Почувствуй это снова - Ольга Вечная

них мелькает острая, как бритва, эмоция, но никак не удается понять, какая именно. Даже не ясно, положительная или отрицательная. Я и рада, и нет, что мы не вдвоем.

— Ты чего приперся? — спрашивает отец, продолжая его внимательно разглядывать. С еще большим интересом. Как–то даже не слишком злобно. — Кто мне клялся, что я физиономию эту больше не увижу? Тем более битую, уголовник.

Матвей чуть вздрагивает и прищуривается. Впивается в отца хищным взглядом, затем быстро опускает глаза и говорит… эм… смирно:

— Хотел Юлю на учебу отвезти. Там холодно очень. — Он качает головой и добавляет искренне: — Прям пздц, Виктор Арсеньевич!

Закрывает ладонью рот и ойкает. Мне становится смешно.

— Прям «пздц»? — Отец приподнимает брови. — Да ты еще и бухой.

— Немного. — Матвей трет лоб, поморщившись. Сводит брови вместе, из–за чего выглядит очень милым. И каким–то особенно юным. — Поэтому на такси. Я оплачу. Вот привез к завтраку еще.

Он достает из–за спины пакет с логотипом пекарни. Из пакета — одну–единственную розу. Очень красивую.

Мое сердце чуть сжимается, и впервые за сутки радостно. Мне не нужен грузовик, я хочу именно эту! Виду, правда, не показываю. Папа берет подарок, передает мне.

— Скромно, — констатирует он.

— Пока так. Врачи на первых порах мало получают, — нейтрально пожимает плечами Мот. И молчит.

Ни слова против. Ни наглого взгляда. Матвея, блин, не узнать! Обычно с моим отцом они упражняются, кто остроумнее. Но, видимо, не сегодня.

Матвей будто хочет... эм… понравиться?

— Я сам отвезу Юлю, — говорит папа, вдруг развеселившись. — Но деньги на бенз можешь на телефон положить. — Ему явно очень нравится эта шутка.

— Ладно, — соглашается Матвей. И добавляет сдержанно: — Спасибо.

Отец вновь хмурится, не понимая, что происходит. Матвей же опять переводит взгляд на меня. Чуть–чуть улыбается.

— Привет. Ты телефон выключила. Поговорим?

Только сейчас понимаю, что скрестила руки на груди и смотрю яростно.

— Привет, — отвечаю, помахав розой. — Отмечал вчера? Есть повод?

— Ага. Крутой.

Я резко краснею. Отец громко вздыхает.

— Господи–боже–мой. Проходи уже, доктор, проспись на диване. — Добавляет с наигранной усталостью: — Юля, собирайся, отвезу тебя, раз уж парень щедрый такой. Башляет.

— Да я домой пойду. Благодарю за заботу.

— Это не забота. Бабулины нервы побереги, ей сейчас не до стрессов.

— Ладно, убедили, — поспешно соглашается Матвей. — Вы очень добры., — Он неуклюже разувается.

Отец смотрит на меня округленными глазами, вопросительно кивает.

«Вы очень добры»? Серьезно? Папа недоуменно хмурится. Я же робко пожимаю плечами, кажется догадываясь о причине перемен.

Господи, Мот и правда пьяный! Всю ночь бухал. Потом не выдержал и приперся. И теперь так старается не налажать!

— Машину прогреть надо, — нудит отец. — Это недешево.

— Понял, — отвечает Матвей.

От его коротких покорных ответов я невольно хихикаю. Сам же он будто в ступоре.

— Извините. Надо было все же домой ехать. — Смотрит на моего отца внимательно: — Это я зря приперся, да ведь? — И искренне ждет ответа.

Папа теряется. Хмыкает:

— Это уж точно.

Кладет Матвею ладонь на плечо и ведет в гостиную. Указывает на диван.

— Юля, собирайся быстрее, а то опоздаешь. Не забудь позавтракать.

— Ага! — говорю я. — Пап, может, я дома останусь? Там и правда что–то холодно.

— Живо! Потом поговорите, пусть человек поспит. Какой–то он сегодня... неправильный.

Глава 26

Матвей

Это ж надо было так нажраться. Просто в ноль. Сука. Случайно вышло, глубоко извиняюсь.

Не каждый день узнаешь о том, что находишься на десятой неделе ожидания.

Я когда глаза открыл в первый раз и увидел белый потолок, сразу понял — не дома. В моей квартире он тоже белый, но конкретно здесь даже кислород другой. Враждебный. Что уж о потолках рассуждать. Абсолютно разные.

Было тихо. Виктор Арсеньевич работает по ночам и днем обычно отсыпается.

Я открыл глаза во второй раз. Сел и потянулся. Вдохнул поглубже, резкая боль в переносице напомнила об ушибе. Следом ассоциативный ряд привел к Юлькиному смеху. Лежала на мне в снегу без трусов и хохотала, выдра, пока у меня искры из глаз сыпались. Разозлился.

Тело отозвалось мучительно–сладким напряжением. Нездоровым.

Я встал и зашел к Юле в комнату. Давно здесь не был. Постоял недолго, рассматривая мягкие игрушки и полудетские принты на покрывале и обоях, которые всегда раздражали. Которые ей давным–давно не подходят.

Захотелось все это выкинуть к чертям.

Картинки того, как Юля жадно сосет у меня в душевой пронеслись перед глазами. Ее полная грудь, полупьяные от возбуждения глаза, спутанные волосы, соль на коже, которую жадно слизывал... Член загорелся, мысли расплавились. Дрожь прокатилась по телу. Блть, хочу. Аж руки трясутся, так охрененно это приятно.

Медленный вдох–выдох, дабе угомонить взбесившееся либидо. Я уже дрочил на наше с Юлей домпорно, что записалось на подкорке мозга. Несколько, сори, раз. Но не в хате Арсеньевича. Нет, здесь определенно, не стоит.

Голова закружилась.

Огляделся. Ху*ня какая–то получается, куда ни глянь.

Но с другой стороны: это ведь моя жизнь. Другой нет. А значит, поборемся.

Пошел собираться.

Спустя примерно пять часов я стою у политеха, облокотившись на «Мурано» и пялясь в мобильник с чуть скучающим видом. Проходящие мимо девчонки хихикают и игриво отводят глаза, чтобы через мгновение вернуться к изучению синяков и ссадин на моей роже. Раны будят в девицах нешуточный интерес и призывают к активности их внутреннюю медсестру–спасительницу. «Мурано» за спиной усиливает потребность приласкать пациента.

Киваю машинально, чуть улыбаюсь. Зрительные диалоги не веду, вместо этого возвращаюсь к