Длань Одиночества (СИ) - Дитятин Николай Константинович

— Я некрасив? Я некрасив?

— Помоги нам…

Аркаса схватили и повалили на землю. Он теснил звенящие пустоты посохом, не давая им приблизиться к своему лицу. Человек ощутил чужую безнадежность, которой можно было разрубать кости.

— Оставайся здесь!

— Закончи начатое!

— Помоги!

— Я не понимаю, о чем вы говорите! — отчаянно заорал Никас. — Отвалите от меня!

Зевы расколотых лиц никли все ближе. Посох трещал и прогибался. Его коробила гибельная энергия множащихся призраков. Полые пальцы почти коснулись лица.

— Отстаньте от него!

Что-то налетело на кучу-малу сверху. Аркасу сразу стало легче дышать.

— Он наш!

— Кто это сказал?! — звучал отважный голос. — Озлобленные мертвецы! Ваша ненависть вам не поможет! И никому не поможет! Уходите отсюда!

— Ни за что, он наш!

— Он мой! Клянусь фантазией, он мой создатель! И я объявляю его неприкасаемым. К вам он не имеет никакого отношения. Ваши создатели давно ушли! А теперь прочь! Некоторым законам даже вы должны подчинятся!

Существа замерли. Никас услышал плач.

— Мы уйдем.

— От одного многим…

— От многих — к одному.

— Надежды нет.

Дрожащие пальцы отдалились. Крошащиеся тела перестали давить на посох. Мумии так же безразлично отвернулись, замерев в прежних позах. Никас уронил затылок, и выдохнул. Он остался один посреди пустоты.

— Какой же ты недотепа.

А. Стоп. Кажется не один.

— Вставай.

Журналист, наконец, смог увидеть того, кто толкал его пятки.

— Что? Неужели узнал?

Аркас щурился. Щурился. Щурился довольно долго. За это время Альфа успел миновать два маленьких мира и теперь двигался по Пути, намереваясь попасть в плотную зону Религиозных представлений. Аркас — щурился.

Парнишка кутался в шерстяную накидку, которая висела на нем неестественным образом. Складывалось впечатление, что под ней ничего нет. Совсем ничего. Ног, во всяком случае, Никас не наблюдал.

— Адам? — произнес он неуверенно.

— Ты помнишь имя, — заулыбался парень. — А название?

Никас приоткрыл рот, но тут же сник, шевеля губами.

— Не могу, — признался он. — Это было так давно. Я не помню даже, на чем остановился.

— По-моему, я застрял здесь, так же как и эти ребята, — вздохнул Гай. — Вставай же. Остановимся у меня, пока ты не расскажешь, как здесь оказался.

Никас, кряхтя, задрал корму. Парень уже плыл куда-то, в сторону далеких городищ, негромко иронизируя.

— Подумать только… А как все оптимистично начиналось. Претенциозно и многообещающе. Величайший авантюрист всех времен и народов. С двенадцати лет. Старый профессор истории, бывший агент национальной безопасности. Дикие погони, жестокие побоища, оглушительные сюжетные повороты… Знаешь, на чем ты остановился? Эй!

— Что? — Никас некоторое время недоверчиво вслушивался в бормотание нового друга, и теперь выглядел несколько ошарашенным.

— Ты остановился как раз на первом оглушающем сюжетном повороте, — вежливо сообщил парень. — Оказалось, что отец Адама, — его же злейший враг. Безумно богатый и эксцентричный барон Атилла. Охотник за редкостями, который захотел получить в свою коллекцию легендарный артефакт. Какое интересное совпадение. Отец — злейший враг.

Никас ответил невразумительно.

— Мне сейчас странно об этом вспоминать, — произнес он через минуту. — Там было столько банальностей и взрывов складов с горючим.

— Да, два раза ты их взрывал, — согласился Адам. — Но с другой стороны, там были и неплохие моменты.

— Да? — оживился Никас. — Например?

— Например, план кражи Ключа из музея. А еще тебе, в общем, удавались описания природы и развалин. Алкогольное отравление. Очень натуралистично. У тебя были полезные задатки. Может быть даже шансы.

— Серьезно? Адам, я не знаю, что сказать. Я и не рассчитывал тебя тут встретить. Я рад видеть… знакомое лицо.

Парень обернулся. Он был зол.

— Одно нападение назад ты меня даже не помнил. Нас не помнил. Профессора Грея, Сашу, Атиллу, Санчеса, Вегу, Дымка… Адама, в конце концов. Я — не только он. Я — роман. Твой роман.

— Я…

— Надо было оставить тебя им, вот что. Да, они могли превратить тебя в растение. Ты бы не умер, но их отчаянье, их злоба и непонимание могли разбить твой разум на ионы. И, знаешь что? Для нас ничего бы не изменилось. Мы бы продолжали спать в куче засохших апокрифов. Потом, может быть, стали бы как эти плаксивые хищники. Хотя, нет. Не настолько твои развалины хороши.

Журналист старался не глядеть на… Господи, как же он назывался?! Надо вспомнить! Надо вспомнить.

— Извини.

— Извини?! — взбесился роман. — Эти ребята, там, на поле Нерожденных — они олицетворяли прекрасные, содержательные идеи, которые могли изменить жизнь миллионов людей! Запустить мощные волны циклических изменений. От нашего мира — вашему и наоборот. Они могли сиять маяками в ночи невежества. Но даже не смогли взлететь, потому что такие люди как ты… Ленивые, неблагодарные, глухие негодяи не могут распорядиться невероятным даром, который им дал случай. Они бросают нас на произвол судьбы. Я провел в дреме семь лет твоей жизни. И сейчас могу посмотреть, как Нерожденные коротают на своем поле бесконечность. Бесконечность! Потому что их безответственные авторы позволили себе умереть, так и не закончив их. Второго шанса не будет! Каждая идея неповторима! За это ты просишь прощения? Ты считаешь за это уместно просить прощения? Единственное, что можно сделать, это заткнутся и взяться за работу, пока ошибки обратимы.

Никас хотел спорить, оправдываться, жестикулировать, приводить примеры и всячески сваливать вину на. Но сама абсурдность ситуации ввела его в состояние близкое к сонному параличу. Возможно, распрямилась одна из пружин, которые Никас сдавливал, пытаясь не обращать внимания на… некоторые ситуации.

Меня доконали контрасты, — подумал журналист глядя на поникший роман. Бег от этих жутких существ был чем-то почти объяснимым. Там я, хотя бы, знал, что нужно делать. Улепетывать со всех ног. Это не так уж и сложно. Пожалуй, если б все мое паломничество состояло из бега от временных неприятностей, я бы справлялся с ним на твердые три с плюсом. А что делать со своим… детищем? С некоторым количеством электронных страниц, ужасным каламбуром из драк, перестрелок, погонь и путешествий по древним гробницам.

Бедный, замученный правками роман, который начинал писаться как сборник мемуаров. Ты явно никогда его не закончишь и не уделяешь этому большого значения, тем не менее, ощущая особое место творчества в своей жизни. Перечитываешь, время от времени, избранные фрагменты, и говоришь: я творец. Выше. У меня есть перспектива. А что у других? Может и допишу. Надо только поесть.

А он, оказывается, страдает. Его гнетут эти холодные земли, хрупкое тело засыпано шершавыми «может быть» и колючими «подождет».

Кому такое может прийти в голову?

Никас Аркас, может быть тебе?

— Я не знал.

Роман не обернулся.

— И никто этого не знает! — твердо добавил Никас. — Ну, сам посуди, кому такое может прийти в голову? Нужно быть немного повернутым, чтоб верить в это, не побывав здесь.

— Ага, — равнодушно бросил Роман. — Просто у нас здесь у всех психология гибнущего. Гибнущему безразлично, почему его не спасают. Он просто отчаян. Отчаян и зол на всех, лично на каждого, кто не протянул ему руку. А когда… Когда видишь как другие воспаряют. Как к ним возвращается искра. Как крылья, длинные, во все стороны… Два, четыре, восемь. Белые перья. И они летят. И тогда, всего на мгновенье, — но мы видим! — тьма наверху расступается. И там есть что-то! Что-то светлое, крикливое! Хаос, тепло, гигантское количество энергии…

Роман трясся от возбуждения. Речь его стала неровной, накидка зашевелилась, пошла волнами. Он разразился знакомым Никасу смехом. Смех знакомый, но чей, и в каком мире услышанный, быстро утих.

— Это место как раз для меня, — прошептал Роман одержимо.

Никас хотел отмолчаться, но как-то само собой вырвалось: