Изнанка - Лилия Волкова

обещанием всего и сразу, что ему стало противно. Сунув Аське заранее оговоренную сумму, он вышел из-за стола.

– Валь, ну куда ты? – Юлька надула губы. – Мы уже расходимся, что ли?

Подошел официант, Аська расплатилась и уже на пороге между делом спросила, обращаясь вроде бы ко всем сразу:

– А помните, у нас училась Катя? Ушла еще в середине первого курса. У нее вроде с Баргановым любовь была, да? Гладилина или как ее?

– Глажина, – пискнула Аня. – В академ ушла, кажется, а потом совсем…

– Была да сплыла, – злобно буркнул Валька и, наспех попрощавшись, пошел в сторону метро. «Зря пошел, зря пошел, зря пошел», – идти под самообвиняющий ритм было легко и даже весело. Шаги, почти неслышные, ощущаемые скорее кожей, чем слухом, сбили его, и он хотел было гаркнуть, чтоб его оставили в покое. Но это была Аня.

Оказалось, что живут они на одной ветке и даже на соседних станциях. И как-то само собой получилось, что Валька решил ее проводить. Темы для разговора находились ненатужно: им обоим понравились «300 спартанцев» и не понравился «Груз 200». «Я даже не могу представить, что в жизни могут быть такие люди, как у Балабанова в кино!» – с ужасом говорила Аня, и Валька поддакивал, хотя был уверен: в жизни бывает и хуже. «А «Вавилон» ты смотрел? – спрашивала Аня, заглядывая ему в лицо. – Посмотри обязательно! Это потрясающий фильм! О том, что все и всё в этом мире связаны, что на твою жизнь может повлиять любой человек на земле!» Она морщила высокий лоб, короткие темные волосы отливали янтарем в свете фонарей. Это было приятно, грело душу – как запах сирени, теплый июньский ветер и проходящие мимо люди, в основном обнимающиеся пары.

На прощанье она дала ему свою визитку. Анна Скрипник, менеджер чего-то там. Чего – ему было неважно, главное, чтоб был телефон, и не только рабочий, но и сотовый. Она чуть было не испортила все, попросив при случае передать привет Барганову. Но позже, двигаясь в сторону дома (к метро возвращаться не хотелось, а идти тут – всего каких-нибудь полчаса), он думал: ну и что? Ну, попросила. Это все ерунда, память о прошлом. Никакого привета он передавать, конечно, не будет. Он сам позвонит этой Ане. А когда она ответит синичкиным голоском, пригласит куда-нибудь – в ресторан или в кино, раз она его так любит. И у него наконец наладится эта гребаная личная жизнь, о которой без конца твердит мать.

И с баблом тоже все будет тип-топ. Он уже давно, еще во времена Кати и Таши, нашел точки для реализации своей продукции в Москве. В Туле в своих квартирах за швейными машинками сидели три тетки – нежадные и аккуратные, которые выдавали не только фирменные меховые куртки, но и разноцветные юбки из марлевки и простенькие блузоны. Среди Валькиных знакомых были те, кто готов вложиться в расширение его бизнеса. Как раз на днях Валька встречался с одним из них – Рустамом. Наливая Вальке коньяк, Рустам говорил энергично и яростно:

– Валя, ты мужик! Ты нормальный мужик! И товар у тебя нормальный! Но бабы нынче капризные, как мимозы, Валя! Они хотят, чтоб не как у всех! Они больше не хотят паленый «Шанэль»! Они эсклюзив хотят, эсклюзив! – Первый звук слова «эксклюзив» Рустам произносил странно, получался «исклюзив», но Вальку это не удивляло, не смешило, а почему-то вселяло уверенность, что все у них с Рустамом получится. – Валя, дашь мне исклюзив – будем бабки мешками носить!

«Эксклюзив, говоришь? Будет тебе эксклюзив», – бормотал Ханкин, до липкого сока растирал в пальцах атласные лепестки сирени и улыбался.

V

Андрей

Владислав Барганов был мелковат. От малорослой матери и невысокого (да еще и обрубленного войной) отца вряд ли мог родиться гренадер, но Владику не повезло дважды. У миловидного, послушного, не лишенного способностей мальчика и натура оказалась неглубокой – вроде оцинкованного корыта, в котором он мылся вплоть до переезда в университетское общежитие.

Там, на журфаке, он впервые заподозрил в себе многогранную ущербность, которая могла поставить под удар вымечтанное будущее. Его бойкое перо увязало в штампах и банальностях, а хорошая память не компенсировала леность ума. Он был недостаточно пылок и податлив, чтоб искренне верить в передовицы «Правды»; но ему недодали и артистизма, помогающего это скрывать. Он не чувствовал себя ни циником, способным идти по головам, ни подвижником, готовым на лишения ради благородной цели.

Полной мерой ему отсыпали только одного: обидчивости. Он обижался на преподавателей за то, что замечали его ошибки. На девушек, не желающих принимать его ухаживания. На однокурсников: богатых – за богатство, бедных – за нарочитое равнодушие к материальному; на талантливых – за незаслуженную легкость их дарования, на бездарных – за железные задницы и упорство. Но нестерпимей всего жгла обида на родителей, в том числе на отца, которого он почти не помнил.

Николай Барганов умер, когда сыну не исполнилось и шести: простудился, проведя беспамятную ночь в подъезде. Вернувшись с фронта без правой ступни, он почти сразу женился на тихой девушке младше его на двенадцать лет, сделал ребенка и сбежал в алкогольный туман – от детского крика, от боли, от звучащих в ушах взрывов.

Ранним февральским утром мать, отработавшая ночную смену, заволокла в дом худое закоченевшее тело, снова вышла и внесла костыли. Они еще долго стояли в углу – даже после того, как на городском кладбище появилась свежая могила с именем отца на табличке.

Маленький Владик никак не мог связать в голове этот холм из комкастой земли с мужчиной, пахнущим потом и табаком, почти не выходившим из дома и любившим напевать: «У меня есть сердце, а у сердца песня, а у песни тайна…» Он спрашивал мать, когда вернется папа, та отмалчивалась и в конце концов продала костыли на барахолке.

Замуж она больше не вышла. Они так и жили вдвоем на втором этаже барака, в странной, полуторакомнатной квартире: кухня с выгороженным в углу тесным санузлом, двенадцатиметровка с косоватыми окнами и что-то вроде кладовки два на два метра. И именно отсюда Владик отбыл на учебу в Москву, с фибровым чемоданом и в новом костюме, перешитом под его рост местной портнихой. Мать плакала, стряхивая с лацканов невидимые пылинки, лепетала жалобно и одновременно гордо: «Владичек! Сыночек! Папа вот… не дожил… Ты там давай, учись, а про меня не думай!»

Он и сам гордился. Вырвался! Смог! Вместе с десятком книг, нижним бельем и курткой-бобочкой в чемодане лежала картонная папка с вырезками из