По дорогам России от Волги до Урала - Поль Лаббе

до сих пор со смехом вспоминаю мой визит к милейшему главе уезда[257], который отвечал на мои вопросы невпопад, все время повторяя, что ничего не понял. Это меня очень расстроило, но тут этот чиновник сказал своей жене:

– Французы всегда воображают, что все должны понимать их язык. И этот оказался таким же!

Взбешенный, я заорал на него по-русски:

– Вы же просто не хотите понимать меня!

Уездный начальник был крайне удивлен:

– Смотрите-ка, Вы, оказывается, говорите по-русски, но почему тогда столь долго беседовали со мной на французском?!

Только теперь до меня дошло, что чиновник был глуховат, и ему нужно было кричать в ухо. Я ведь сначала заговорил с ним по-русски, не повышая тона, он же думал, что я говорю на французском, а когда я вынужден был закричать, то сразу понял меня. С его помощью я посетил тюрьму, отчасти похожую на свинарник, в которой сидели несколько киргизцев, малоинтересную мечеть, совершил прогулку по берегу реки. Урал в Калмыкове не шире, чем в Уральске, его левый берег низкий, а правый – крутой и состоит из постепенно размываемых рекой глинистых обрывов.

После Калмыкова мне порекомендовали сделать остановку в станице Кулагинской[258] у богача по имени Сага. Калмыки – это монгольский народ, живущий сегодня в Астраханской губернии, и сохранивший буддийскую религию в том виде, в каком она существует в Тибете, Монголии и Забайкалье под именем «желтой веры»[259]. В XIV в. являвшийся воплощением Будды монах по имени Цонкапа, о появлении которого сообщалось в священных книгах, реформировал эту религию, вернув ей первоначальную чистоту и внедрив в нее иерархию и дисциплину. Именно он учредил большие монастыри, где сегодня дети изучают тибетский и монгольский языки у наиболее высокочтимых монахов и проникают в тайны религии. Около озера Байкал в русской Азии я посещал восхитительные монастыри, наполненные драгоценностями и статуями богов из золота и серебра. Калмыцкие монастыри гораздо беднее, и калмыцкие ламы не облачаются, как их азиатские собратья, в желтые одеяния и не покрывают руки и плечи длинными пурпурными шарфами.

Несколько калмыков, обитающих, как Сага, в Уральской области, стали казаками, волей или неволей приняли православие, а их собратья, оставшиеся в Астраханской губернии, освобождены от военной службы, занимаются скотоводством и живут в страшной нищете. Обычаи калмыков такие же, как у всех примитивных азиатских народов: родители обручают своих детей иногда еще в колыбели, брак заключается, как только мальчик достигнет половой зрелости, а девушка брачного возраста, зять платит тестю выкуп лошадьми, баранами и предметами домашнего обихода или просто отрабатывает в его хозяйстве. Буддизм у них существует не в чистом виде, а с примесью культа духов и некоторых языческих суеверий.

Дом у Саги оказался уютным, похожим на жилища казаков, но сам хозяин в нем не жил: по примеру своих предков он предпочитал юрту, но так как не кочевал, то поставил ее во дворе. Все официальные лица (и я в том числе), проезжающие через Кулагинскую, обязательно посещают его. Для меня забили барана и приготовили превосходное блюдо ковурдак[260] и, по туркестанскому обычаю, плов из риса[261]. Ковурдак делается из кусочков баранины, поджаренных на сковороде. Туркестанский плов включает в себя, кроме риса и баранины, еще и айву, несколько тонко нарезанных морковок, изюм и дикие абрикосы. Это, я вам скажу, восхитительнейшее блюдо.

Весь вечер Сага в основном рассказывал мне о своем сыне, который служил офицером в казачьем войске, и об осенней рыбалке, на которой мне удалось побывать несколькими днями позже. На следующий день он посадил меня в тарантас и поблагодарил за посещение. По дороге я обогнал калмыцкого всадника.

– Добрый день, султан, – сказал он мне. – Сага оказал тебе хороший прием?

Я ответил утвердительно, удивившись лишь титулу, которым наградил меня калмык.

– Сага – добрый человек, хотя и не чтит веру отцов. Это я вчера сообщил ему о твоем приезде, сказав, что к нему скоро прибудет французский султан.

– Но как ты узнал об этом? – моему изумлению не было предела.

И тут я вспомнил, что за два дня до этого видел, как из дома, в котором я остановился в Калмыкове, выходил мой собеседник. Он не предполагал, что я его тогда заметил.

Рыболовное судно в Гурьеве

– Я прочитал о твоем приезде по звездам, мне об этом сообщил Будда! – не моргнув газом, ответил калмык.

Я искренне поздравил служителя Будды – а он был как раз им – с его превосходными связями и, давясь смехом, спросил у него, не могу ли, будучи совершенным безбожником, тоже поговорить с божеством и узнать свою судьбу по звездам.

Мой тон не понравился калмыку, он пришпорил свою лошадь и пустил ее галопом по дороге, но через несколько минут остановился и, когда я подъехал, сказал:

– Ищи Будду, и ты его найдешь! Человек не может знать, что готовит ему будущее. Возможно, что ты однажды увидишь Бога. Прощай! – и поскакал прочь.

Больше я его не встречал, но его слова оказались в чем-то пророческими: через два года я действительно оказался в буддийских монастырях Сибири и даже удостоился разрешения жить в непосредственной близости от высокочтимого воплощения Будды, то есть наедине с божеством.

Между Кулагинской и Гурьевом я останавливался на постой у одного знаменитого героя, который сражался в Туркестане против нескольких сотен туркменцев. Его отряд насчитывал сто тридцать человек, выжил только тридцать один, но пятнадцать здравствуют еще и сегодня.

Город Гурьев, построенный недалеко от берегов Каспийского моря, на левом берегу Урала и недалеко от его устья, является портом казачьего края. Это богатый и процветающий населенный пункт, живущий за счет торговли рыбой. Она хранится живой в больших садках, устроенных по берегам реки, либо заморожена в огромных ледниках, либо, наконец, сушится на солнце в самом порту. Казаки заготавливают сельдь, осетра, карпа и судака, о которых я подробнее расскажу, повествуя о речной ловле. Осетры живут то в море, то в реке, сельдь же – рыба исключительно морская. Казаки вымачивают ее в рассоле, добавляя в него куски льда, а если его нет, то ставят бочку в тень или зарывают в землю. Через двенадцать часов рыбу вынимают из рассола и кладут рядами в бочку, пересыпая каждый ряд толстым слоем соли. Если сельдь крупная, то ее оставляют в таком виде на 10–12 дней, а затем помещают в другую бочку по 250–300 рыб и кладут сверху груз. Бочонки герметично закрывают и кладут на лед.