили кого-нибудь?
— Не-ет.
— Пожалуй, нам стоит убраться отсюда, и чем быстрее, тем луч…
Клим не договорил фразу. Псаломщика начало рвать, и он не мог остановиться.
— Надобно уходить.
Ферапонт качнул головой, и содержимое его желудка вновь оказалось на полу.
— Вот платок. Возьмите.
Вытерев рот, будущий диакон заспешил за Климом. Но далеко уйти они не смогли. Дорогу преградил городовой.
— Своей властью я приказываю всем оставаться внутри до приезда полицейского начальства.
— А что, разве никто не вышел? — усомнился Клим.
— Бежали как угорелые. Я спервоначалу понять не мог, что стряслось. Уведомили меня поздно. Теперь нагоняй от начальства влетит. Но остальных задержу.
— Что ж, тогда будем ждать.
Полицейский молча кивнул.
Клим, повернувшись к псаломщику, прошептал:
— Раз уж мы остались, есть смысл опросить кричащую даму в соломенной шляпке, а потом ещё раз осмотреть место происшествия. Пойдёте со мной?
— Дурно мне…
— Тогда ожидайте здесь.
Упомянутая дама тихо плакала у залы оптических иллюзий. Подойдя к ней, Ардашев осведомился:
— Простите, мадам, я понимаю, как вам тяжело, но всё-таки я должен спросить вас: в тот момент, когда вы вошли в комнату, несчастный был уже без головы?
— Да, — плаксиво подтвердила она.
— А кто ещё там находился?
— Никого. Но на входе я столкнулась с каким-то господином. Он пронёсся, как вихрь и чуть не сбил меня с ног.
— Как он выглядел? Молодой или старый? Худой или тучный?
— Я не помню. Это было как в тумане, — ответствовала она и опять горько разрыдалась.
— Прошу извинить. Честь имею кланяться.
Вернувшись в комнату пыток, студент поморщился от характерного металлического запаха. Так пахнет кровь. Он понял это год назад, когда обнаружил смертельно раненного английского профессора в пешеходном тоннеле под Темзой в Лондоне.
Уже знакомая картина производила гнетущее впечатление. Кроме «испанского кресла» и гильотины в комнате находились и другие «милые сердцу» палача вещички: «стул ведьмы»[54], «испанский сапог»[55], и «груша страданий»…[56] Неожиданно его внимание привлёк кусок деревяшки в луже крови рядом с «железной девой»[57]. Присев, он принялся его рассматривать.
— И он здесь… Надо же! — послышался чей-то голос.
Обернувшись, Ардашев увидел судебного следователя, помощника полицмейстера, какого-то тучного человека с докторским несессером и, судя по испуганному и виноватому лицу, распорядителя паноптикума. Последний был кучеряв, как Александр Дюма на фотографии.
Клим собирался уйти, но судебный следователь остановил его.
— Погодите, молодой человек. Мы осмотрим место происшествия, а потом займёмся вами.
— Жуткая участь, — выговорил толстяк в котелке, надевая пенсне. — В протоколе и писать-то нечего. И так всё ясно. Смерть наступила менее получаса назад в результате отсечения головы ножом гильотины. Для более детального осмотра труп надобно доставить в морг.
— Да, без этого не обойтись, — сказал Славин и, глядя на пол, добавил: — Видно, кого-то тут стошнило.
— Оно и понятно. Зрелище не из приятных, — согласился медик. — Много разного я видывал, но такое — впервые.
— Как это могло произойти? — раздумчиво осведомился Залевский.
— Несчастный случай, — махнул рукой Славин. — Сунул голову, а тут рычаг и сработал. Судить устроителей надобно за преступную халатность.
— Позвольте-позвольте, господа полицейские, такого быть никак не могло-с, — тряся кудрявой головой, возмутился распорядитель музеума. — Рычажный механизм был застопорен. Я лично клинышек проверял перед началом. Он был на месте.
— И где-же он теперь?
— Не вижу-с, но он был, извольте не сомневаться.
— Да вон он, — показал Ардашев, — в кровяной луже у подножья «железной девы».
— Он точно-с, — обрадовалась кудрявая голова. — Но как от там оказался? Вытащить его руками никак невозможно было-с.
— А если выбить? — поинтересовался Клим, — например, молотком?
— Кто же с молотком ходит в паноптикум? — недоумённо вопросил распорядитель.
— Так можно было или нет? — вмешался Залевский.
— Пожалуй, да. Только, господа, это какая-то фантасмагория. Я и представить не могу такой сюр, чтобы кто-то тайно принёс с собой молоток и караулил у гильотины, пока какой-нибудь посетитель ни с того ни с сего, вдруг сунет под нож голову. Увидев сего умалишённого, злодей должен успеть молниеносно ударить молотком по стопору, дабы привести в действие рычаг, освободивший резак.
— А почему нельзя было прибить стопор намертво? — спросил Залевский. — Вы были бы застрахованы от всяких случайных нелепостей.
— К концу гастролей мы обычно проводим «казнь» манекена. И публика идёт на такой аттракцион с удовольствием. Всегда аншлаг. Потому и не хочется портить устройство гвоздями.
— А нож, видать, хорошо наточен, — предположил судебный медик. — Так резанул, что и воротник ластиковой[58] сорочки не спас.
