Шаляпин - Моисей Янковский

«Он говорил, что утверждение репертуара на будущий год зависит не от него, а, как всегда, от государя, который лично его просматривает, что постановка „Садко“ дорога и затруднительна, что есть другие произведения, которые дирекция обязана поставить по желанию членов царской фамилии; при всем том он не отказывался окончательно от постановки „Садко“, но мне было ясно, что это неправда, и я решил оставить дирекцию в покое и никогда более ее не тревожить предложением своих опер».

Между тем вопрос о постановке «Садко» на казенной сцене столицы не был еще снят с повестки дня, так как Направник и режиссеры Кондратьев и Палечек высказались за принятие оперы Римского-Корсакова. В репертуарном плане, представленном Николаю II, опера «Садко» значилась. Когда Всеволожский докладывал царю в подробностях намеченный репертуар, Николай II заявил: «Нечего ставить „Садко“. Пусть вместо этой оперы дирекция подыщет что-нибудь повеселее». Этим была поставлена точка не только на «Садко», но и на творческих взаимоотношениях с Римским-Корсаковым на несколько лет.

Так после конфликта с «Ночью перед рождеством» и отклонения «Садко» завершилось не слишком счастливое содружество замечательного композитора с императорскими театрами.

С. Н. Кругликов знал о разрыве Римского-Корсакова с Мариинской сценой, рассказал Мамонтову про «Садко» и что его можно получить для постановки в Московской Частной опере, если проявить деловую активность. Мамонтов отправился в Петербург, и композитор сразу дал согласие на передачу оперы московскому коллективу.

26 декабря 1897 года «Садко» был поставлен Мамонтовским театром (режиссура под общим руководством Мамонтова, дирижер К. Д. Эспозито, художники и сопостановщики К. А. Коровин и С. В. Малютин). В первом составе исполнителей Шаляпин не был занят. При работе над спектаклем основное внимание уделялось ролям Садко (его превосходно пел и играл А. В. Секар-Рожанский) и Волховы (ее вначале пела Негрин-Шмидт). Это естественно, так как, собственно, основными героями этой оперы являются Садко, Волхова и жена гусляра Любава (в этой роли прекрасно выступила одна из лучших артисток Мамонтовского театра А. Е. Ростовцева). Когда готовился новый спектакль, никому в театре, наверное, не приходило в голову, что есть еще существенные по значению, хотя и эпизодические по месту в спектакле роли в «Садко», которые очень важны в этом произведении, так как вносят своеобразные колористические черты, — образы Индийского, Веденецкого и Варяжского гостей.

Характерно, что часть московской критики, плохо разобравшейся в опере, даже отмечала, что партии гостей вообще следует купюровать, как явно лишние и неизвестно зачем включенные в ткань оперы. Неуспех их на премьере Мамонтовского театра следует приписать заблуждению его руководителей, по-видимому, полагавших, что эти партии являются мелкими вставными эпизодами и могут быть поручены второстепенным певцам.

На самом деле роль этих образов очень значительна. В сцене на Торжище появление знатных гостей (купцов) со всех краев земли означает, что Великий Новгород действительно велик, что место его в торговых связях мира того времени поистине значительно. В поэзию былинного Новгорода врывается цикл сказаний о далеких морях, о дальних странах, зовущих к путешествиям, — холодного Севера, экзотической Индии и чарующей своими красотами Венеции. И разве неясно после этого, что не может мечтатель и поэт — гусляр Садко не стремиться в неведомые края?

Но нужно уметь спеть эти три арии так, чтобы затрепетала душа у зрителя, чтобы в каждом из выходящих к новгородцам гостей заморских почудилось своеобразие воспеваемой им родной земли.

Когда на третьем спектакле партию Варяжского гостя впервые спел Шаляпин, она произвела огромное впечатление, и с той поры вошло в традицию поручать партии иноземных гостей, представляющие исключительные, концертного плана трудности, лучшим вокалистам.

В. В. Стасов, видевший в Московской Частной опере спектакль с участием Шаляпина в роли Варяжского гостя, писал в статье, многознаменательно озаглавленной «Радость безмерная» и посвященной целиком новой звезде русского музыкального театра — Шаляпину:

«Итак, сидел я в Мамонтовском театре и раздумывал о горестном положении русского оперного, да и вообще музыкального дела у нас, как вдруг в III картине „Садко“ (здесь описка автора: „Торжище“ — четвертая картина. — М. Я.) появился предо мною древний скандинавский богатырь, поющий свою „варяжскую песнь“ новгородскому люду на берегу Ильмень-озера. Эта „варяжская песнь“ — один из величайших шедевров Римского-Корсакова. В ее могучих, суровых звуках предстают перед нами грозные скандинавские гранитные скалы, о которые с ревом дробятся волны, и среди этого древнего пейзажа вдруг является перед вами сам варяг, у которого кости словно выкованы из скал. Он стоял громадный, опираясь на громадную свою секиру, со стальной шапочкой на голове, с обнаженными по плечо руками, могучим лицом с нависшими усами, вся грудь в булате, ноги перевязаны ремнями.

Гигантский голос, гигантское выражение его пения, великанские движения тела и рук, словно статуя ожила и двигается, взглядывая из-под густых насупленных бровей, — все это было так ново, так сильно и глубоко правдиво в картине, что я невольно спрашивал себя, совершенно пораженный: „Да кто это, кто это? Какой актер? Где они таких отыскивают в Москве? Вот люди-то!“ И вдруг в антракте, в ответ на мои жадные расспросы, узнаю, что это — не кто иной, как сам Шаляпин».

Нужно думать, что распределение ролей, сделанное первоначально и измененное лишь после премьеры, все же запоздало. Можно с уверенностью сказать, что если бы на первом представлении Волхову пела Н. И. Забела-Врубель, вошедшая в «Садко» к третьему спектаклю, а Варяжского гостя — Шаляпин, вступивший в оперу в тот же день, оценка новой работы критикой была бы иной. Грандиозный успех, выпавший на долю «Садко» в воплощении Мамонтовского театра, пришел к этому спектаклю не сразу, и виной тому — непродуманное распределение ролей на премьере.

Казалось бы, не нужно уделять много места роли, которая представляет собой один музыкальный монолог, а само действующее лицо никакого касательства к сюжету оперы не имеет. Но в созданиях Шаляпина эта роль занимает почетное место, так как ему удалось раскрыть в единственном монологе варяга сущность и природу северного гостя, принесшего на берег Ильменя хладный ветер своей родины.

Помимо этого, ария Варяжского гостя, как и выступления других гостей, имеет свою драматургическую основу, хотя она и скрыта внешне.

Вслед за тремя ариями иноземных гостей следует песня уходящего в странствие Садко с его дружиной («Высота ль высота»), которая является своеобразным ответом русских мореходов иноземцам. Песня «Высота ль высота» неотделима от только что прошедших арий Варяжского, Индийского и Веденецкого гостей. Ее глубинно-национальная форма, ее широкая напевность, ее оптимистическое содержание — все это, составляющее прелесть извлеченной из глубины столетий песни, завершает соревнование отдельных сказаний о красотах родного моря, родного края. Не три песни мореходов, а четыре содержит последняя часть IV картины «Садко», и в этой сюите заложен большой смысл: перекрывая голоса иноземцев, мощно, широко и привольно разносится над Ильменем песня Садко об Окиян-море и глубоких омутах днепровских.

Вот почему так важны песни гостей. Вот почему такую большую роль играет, в частности, песня Варяжского гостя. И ее смысл раскрыл Шаляпин.

Холодные, пенящиеся волны грозно бьются о берег, прибой напоминает раскаты северной морской бури. Таким вступлением оркестра начинается песня Варяжского гостя. Энергично ритмованная, эта песня передает мрачный колорит сурового севера с вечно бурным, грозным морем и властным неприветливым народом. Поразительные свойства корсаковской звукописи раскрываются в этой небольшой выразительной песне.

Мы в «Садко» многократно слышали тему моря, она, проходя во вступлении, возникала несколько раз в ходе действия. Сейчас композитор показал еще один образ моря, противостоящий первому и охарактеризованный чертами, чуждыми русскому национальному воображению. Это море враждебно первому. Характерна поэтому и реакция новгородского люда на песню Варяжского гостя. Являясь ответом на просьбу Садко («Про края расскажите далекие, Чтоб нам знать, в какую сторону путь держать И где больше чудес повстречается»), песня Варяжского гостя отпугивает новгородцев холодной, бессердечной мрачностью: «Ой, не на радость к варягам плыть, ой, и живут же там все разбойнички!» — предостерегает толпа гусляра.

Поэтому образ Варяжского гостя, как и других гостей, особенный. Он важен и сам по себе (как неповторимый характер), и в общей связи с концепцией всего былинного сказа.