По дорогам России от Волги до Урала - Поль Лаббе

инкубации рыбы в России были сделаны в 1869 г. на Волге господами Ковалевским и Овсянниковым, но они главным образом ограничились стерлядью. В 1884 г. месье Бородин впервые поставил такие опыты на реке Урал, и хотя их успех был невелик, по крайней мере стало ясно, что он возможен. Через два года немецкие ученые сумели вырастить осетров на берегах Эльбы.[277] Но только в 1897 г. Российское общество рыбоводства и рыболовства решило организовать на реке Урал четыре рыборазводные станции: осетровую – в поселке Трекинский[278] и станице Кругло-Озерной[279] вблизи Уральска, белужью – в поселке Горский[280], белужью и севрюжью – в Гурьеве. Ихтиологи, работающие на них, исследуют осетровую икру, ставят опыты по ее инкубации и изучают биологию рыб. Все станции хорошо оборудованы, и администрация войска предоставляет ученым лошадей, лодки, сети и работников. Казаки одобряют эту работу, поскольку численность самого крупного вида осетров ежегодно падает. Месье Бородин, являясь директором Гурьевской рыборазводной станции, установил, что осетровые мечут икру рядом с этим городом, поскольку икра белуги встречается в желудках шипа. На станцию были доставлены несколько самок осетров, но успеха удалось добиться только с третьего раза. В ходе первого опыта через несколько дней после искусственного оплодотворения в икринках зародились эмбрионы. При проведении второго опыта месье Бородину удалось получить уже тысячу эмбрионов, а при третьем – девять тысяч, из которых шесть тысяч были выпущены в реку Урал. Осетровые очень неприхотливы: первые двое суток им не нужна пища, и лишь на третьи им дают растертые личинки. Согласно исследованиям, проведенным на Гурьевской рыборазводной станции, севрюга мечет икру ночью.

Искусственно разводить собственно осетров не получилось. Рыбаки рассказывали мне, что они удерживали в воде пойманных рыб-самцов вблизи самок и якобы самки по вечерам метали икру, которую самцы тотчас же оплодотворяли. Однако повторить это в лабораторных условиях не удалось. Но даже если рыбаки смогли осуществить искусственное размножение осетра, внедрить его в промышленное производство сложно: осетр, попав в сеть, начинает биться, и рыбаку приходится его приканчивать.

Исследования месье Бородина показали, что осетр нерестится только в пресной воде, ибо в морской его эмбрионы погибают. Именно поэтому весной эта рыба идет откладывать икру в верховья реки, а подросший молодняк потом уходит в море и к августу его в Урале уже не бывает.

Выше уже говорилось о наличии в Гурьеве огромных ледников для хранения рыбы. Кроме них вдоль реки построено несколько больших дощатых, либо более дешевых веревочных садков. Веревочный садок стоит около 20 руб., то есть почти 60 франков, и вмещает до 20 000 рыб, которых оставляют в нем до зимы, а затем отправляют в замороженном виде в Россию. Владельцы садков получают огромную прибыль, правда, эти сооружения требуют тщательного ухода, иначе рыба в них быстро гибнет, однако он отчасти облегчается проточной водой. В заключение можно сказать, что организация рыбной ловли в Уральской области может послужить образцом для других мест, однако ни в одной стране мира невозможно закрыть для торговли и промышленного освоения такую большую реку, как Урал.

В среднем за сезон на уральских рыбных промыслах добывается:

Икра 1 180 000 кг;

Балык 15 000 кг;

Крупная рыба 12 000 000 кг;

Обычная рыба 20 000 000 кг.

Прибыль от рыболовства составляет 3 500 000 руб., причем, замечу, это достигается всего за несколько дней, ибо остальную часть года рыбная ловля запрещена.

У казаков есть обычай преподносить в дар важным особам России несколько самых лучших трофеев. Каждый год они посылают Высочайшему двору несколько рыбин, отобранных среди самых крупных осетров, карпов и судаков.

Глава одиннадцатая

На осенней плавне

В Гурьеве я получил телеграмму от генерала Максимовича, который призывал меня вернуться в Каленовский поселок, где через несколько дней начнется плавня. Вся дорога от Уральска до Каспия, почти всегда безлюдная, теперь была заполнена телегами, людьми и караванами. Меня обгоняли всадники и повозки с лодками, запряженные лошадьми, быками и даже верблюдами. На других телегах лежали сети, провизия и разобранные временные жилища, в которых в это время живут казаки.

Завидев мой тарантас со слугой-казаком, рыбаки останавливались и отдавали честь, поскольку принимали меня за французского генерала, но если им случалось застать меня одиноко бредущим пешком, то тогда они не проявляли ко мне никакого уважения. От пыли, поднятой телегами, вокруг ничего не было видно.

Прибыв в Каленовский поселок, я сразу отправился в стан рыбаков, находившийся в трех километрах от него. Он представляет собой множество небольших шатров[281], несколько тысяч повозок и постоянно снующих людей. Одни рыбаки проверяли сети и готовили к завтрашнему дню лодки, другие обустраивались на ночь, а третьи варили ужин, впрочем, достаточно скромный[282], растапливали самовары и раскладывали кокурки (пирожки)[283], хлеб, огурцы, дыни и арбузы. Среди казаков важно расхаживал грузный поп, который лез ко всем с разговорами, пробовал арбузы и дыни, нигде не отказывался от спиртного, отчего вскоре его окончательно развезло.

– Посмотрите, ну посмотрите-ка, как они работают, наши казаки, да благословит их Господь: он ведь так не любит бездельников! – батюшка, слегка пошатываясь, шел рядом со мной и непрерывно болтал.

Заметив невдалеке приличный тарантас, он направился к нему и, чуть не перевернув его, рухнул внутрь. Я же тем временем продолжал разговор, но в ответ услышал только ужасный храп.

– Ну и пьянчуга! – сказал, посмеиваясь, стоявший рядом казак. – Этаким храпом можно распугать всю рыбу на десять верст вокруг. Да, не видать нам завтра осетров!

В сопровождении этого казака я спустился к реке. Мимо медленно нес свои воды Урал. Было еще светло, и поэтому в нем вовсю резвились рыбы. Мой провожатый легко определял их по манере выпрыгивать из воды. Оказывается, если рыба выскакивает тяжело и при этом блестит чешуей – это карп, ежели бьет по волнам своим длинным хвостом, образуя многочисленные брызги, – значит, это судак. Вдруг недалеко от нас из реки взметнулась метра на полтора и сразу же скрылась в пучине огромная рыбина. Это, по словам казака, была самка осетра. Не сразу с поверхности воды исчезли следы от ее кульбита. Примерно то же самое я наблюдал в корейских бухтах с акулами, и лишь тихоокеанские киты произвели на меня большее впечатление.

Когда я вернулся в поселок, казачий лагерь уже отходил ко сну. Взошла луна, и ее золотистый свет причудливо осенял речную поверхность.

Рано утром меня разбудил громкий колокольный звон. Я открыл окно, выходившее на широкую улицу рядом с площадью, посреди которой стояла церковь. Жители поселка уже