Шаляпин - Моисей Янковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Знаменитый русский критик, автор бесчисленного числа работ, посвященных изобразительному искусству и музыке, настойчивый борец за прогрессивное развитие отечественной художественной культуры, Стасов был к моменту знакомства с Шаляпиным человеком в преклонных летах. Казалось бы, разница в возрасте, когда один другому мог бы прийтись дедом, препятствует подлинно равноправной дружбе. Однако, как это ни странно, их отношения очень скоро стали дружбой равных друг другу людей, более того, Стасов, сразу уверившийся в гениальности певца, стал относиться к нему с восторженным поклонением.
Впервые Стасов увидел Шаляпина в Москве, когда приехал посмотреть «Садко». Именно в тот день Федор в первый раз выступил в партии Варяжского гостя, произведшей на петербургского критика сильнейшее впечатление. Он уехал из Москвы с мыслью о том, что был очевидцем рождения большого таланта.
Когда Мамонтовский театр появился на гастролях в столице, на первый же спектакль — «Псковитянка» Стасов пришел вместе со скульптором М. М. Антокольским.
Свидание это послужило началом теснейшей дружбы, прервавшейся только смертью Владимира Васильевича в 1906 году.
Через несколько дней Шаляпин пришел к Стасову в Публичную библиотеку, где тот в течение нескольких десятков лет работал главным библиотекарем. Здесь, за огромным письменным столом, заваленным редкими фолиантами, Стасов любил принимать избранных посетителей. В царстве книги, в храме высокой духовной культуры проводил он свою жизнь, и его энциклопедические знания были приобретены именно здесь.
Возле его стола стояло кресло, ручки которого были перевязаны шнуром, в знак того, что садиться в него нельзя. Стасов развязал шнур и со словами: «Здесь, знаете, сидели: Николай Васильевич Гоголь, Иван Сергеевич Тургенев, да-с!» — предложил Федору сесть в кресло. Это было показателем высшего расположения Стасова: немногие удостаивались подобной чести.
Началась беседа. Шаляпин рассказывал Стасову о своей жизни, о детстве, скитаниях, об Усатове, о том, как недавно служил в Петербурге. Они сидели рядом, увлеченные беседой, как два товарища. И оказалось, что во многом у них вкусы одинаковые, в частности в вопросах музыки, — что любимо, что нелюбимо. Стасов был поражен этим. Он попросил Федора прийти к нему в гости и спеть что-нибудь для небольшого круга ценителей.
1 апреля 1898 года дома у Стасова собралось избранное общество: композиторы Н. А. Римский-Корсаков, А. К. Лядов, А. К. Глазунов, музыканты Ф. М. и С. М. Блуменфельды. Весь вечер Шаляпин пел. Пел Мусоргского, Римского-Корсакова, Бородина…
В этот раз Федор приобрел еще одного друга — композитора Александра Константиновича Глазунова.
Такие встречи перекрывали по своему значению и духовному богатству тяжелое впечатление от безобразных нападок нововременца Иванова, которому Стасов не замедлил ответить статьей-памфлетом под заголовком «Куриная слепота»…
Гастроли в Петербурге прошли с большим художественным успехом, а для Федора, можно сказать, были триумфальными. Он был признан и в столице, которая еще совсем недавно не заметила его.
К тому времени, о котором сейчас идет речь, началась у Шаляпина еще одна дружба. С молодым дирижером театра, впоследствии знаменитым композитором и пианистом Сергеем Васильевичем Рахманиновым.
Это была дружба особенная. Они были однолетками. Оба совсем молоды и оба чрезвычайно талантливы. Но при этом совершенно непохожи друг на друга. Один был тонкий, высококультурный, даже, пожалуй, рафинированный интеллигент из старинной дворянской семьи, другой — простецкий парень из низов, с обаятельной улыбкой, немного грубоватый в обращении, смешной в своих повадках и мгновенно преображающийся на сценических подмостках.
Они сошлись сразу. И если подчас Рахманинову, зеленому еще оперному дирижеру, приходилось туговато в театре, где его не очень ласково и с явным недоверием принял главный дирижер Евгений Доминикович Эспозито, и он даже подумывал, что сделал ошибку, придя сюда на службу, то от ухода из театра его удерживала мысль о добром друге Федоре.
Да, Федору везло всю жизнь! К нему тянулись интересные люди, а он, со своей стороны, тянулся к ним, потому что всегда искал общения с теми, кто мог напоить жаждущую нового и яркого душу. Рахманинов, вдохновенный музыкант, бесконечно требовательный к себе и окружающим, разглядел в Федоре дарование особого склада: он увидел в нем не только превосходного певца с божественным голосом, но и человека высокоталантливого, в шутке ли, в дружеской ли беседе, в работе ли, когда молодой артист вдруг менялся, загоревшись нахлынувшим на него вдохновением, и, перестав слышать что-либо кроме музыки, видеть что-либо кроме создаваемого образа, становился одухотворенно сосредоточенным. В такие минуты он был особенно дорог суровому, даже аскетичному Рахманинову.
Если Усатов когда-то познакомил Федора с зачатками музыкальной грамоты и певческого искусства, то Рахманинов стал для Федора теперь тоже музыкальным воспитателем, потому что почти сразу им довелось встретиться у рояля, готовя новую партию. И какую!
Они стали разучивать партию Бориса Годунова из одноименной оперы Мусоргского.
Вопрос о постановке «Бориса Годунова» был решен перед завершением петербургских гастролей. Во время встреч со Стасовым Владимир Васильевич увлек Шаляпина мыслью о постановке оперы Мусоргского, что было сразу же поддержано в театре, и тут же решили, что дирижировать оперой станет Рахманинов, который к тому времени уже кое-чему подучился как оперный дирижер, разгадав секрет одновременного руководства и оркестром, сидящим в яме, и хором, находящимся на сцене.
Подошло лето 1898 года. Федор поселился во Владимирской губернии в имении Путятино артистки Мамонтовского театра Т. С. Любатович. Здесь, в егерском домике, он вместе с Рахманиновым готовил партию Годунова.
Но не только этому было посвящено запомнившееся ему навсегда лето.
В скромной деревенской церкви села Гагино Александровского уезда Владимирской губернии повенчались Федор и итальянская танцовщица Иола Торнаги, которую теперь, на русский лад, стали звать уже Иолой Игнатьевной. Свидетелями были братья С. И. и И. И. Мамонтовы, а шаферами — С. В. Рахманинов, К. А. Коровин и С. И. Кругликов.
Это был праздник не только для молодоженов. Праздновали свадьбу узким кругом товарищей по театру: очень просто, по-сельски, сидели и пиршествовали на полу, на коврах, среди цветов. Веселились по-юношески, хотя среди присутствующих находились люди, которым было уже за пятьдесят. Без роскошных яств и красивых речей.
А на рассвете, когда молодожены спали крепким сном, раздались звуки странного оркестра: концерт исполнялся на ведрах, железных заслонках, свистульках. Друзья во главе с С. И. Мамонтовым звали их встать и вместе идти в лес по грибы… Федор и Иола выглянули из окна. Импровизированным оркестром дирижировал Сергей Васильевич Рахманинов.
Глава IX
МОСКОВСКОЕ ЧУДО-ОЛОФЕРН. САЛЬЕРИ. ГОДУНОВ
Где аукается Мусоргский, там должен откликнуться Шаляпин.
А. АмфитеатровОни поселились с Иолой в небольшой квартирке в Брюсовском переулке, что вблизи Тверской. Теперь у Федора была семья, своя крыша над головой.
Здесь царила атмосфера безоблачного счастья. В маленькой столовой в свободные вечера, а подчас и после спектаклей, собирались близкие друзья из театра. Федор, как известно, был неистощимым, искусным рассказчиком и затейником. Умел без устали рассказывать занятные истории, был наблюдательным сатириком-копировщиком. Вот, например, как сипловато басит на ходу Мамонтов. Как изъясняется Коровин. Как помалкивает, плутовато присматриваясь к окружающим, немногословный Серов.
Весело было за шаляпинским столом, где с доброй, приветливой улыбкой хлопотала маленькая итальяночка Иола, любящая гостей, а еще больше своего Федю. А тут еще Мамонтов подарил рояль. Значит, у Шаляпиных появился собственный инструмент. Значит, было и пение. Когда пелось — то до утра.
Как только Федор стал прилично зарабатывать, так начал посылать отцу ежемесячно деньги. Понемногу. Потому что отец совсем уж не умел сдерживать себя и крепко запивал. В тот год Федор пригласил в гости отца с братишкой Васей. Они приехали в Москву, и Федор был искренне рад им. Он приодел их, накупил им всякого добра. Показывал Первопрестольную. Но, как оказалось, жить в Москве отцу все же было противопоказано. Здесь его подстерегало слишком много соблазнов. Пьяный, он все порывался каждому встречному-поперечному разъяснить, что он — отец Шаляпина и что, собственно, он — главное лицо, а сын его — между прочим. Пытался доказывать это и публике на спектакле. В антрактах засиживался в буфете, а потом, в зрительном зале во время спектакля объяснял соседям, кто он такой. Пришлось отправить отца на родину. Федор часто посылал письма отцу, зная, что когда тот трезв, он умен и рассудителен. Васю оставил у себя, послал его учиться.