Двести третий день зимы - Ольга Птицева

почти не бывает. Впрочем, на дворе уже давно и не февраль. Или, наоборот, февраль, просто затянувшийся до безумия. Нюта думала об этом, наблюдая, как Тая распахивает куртку снизу и копается с застежкой джинсов. Все молча – только под ногами скрипнуло, когда она присела над сугробом и посмотрела на Нюту снизу вверх.

У Нюты в животе тоже сразу стало маятно и щекотно. То ли от смущения, то ли от желания пописать. Нюта распахнула пуховик и стянула брюки на мягкой резинке. Кожу бедер тут же обожгло, от снега расходился холод. Нюта присела, в колене неприятно хрустнуло. Подышала, чтобы расслабиться. Но живот все так же сводило. Под Таей уже вовсю журчало, потом перестало, но она продолжала сидеть над сугробом. Спросила задумчиво:

– Как думаешь, какой сейчас день зимы?

В слабом свете фонаря ее кожа казалась болезненно-желтой, а глаза блестели почти лихорадочно. Она смотрела на Нюту так пристально, будто пыталась прочесть мысли. И, кажется, у нее это получилось. Под ее взглядом Нюта особенно остро осознала, что сидит с голой задницей над сугробом. И даже пописать не может. Она поднялась и решительно натянула штаны.

– Наверное, двухсотый. Или около того. Пойдем?

Тая наконец отвернулась от нее и медленно поднялась. С коленями у нее все было в порядке. Застегнула джинсы, одернула куртку. И молча направилась к площадке. Нюта поплелась за ней. Шурик уже закончил вытаптывать обещанный контур. Он даже немного вспотел – сбросил капюшон и утирал влажный лоб. Тент находился практически на уровне его затылка.

Нюта пригляделась. Из вытоптанных линий собиралась какая-то надпись. Разглядеть толком не получалось – длинные линии складывались в буквы, но превращаться в слово они не желали. Впереди нервно хмыкнула Тая.

– Придурок! – сказала она восхищенно.

И буквы наконец собрались. Нюта моргнула. Потом еще раз. Вытоптанное на снегу слово не исчезло.

– Он с ума сошел? – севшим голосом спросила Нюта.

Не у Таи даже, а у ночи, у домов и у слабого света фонарей. Но на вопрос обернулась Тая. Взгляд у нее был все тот же – внимательный, скорее пристальный.

– Ты можешь уйти, если тебе страшно. Это нормально.

Cама она будто бы и не думала уходить. Лицо у нее покраснело от мороза, кожа на обветренной нижней губе шелушилась. Нюта попыталась улыбнуться, но челюсть свело.

– Но ты посмотри, – продолжила Тая. – Просто снег, просто буквы на нем. Пару лет назад это даже детской шалостью не назвали бы. А теперь?

Редкие снежинки путались в ее волосах, словно сдобные крошки или хлопья пепла. Отвести от них взгляд было невозможно. Более трудной казалась только необходимость оставаться на месте, не поддаваться Славику, вопящему внутри: беги, беги, беги!

– Не хочу, чтобы они меня окончательно сделали. – Тая закусила губу и сорвала кожицу, мелькнуло красное. – И чтобы тебя сделали, тоже не хочу.

Она наклонилась над сугробом, куда Шурик бросил рюкзак, открыла его и вытащила бесформенный ярко-розовый шмоток шерсти. Нюта тут же вспомнила тонкие пальцы Вити и острые спицы в них. Тая встряхнула вязаное нечто, и оно приобрело очертание балаклавы.

«Замечательно и крайне преемственно», – ядовито прошептал голос несуществующего Славика. Существующий здесь, конечно, ни за что не оказался бы. Даже если бы не укатил в свое прекрасное далеко, решившее не быть к нему жестоким, как и просили.

– Пойдем, – с нажимом сказала Тая. – Ничего не случится. Обещаю.

Острые клешни в животе заскрежетали, но не сильно. Для приличия, скорее, мол, ситуация небезопасная, но кругом ночь, Шурик – в форме холодовика, лицо будет закрыто. И Тая такая красивая с этим снегом в волосах и отчаянными глазами. Нюта вцепилась в балаклаву. Скинула капюшон, натянула колючую ткань на голову. Она облепила лицо плотным теплом. От ее яркости даже, кажется, начал подтаивать снег у Нюты под ногами. Тая улыбнулась краешками губ, сказала:

– Сегодня двести первый день зимы, я подсчитала.

И шагнула под тент. Нюта – за ней, рывком и задержав дыхание, будто в полынью. Но под тентом оказалось теплее, тише и уютнее, чем снаружи. Добавить огоньков – и покажется, что это детский шалаш, построенный посреди соседского сада где-то за городом. Мама иногда привозила Нюту на дачу к школьной подружке Свете, где был совсем плохонький дом и огромный заросший участок. Нюта носилась между старых яблонь, поскальзывалась на влажной траве и хватала за уши дворового пса. Со Светой она дружила, наверное, лишь ради этих редких выездов. Позже родители Светы продали дачу, и дружба быстро сошла на нет.

– Так, не отлетай. – Тая дернула ее за рукав. – Бери себе Е, я возьму В. Шурик сейчас реагент принесет, чтобы до земли проело. Потом тент снимем – и деру. Ясно?

Нюта коротко кивнула и наступила на нижнюю перекладину огромной, в два шага шириной, буквы Е, вытоптанной Шуриком. Ее следовало углубить, совершая тем самым злостное административное нарушение. А то и уголовное. Нюта облизнула губы, ворс от балаклавы прилип к языку. Е походила на перевернутую щетку, которой мама отряхивала машину от первого снега, пока Нюта ждала на парковке у дома. Она прыгала и оставляла следы всюду, куда могла залезть. А мама ее даже не торопила. И уж точно не писала донос.

– Когда закончишь, на С переходи, – сказала Тая, снова выдирая ее из безопасной коробочки воспоминаний.

Сама она уже принялась за широкий бок В. Ее синяя балаклава чуть расползалась по шву возле левого глаза, и там свешивался мохнатый хвостик нитки. Нюте захотелось убрать его, но вдруг стало темнее – просвет выхода с площадки заслонило крепкое тело Шурика. Он держал в руках черный мусорный пакет, от которого попахивало жгучей химией.

– Перчатку взял? – строго спросила Тая.

Шурик кивнул и бросил под ноги первую горсть реагента. С земли зашипело. Снежную корку разъела темная оспина с запекшимися краями. Нюта с трудом отвела взгляд и впечатала ботинок в снег. Сжалась, предчувствуя новую волну страха. Но вместо этого ее залило щекотное тепло. Почти такое же, какое накрывало ее в саду канувшей в бездачье Светки. Еще шаг, и еще. Ничего особенного. Просто примять снег весом своего тела. Своего страха. Своей потерянной детской радости. Прыгучего восторга, с которым можно было бегать по собственным ребристым следам. Или отпечатывать новые. Все глубже, все заметнее. По контуру перевернутой щетки. По контуру одной из пяти запрещенных букв. Лицо под балаклавой вспотело, от соли резало губы и глаза, но Нюта продолжала вытаптывать снег.

Она как раз закончила Е и нацелилась перепрыгнуть на полукруглую спинку С, когда белый покров под ней налился красным. Мысль оказалась быстрее реакции тела. «Кровь!» – вспыхнула догадка раньше, чем нога рефлекторно дернулась, нарушая строгие