Восприятие мира у детей - Жан Пиаже

еще не чувствует «я» как ту часть себя, которая смотрит, как живет другая часть (следуя определению Уильяма Джеймса). Одного этого факта было бы достаточно для подтверждения того, что мы сказали выше о трудном для ребенка разграничении внутреннего мира и мира, общего со всеми.

§ 2. Чувство партиципации и магические практики у детей

Выше мы подчеркнули особенности детского самосознания, полагая эти явления ключевыми для разъяснения природы причинности. Первичные формы причинности у детей, судя по всему, проистекают из смешения реальности и мысли, а точнее, из постоянного приспособления внешних процессов к схемам, подсказанным внутренним опытом. Даже если развитие этой идеи потребует отдельного исследования, в двух следующих параграфах мы считаем нужным раскрыть ее в общих чертах. В настоящем параграфе мы приведем лишь несколько случаев, когда работает чувство партиципации или магии, и просто упомянем более систематические случаи, которые наблюдали во время опроса и о которых пойдет речь позднее.

Партиципацией, согласно определению г-на Леви-Брюля, мы называем отношение, которое примитивная мысль замечает между двумя существами или двумя явлениями: она рассматривает их либо как отчасти тождественные, либо как сильно друг на друга влияющие, хотя между ними нет ни пространственной близости, ни очевидной причинной связи. О том, насколько понятие партиципации приложимо к детскому мышлению, можно спорить, но это лишь вопрос терминологии. Не исключено, что у ребенка она проявляется иначе, чем в примитивных обществах. Но сходство есть все равно, и его достаточно, чтобы мы позволили себе выбирать термины среди наиболее подходящих для описания примитивного мышления, – впрочем, мы не беремся судить о тождестве всех различаемых форм партиципации.

Магией мы назовем попытку индивида использовать отношения партиципации для изменения реальности. Любая магия предполагает партиципацию, но обратное неверно. Опять же можно критиковать применение термина «магия» в связи с детьми, но у нас нет ни малейшего намерения отождествлять магию детей и магию примитивных обществ.

Более того, нужно отличать партиципацию и магию от детского анимизма, то есть от склонности ребенка наделять жизнью и сознанием неодушевленные сущности. Эти две группы феноменов тесно соприкасаются. Например, дети думают, что солнце следует за ними. Если они делают упор на самостоятельности движения солнца, это анимизм. Если они считают, что сами заставляют солнце двигаться, это партиципация и магия. Очевидно, что оба типа убеждений очень близки. В то же время имеет смысл различать их: дальнейшее рассуждение подведет нас к тому, что анимизм – производное от партиципации, а не наоборот. По крайней мере, именно тогда, когда под влиянием различения своего «я» и внешнего мира срабатывает чувство партиципации, «я» наделяет себя магическими силами, а сущностям, в свою очередь, дарует жизнь и сознание.

Теперь попытаемся классифицировать различные типы партиципации у детей и магические практики, порождаемые некоторыми из этих типов. Естественно, мы исключаем из списка все, что относится в прямом смысле к игре. Игра пронизана партиципацией насквозь, но на ином уровне, нежели подлинное убеждение, так что эти проблемы следует разделять.

Партиципацию и магические практики у детей можно классифицировать с точки зрения либо содержания, то есть преобладающего интереса, либо структуры отношений причинности. Аспект содержания даст нам магические отношения, связанные со страхом, угрызениями совести (онанизм), желанием как таковым и, наконец, чувством порядка, царящего в природе. Мы ясно увидим взаимодействие этих четырех интересов в примерах, которые цитируются далее. Но аспект структуры связей здесь еще важнее, поэтому мы решили классифицировать собранные факты по следующим четырем группам.

1. Прежде всего, партиципация порождает магию через соучастие вещи и действия. Ребенок совершает действие или мысленную операцию (счет и т. п.) и допускает, что эти действия и операции влияют на некое событие, которого он желает или боится. Действия нередко становятся символическими, в том смысле, что они отделяются от первичного контекста, как условные рефлексы отделяются от вещей и становятся всего лишь знаками. 2. Магия через соучастие вещи и мысли: ребенку кажется, что мысль, или слово, или взгляд и т. п. изменят реальность. Или ребенок материализует психологическое свойство, например лень, как если бы ленивое существо выделяло какое-то вещество или силу, которая действует сама по себе. Партиципация мысли и вещи тоже порождает поступки, наделенные символическим смыслом. 3. Магия через соучастие субстанций: предполагается, что два тела и более воздействуют друг на друга, взаимно притягиваются, отталкиваются и т. п. путем простой партиципации, а магия состоит в том, чтобы использовать одно тело для воздействия на другие. 4. Наконец, магия через соучастие намерений. В этом случае считается, что тела живые и имеют цели. Здесь присутствует анимизм. Партиципация состоит в убеждении, что воля одного тела буквально воздействует на волю других, а магия состоит в использовании этой партиципации. Самая распространенная форма этого – магия путем командования: приказ облакам, солнцу и т. п. следовать за нами или уйти. В двух последних случаях мы тоже иногда наблюдаем тенденцию к символизму.

Сначала приведем примеры из первой группы – магии действий. Само собой, о ней мы смогли записать только воспоминания из детства, поскольку дети предпочитают не рассказывать о своих магических практиках тогда, когда их совершают. Начнем с интересного случая, который, правда, находится на пересечении первой группы практик и второй, но зато сразу показывает, как далеко может зайти детская магия.

Это случай Эдмунда Госса[14]. Его подробная и пронзительная автобиография «Отец и сын» дает достаточное представление о том, как мало располагало к магии полученное им воспитание. Родители Госса ни под каким видом не допускали фантазию в жизнь. Ему никогда не рассказывали сказок. Чтение давали только благочестивое или научное. Религиозность была суровой и начисто лишенной мистицизма. Он ни с кем не дружил. В результате к 5–6 годам его интеллектуальная деятельность, не найдя себе выхода в поэзии или практическом обучении, выразилась в расцвете магии, судя по всему, необыкновенно богатой:

Мой ум, в ту пору стесненный и одновременно деятельный, нашел убежище в своего рода магии, очень природной и очень ребяческой. Эта магия схлестывалась с идеями религиозного абсолюта, которыми родители пичкали меня постоянно и вполне механически, и развивалась параллельно. Я придумывал себе странные суеверия, пояснить которые могу только на конкретных примерах. Я убедил себя, что, найдя верные слова или необходимые жесты, я мог бы сообщить великолепным птицам и дивным бабочкам из иллюстрированных справочников отца способность оживать и улетать из книг, оставляя после себя на страницах дыры. Я думал, что когда мы протяжно поем громогласные гимны о религиозных испытаниях и мученичестве, я мог бы заставить свой голос греметь в часовне, как