Милый Каин - Игнасио Гарсиа-Валиньо

27 апреля

Ах, Диана, Диана! Как же хорошо мы поболтали с тобой в саду, представляющем для тебя целый мир. Каждый его уголок несет особый смысл. Вот здесь — твой кукольный домик, вот здесь — маленькая художественная мастерская.

Девочка говорила со мной, как бы не замечая, что я находился рядом. Ее монолог был долгим, сбивчивым и запутанным. Как и все маленькие дети, она не слишком заботилась о том, чтобы смысл сказанного дошел до меня. Более того, когда Диана вдруг оглянулась и увидела, что я по-прежнему рядом и внимательно ее слушаю, она, похоже, была несказанно удивлена таким вниманием к собственной персоне. В ответ я получил ее очаровательную и счастливую улыбку.

Она приемная дочь и, естественно, пока что не знает об этом. Когда-то ее звали Даной. Малютке не было еще и года, когда ее привезли из Санкт-Петербурга в этот большой и гостеприимный дом, где ей не составило труда освоиться. У нее началась новая жизнь.

«Моя драгоценность, моя любимая дочка», — называл ее Карлос.

Это он убедил Кораль, что они должны взять в семью еще одного ребенка. Потом и она стала безмерно счастлива оттого, что согласилась на уговоры мужа. Диана принесла в дом только радость. Она оказалась общительным, но не надоедливым ребенком и быстро научилась подолгу заниматься своими игрушками. Недостатка в них у нее, конечно же, нет. Одних только кукол у девочки, по-моему, несколько десятков.

Старательно расчесывая одну из своих воспитанниц, Диана рассказала мне, что спасает их из магазина, потому что там им плохо и скучно, а теперь она будет им мамой. Кажется, что где-то у нее в подсознании каким-то неведомым образом отражается невеселая мысль о том, что когда-то родная мать ее бросила.

Впрочем, стоп, Хулио! Юнг, конечно, великий психолог, но его «подсознательное» сейчас тебе мало поможет.

Диана действительно главная радость дома. Похоже, она является своего рода контрапунктом старшему брату. Арасели для девочки — как вторая мать. По-моему, даже Нико меняется, когда рядом появляется Диана. Она очень любит рисовать вместе с братом. Тот с удовольствием набрасывает ей контуры драконов и чудовищ, которых она потом раскрашивает. Диана берется за кисточки и одновременно начинает говорить — в общем-то, сама с собой. Николасу это очень нравится. Он слушает ее, и порой на его губах непроизвольно появляется самая нормальная ласковая улыбка. Нет, совершенно точно, Диана — это добрая сторона Николаса.

Я по-прежнему двигаюсь на ощупь. Вот сегодня предложил Нико написать на бумаге пять слов, обозначающих то, что он больше всего не любит. Мальчишка немного подумал и вернул мне чистый лист. Я стал настаивать, и на словах он неохотно признался, что терпеть не может школу и весь район Ла Моралеха. Жаль, что мне не удалось раскрутить его на более подробный разговор на эту тему.

Нужно просчитать его эмоциональный алфавит, понять, какие явления окружающего мира вызывают у него те или иные эмоции. Вот, спрашивается, какие чувства вызывают в нем мысли о семье, о его же собственной жизни? Нужно поискать его детские фотографии и попробовать разговорить парня. Другая важная задача — разобраться в его системе ценностей. Отличает ли он добро от зла?

Было бы неплохо предложить ему тест в стиле Кольберга.[13] Пусть подумает при мне над моральными дилеммами, тогда посмотрим, как он понимает соответствующие термины, умеет оперировать ими и ориентироваться в дебрях моральной оценки человеческих поступков.

Беседка с кованой железной решеткой была увита сплошной зеленой стеной глицинии. Ее крупные сиреневые цветки роняли лепесток за лепестком, которые то и дело слетали на столик и раскрытый альбом с фотографиями, лежавший на нем. Даже в яркий солнечный день здесь, в этой зеленой пещере, было свежо и слегка прохладно. Лучшим местом во всем особняке и на прилегающем участке действительно оказался сад и эта беседка, расположенная в самом укромном его уголке.

Именно здесь, вдыхая воздух, напоенный ароматами жасмина и глицинии, Омедас и разглядывал одну фотографию за другой. Кораль, Карлос и их дети представали на снимках в виде просто идеальной семьи, словно спустившейся на землю из какой-нибудь волшебной сказки. Вот Карлос обнимает супругу на палубе круизного лайнера. Вот они, загорелые и улыбающиеся, в порту Пальма-де-Майорка. Вот тенистая платановая аллея, по которой идет Кораль, толкая перед собой детскую коляску. Вот она позирует в саду с сыном на руках. Николасу от силы несколько месяцев.

Время раскручивалось перед Омедасом страница за страницей, фотография за фотографией. Вот Нико сидит за столом на высоком детском стульчике. Вот он забрался на горку — ребенок как ребенок, только… кое-где уже виден не совсем обычный взгляд, слишком проницательный для малыша его возраста. Чуть позже к очаровательной семье присоединяется Диана. Все выглядят счастливыми и довольными. Карлос машет рукой с водительского сиденья белого «мерседеса», Диане исполняется два года. Вот ей готовят к маскараду в детском саду костюм улитки. А вот опять Нико. Веселый и беззаботный, он пытается ухватить ртом струйку, бьющую из садовой поливалки, над которой в солнечный день играет радуга.

На столе Хулио ждали еще несколько альбомов, которые он забрал сюда, в беседку, из гостиной. По этим снимкам можно было безошибочно проследить, как Кораль выбрала спокойствие и достаток. Она сознательно и последовательно сделала свою жизнь воплощением комфорта, радости и безмятежности. Впрочем, последнее, как выяснилось позднее, удалось ей далеко не в полной мере. Год за годом она просто наслаждалась жизнью, растила детей, летом плавала с мужем на собственной яхте, названной «Ла Бокана», вдоль побережья Менорки, загорая на палубе, слушая крики чаек и чуть лениво наблюдая за тем, как муж учил детей стоять у штурвала.

Ничего предосудительного в такой жизни, пусть и весьма заурядной, скучной и буржуазной, не было. Другое дело, что эта успокоившаяся Кораль не имела ничего общего с девушкой, которую когда-то знал Хулио, с молодой художницей, нонконформисткой, считавшей творчество единственным достойным занятием в жизни и вообще оправданием существования человека на земле.

«Впрочем, я и сам за эти годы тоже успел поменять туристские ботинки на добротные итальянские туфли», — одернул себя Хулио.

Рядом с Омедасом сидел Николас. Мальчик рассказывал гостю подробности того, что было запечатлено на снимках, заодно пояснял психологу, насколько значимы для него были те или иные события в жизни. Хулио аккуратно направлял его рассказ, задавая те или иные наводящие вопросы. Его интересовала не столько канва событий, сколько те эмоции, которые они вызывали у ребенка. На этот раз Нико словно отгородился от собеседника непроницаемой стеной зевков и демонстративного безразличия. Его рассеянный взгляд скользил по саду, никак не желая фокусироваться на альбоме, лежавшем на столе.

— А это что? Диснейленд под Парижем?

— Где?

— Расскажи об этих фотографиях. Ты здесь вроде улыбаешься…

— Нечего тут рассказывать. — С этими словами Нико резко оттолкнул альбом в сторону.

— Ты нормально себя чувствуешь?

— Охрененно. И вообще, псих, какое тебе дело до того, как я себя чувствую?

Психолог спокойно вернул альбом на прежнее место и показал мальчику следующую фотографию.

— А об этой ты что скажешь? Здесь вы с сестрой, и оба такие довольные. Это где вас снимали?

— Я что, тебе всю свою жизнь пересказывать обязан?

Нико явно нервничал.

— Всю, положим, не надо, но кое-что о ней узнать мне было бы интересно, — продолжал настаивать Хулио.

— А ты мне потом тоже про себя расскажешь? Может, ты и фотографии покажешь? Рассказал бы лучше про свою великую любовь. Слышишь, псих? Открой мне свое сердце.

Удар был расчетливо нанесен в самое слабое место. Хулио оставалось только догадываться, были ли эти слова маленького нарцисса произнесены наугад, просто по случаю, или же он что-то знал. Вот только оставалось совершенно непонятным, откуда он мог это выведать, и если так, то в какой мере и что именно.

На всякий случай Омедас решил не выражать особой реакции по поводу этих заявлений Николаса, чтобы не давать мальчишке повода убедиться в том, что ему удалось задеть за живое настоящего психолога. Он спокойно закрыл альбом с фотографиями и отодвинул его в сторону.

Ему, в общем-то, стало понятно, что эта часть занятия была потрачена почти впустую. Разговор на тему воспоминаний о прошлом ни к чему не привел. Выдавить из этого парня хоть какие-то эмоции оказалось не легче, чем ощипать кактус иголка за иголкой. Тем не менее Хулио профессионально видел, что общение с ним вызывает у Николаса определенный интерес. Этот фактор нужно было обязательно использовать.