Спецслужбы первых лет СССР. 1923–1939: На пути к большому террору - Игорь Симбирцев

Глава 6

Большой террор приближается

Середина 30-х годов становится временем неумолимого приближения эпохи Большого сталинского террора, который уже практически предрешен, и подготовки созданного единого НКВД к нему. Эту подготовку чекистская спецслужба проходила еще под руководством Ягоды.

Именно на годы работы во главе спецслужбы Ягоды пришлось главное строительство знаменитого ГУЛАГа, вскоре заполнившего своими «истребительно-трудовыми», по терминологии Солженицына, лагерями даже самые отдаленные уголки СССР. Стройку Беломорско-Балтийского канала, чьи берега были устланы костьми тысяч политических и уголовных заключенных, Ягода и первые руководители управления ГУЛАГ в НКВД (Коган, Берман, Фирин, Плинер и т. д.) считали своим главным достижением в эти годы, за Беломорканал они были обласканы вниманием Сталина и награждены массой орденов. Ягода регулярно слал по провинциальным управлениям ГПУ приказы о направлении все новых «каналоармейцев» (была в ГПУ придумана такая формулировка для этих толп бесправных зэков-рабов) на строительство канала. Только глава ГПУ по Украинской ССР Всеволод Балицкий направил с Украины десятки тысяч заключенных для пополнения этой подневольной трудовой армии.

И руководству НКВД тогда же пришла в голову идея пиара своей Беломорканальской кампании, когда на «писательском пароходе» массу деятелей советской литературы провезли здесь же, чтобы они затем запечатлели величие этого проекта. Именно здесь Максим Горький под впечатлением увиденного выкрикнул на банкете в адрес присутствовавшей здесь верхушки НКВД: «Да вы сами не знаете, черти, что вы сделали!» Тогда и долгие годы затем этот крик Горького считался выражением восторга пролетарского писателя масштабом выполненной задачи. Хотя сейчас все больше начинает казаться, что Горький вложил в этот крик души свой подсознательный ужас от происходящего, а сравнение с чертями не экзальтация писателя, а прямой намек на чертовщину. Эта мистическая чертовщина вскоре погубит и самого Горького.

Хотя далеко не всех работников пера уже тогда удавалось заставить славить гигантские стройки за счет рабского труда заключенных и тяжелую работу ГПУ. Кто-то по личному приглашению Ягоды плыл на таком «творческом пароходе» по каналу и сочинял пафосные вирши, отворачиваясь от грязно-кровавой действительности, а кто-то, как крестьянский поэт Николай Клюев, написал другие стихи о «Беломорском смерть-канале» и пошел за это под арест чекистов. Уже высланному из Москвы опальному для власти поэту Клюеву его стихи о «смерть-канале» обходятся очередным арестом и высылкой по решению НКВД в 1935 году в сибирский Томск, где его с первыми залпами Большого террора 1937 года вновь арестовывают и расстреливают. Впрочем, тогда же расстреливают и многих еще славящих Беломорканал литераторов, хотя главный пролетарский писатель Горький до этого рокового года не доживет. Его странная смерть обросла слухами и версиями, впрямую касающимися чекистского ведомства и фигуры Ягоды, так что ее нельзя здесь хотя бы коротко не затронуть.

Странные смерти советских писателей

У Горького были свои сложные отношения с советской госбезопасностью, как и со всей партией, несмотря на весь его культ в советской литературе. Ведь в 1921 году у Горького по итогам Гражданской резни, разрухи и колеса «красного террора» с Лениным и его властью были серьезные разногласия. Горький в тот год громко спорил с Лениным и верхушкой партии, был недоволен огромными полномочиями ведомства Дзержинского (в этом ведомстве, кстати говоря, служил одно время сын Горького Максим), пытался заступиться за расстрелянного Гумилева и добиться выезда за границу для лечения тяжелобольного Блока. А в итоге и самому Горькому Владимир Ильич порекомендовал отъехать в любимую Италию подлечиться. Это не было изгнанием из СССР или вынужденной эмиграцией, Горький числился в советских «загранкомандированных» и получал из Москвы деньги. Это уже к концу 20-х Горький опять примирился с партией, близко сошелся со Сталиным, даже позволял себе писать Иосифу Виссарионовичу довольно фамильярно: «Крепко жму вашу лапу!» Даже одобрил погром русского крестьянства, в застывшем в веках укладе которого сам Горький давно видел зло для России, винил само дремучее крестьянство в ужасах нашей Гражданской войны. Он стал все чаще приезжать в Советский Союз и в конце концов остался здесь навсегда.

Речь не о том, что после окончательного возвращения Горького из-за границы в 1933 году он оказался под негласной опекой органов государственной безопасности, а Ягода на правах личного старого друга писателя (этой близостью к Горькому нарком госбезопасности всегда бравировал) регулярно гостил у него на даче. Судя по воспоминаниям очевидцев и по множеству писем между Горьким и Ягодой, дружба главного пролетарского писателя и главного советского чекиста была вполне искренней. Ягода на даче Горького вел задушевные разговоры на литературные темы, лежа у костра, а Горький часто умилялся: «А говорили, что в ЧК все монстры!» Хотя однажды привезенные Ягодой на рецензию графоманские стихи сотрудников НКВД жестко раскритиковал и дать свое добро на печать их отдельной книгой наотрез отказался, предложив каждому заниматься своим делом. Правда, Горький оценил литературные потуги одного из приближенных к Ягоде сотрудников ГПУ Семена Фирина, ранее сотрудника ИНО ГПУ и оперативного отдела, а к тому времени заместителя начальника управления ГУЛАГ в НКВД и главу самого «Беломорстроя». Горький даже письменно просил Ягоду отпустить чекиста-писателя Фирина на профессиональную литераторскую стезю в возглавленный им Союз писателей СССР, корил Ягоду: «В бухгалтеры же чекистов отправляете, а в писатели жалко?» Но Фирин так и остался в рядах НКВД, вплоть до его ареста вместе с командой Ягоды в 1937 году и скорого расстрела. Вот такие теплые отношения связывали в середине 30-х годов главу советских писателей и наркома НКВД СССР. Тот мог и покритиковать писателя за недостаточно, по его мнению, сильное литературное произведение: такой сеанс критики на даче у Горького сильно захмелевший от водки Ягода устроил стушевавшемуся Леониду Леонову.

Хотя все это было, с 1933 года Горький фактически стал для ГПУ невыездным, когда Сталин мягко, но настойчиво порекомендовал писателю лечить больные легкие вместо привычной Италии в советском Крыму – это был приказ «органам» больше Горького из СССР не выпускать. В последнюю поездку в 1936 году в Крым Горький, обложенный там гласными и негласными сотрудниками НКВД, оказался почти изолированным, только из-за болезни дочери ему удалось тогда вырваться в Москву навстречу скорой болезни и смерти. И дело даже не в том, что в годы больших репрессий в смерти Горького, якобы тайно изведенного ядами, обвинили очередную группу «врагов народа», – это была тогда привычная практика и касалась кроме Горького и других высокопоставленных покойников. Дело в устойчивой версии, что Алексей Максимович Пешков, вошедший в нашу литературу под псевдонимом Максим Горький, действительно был отравлен, но не врагами советской власти, а самой советской спецслужбой, а его заклятый друг Ягода был в курсе этой тайной ликвидации по поручению самого Сталина. И в отличие от многочисленных версий таких тайных отравлений, захвативших даже фигуру Дзержинского, в смерти Горького действительно много подозрительных моментов, укрепляющих сторонников этой версии о тайной ликвидации в их правоте.

Во-первых, это заметное охлаждение между Сталиным и Горьким после съезда Союза писателей в 1935 году из-за разных взглядов на литературные процессы в стране и заступничества Горького за некоторых опальных писателей типа Бориса Пильняка. Сталин мог вполне и опасаться, что поддержавший поначалу коллективизацию и репрессии чекистов против «вредителей» Горький может в ужасе отшатнуться, когда начнется настоящий Большой террор, к тому же он был не чужд «правым» в партии и лично дружил с Бухариным. Открыто расправиться со сделанным литературной иконой в Советском Союзе Горьким было тогда никак невозможно. А огромный авторитет Горького в стране и его связи с литераторами за рубежом могли стать для Сталина проблемой – это уже мотив, совсем не вольнодумные стихи Пушкина или Лермонтова, которые явно не могли вызвать приказа царя жандармам убить молодых поэтов под видом дуэли. Кроме того, вокруг Горького к моменту его смерти в июле 1936 года было подозрительно много и кадровых сотрудников НКВД, включая бывшего здесь даже в день смерти Ягоду, и тайных агентов этой службы. Перед трагической развязкой на даче в Горках, где Алексей Максимович провел последние дни своей жизни, внезапно сменили весь персонал, якобы заболевший тяжелой формой ангины. Предполагают, что вирус был из спецлаборатории НКВД, а умереть от его распыления должен был сразу и Горький, но выжил благодаря природной закалке, и пришлось добить уже прямой инъекцией яда. А накануне смерти Горького заменили и медсестру, дававшую ему лекарства, и в момент смерти у его постели была только последняя любовница Мария Будберг; не имея никакого медицинского образования, именно она дала Горькому какое-то последнее лекарство в его жизни.